– Какое отношение это имеет к моей матери? – сухо спросила Инга. – К твоей матери, ишь ты… Это была моя женщина, а не твоя мать! Моя, и только моя женщина! Ее предназначение – быть моей женой, моей любовью, моей львицей! Зачав и родив тебя, она испортила свою жизнь! Она сделала это по недоразумению, по молодой глупости! Я должен был исправить это. Я не собирался делить ее ни с кем. Не хотел, чтобы она принадлежала кому-то еще, она скучала по кому-то, кроме меня, таскалась к кому-то, тратила на кого-то свою любовь, свое время, свое внимание, деньги, в конце концов! И избавить ее от ошибки молодости было моим правом. Право ее хозяина, право льва! До Инги вдруг дошло. Все, что было ей непонятно в рассказах Али, Сарычева, Баженова, Боба, в том, что вспомнила она сама, вдруг сложилось и стало до примитивности простым. Она поняла… – Так это вы меня шли тогда убивать? Ребенка?.. Вот кто был личным врагом этого – как его назвать, не человеком же? Вовсе не мама, маму он убил по ошибке… Не папа, да, в тот момент и не папа даже… Его личным врагом была она, Инга. Аля была права – тогда, на пустыре, убийца стрелял в нее, то есть думал, что в нее… Просто, чтобы убить ребенка, нужно было сначала убрать взрослого, чтобы не мешал… – Это ты виновата, что Вероника умерла тогда, – повторил Торопцев. – И ты поплатишься за это… – А Лилечка? – внезапно спросила Инга. – Это ведь вы убили ее. Она тоже что-то отнимала у вас? Любовь матери, которая должна была целиком принадлежать вам, да? Ваша мать до конца жизни горевала о ней… Вам не хотелось делить мать с сестрой?.. – С сестрой? – Холодные глаза Торопцева вдруг полыхнули злым огнем. – Эта уродка не была моей сестрой. У матери был любовник, молодой хлыщ из врачей-ординаторов… Мой отец ни о чем не догадывался, а все вокруг знали и смеялись над ним за его спиной. А он обожал мою мать, он все делал для ее счастья, он жил и работал ради нее… Его можно было понять, ведь моя мать была редкостной красавицей с чудными длинными золотыми волосами… Отец звал ее дриадой, лесной нимфой, златовлаской… Ингу резануло слово «дриада». То самое слово, которое кричал убийца над телом ее матери… Так вот откуда оно. Оказывается, отец Торопцева называл так свою жену. И сын, судя по всему, тоже звал дриадами своих избранниц. Видимо, Торопцев‐младший и выбирал их по образу и подобию своей матери. Таких же длинноволосых красавиц, таких же «дриад»… Такой была Вероника, ее мать… И Наташка Земляникина, значит, тоже была «дриадой»… Господи, ее-то как угораздило, ведь Торопцев вдвое старше ее? Какие похожие судьбы… Пожалуй, они даже и внешне были похожи, мама и Наташка… Златовласки, лесные нимфы, дриады… – Мать предала отца, – продолжал между тем Торопцев. – И не просто предала – опозорила! Ей было за сорок, а она забеременела от юнца. Осквернила свое прекрасное тело, подурнела, обрюзгла, волосы посеклись, стали выпадать, и она отрезала их! Свои чудесные золотые волосы! А потом родила уродку! И испортила не только свою, но и нашу с отцом жизнь! Отец считал выродка своей дочерью. Его все боялись, никто не посмел бы сказать ему правду, даже намекнуть. И он, сильный, властный человек, был просто раздавлен, когда увидел, кого родила его жена… Он не смог убедить мать отказаться от выродка, и я видел, как тяжело ему стало жить… Я знал правду. Друзья-приятели просветили… Подростки многое знают о взрослых. А в нашем маленьком поселке сплетни не доходили только до одного человека – моего отца… Я надеялся, мечтал, что уродка умрет сама, исчезнет с глаз долой, с этим своим противным лицом, с языком, который не помещался во рту… Но она жила, росла… И я понял, что должен ее убить, избавить свой дом и семью от чужого выродка. И я это сделал. Это было несложно, все равно как сломать куклу, уродливую, неудачную… Я увел ее в лес и ударил камнем в висок. Труп притопил в болоте, и никто ни о чем не догадался… С этого момента я понял, как это здорово – самому решать, кому жить, а кому умереть. Я ощутил в себе силу, право решать. Да, это было мое право, право льва! Недаром отец дал мне это имя! Инга, оцепенев, смотрела в красивое и страшное лицо. Что чувствовала несчастная Лилечка, оказавшаяся в лапах малолетнего убийцы? То же, что и сама она на том пустыре, под фонарем? Наверное, нет. Девчушка доверчиво пошла за братиком, ни о чем не подозревая. Говорят, что дети-дауны очень доверчивы и добры. Почему, ну почему земля не разверзается под ногами таких вот… Как их назвать?.. Не людьми же… – Люди не должны жить по звериным законам, – сказала она, но не тому, кто сидел за их столом, положив руки на узорчатую скатерть, а скорее себе. Однако Торопцев принял ее слова на свой счет. – Ну, моя милая! Ты мне еще про мораль расскажи! Да всякая мораль кончается там, где возникает конфликт интересов! Звериные законы, ах, ах… Это естественные законы, моя милая, законы природы! Кстати, я не понял, откуда ты узнала про уродку? Я никак не фигурировал в следственном деле… А впрочем, не важно. Я все равно уйду, вам меня не достать! У меня осталось последнее дело – ты. А дальше… За мои деньги меня, если захочу, вынесут из этой страны на руках! Звериные законы, моя милая, звериные законы… Это очень хорошие, правильные законы. – А Наташа? Ее за что? – спросила вдруг Инга и увидела, как мгновенно изменилось лицо сидящего напротив человека. Резко сжались губы, сошлись к переносице брови, и глаза глубоко ушли в глазницы. Морщины стали похожи на рытвины, и кожа обвисла дряблыми складками. – А вот встретишь ее там и спросишь, – жестко произнес он и показал глазами наверх. – Ты ведь веришь в райские сады? Хотя Наточка, может, и не там. Она-то грешницей была, блудницей… Хотя и про тебя я не знаю, может, ты туда же попадешь, где Наточка… Наговоритесь там… Изменившийся тон и обещание скорой встречи с Наташкой Земляникиной оставили Ингу равнодушной. Она уже ничего не боялась. В ней зарождалась и крепла какая-то недобрая сила. Торопцев между тем продолжал: – И папочке своему передай от меня привет, когда увидишь. Скажи, что его переход в мир иной стоил мне о‐очень больших денег, но оно того стоило! Когда мне доложили, что дело сделано, у меня прямо праздник был! И сегодня у меня будет праздник. Ни один мой враг не останется в живых, у льва не бывает живых врагов, только мертвые! Торопцев, улыбаясь, откинулся на спинку стула. Его руки свободно и расслабленно лежали на столе по обе стороны от пистолета с длинной насадкой-глушителем. Он наслаждался своим торжеством и беспомощностью жертвы, не торопился с расправой… – Значит, это вы убили моего отца, – тяжело сказала Инга. – Я так и знала. Я знала, что он никогда не покончил бы с собой, не бросил бы меня… Значит, это вы… – Жаль, что не своими руками, – с улыбкой ответил Торопцев, и было видно, что ему действительно жаль. – Мне так хотелось посмотреть, как он будет плясать в петле! Я даже заказал видео, но олухи, которые выполняли заказ, ничего толком не сумели снять. Тогда мало кто умел обращаться с камерами… В глазах у Инги потемнело, она пошатнулась и, чтобы не потерять равновесие, шагнула назад и оперлась руками о подоконник. Под левой рукой что-то звякнуло… Дальнейшее она помнила смутно. Опять что-то сдвинулось, стронулось с места, то ли пространство, то ли время. Опять наступила ночь, повалил снег, тело пронзил холод. Черное чудовище вздыбилось и двинулось на нее. Маленькая белая молния метнулась к чудовищу, черная кровь закапала на белый снег, и дикий рев почти раздавил ей барабанные перепонки… Этот рев привел ее в чувство. Она увидела искаженное страшной гримасой лицо чудовища, конвульсивно дергающееся тело, свои окровавленные руки… Инга в ужасе заметалась по комнате. Она сшибала какие-то предметы, на все натыкалась… Что-то попалось ей под ноги, и она пинком отправила это под диван… Она плохо осознавала, что именно сделала, понимала только – что-то ужасное. Она ничего не могла толком разглядеть, каждый раз натыкаясь взглядом на трясущуюся и ревущую массу, навалившуюся на стол, в испуге отводила глаза. Надо было что-то делать, чтобы прекратить это, но она не понимала, что именно… Рев чудовища доводил ее до безумия. Она кинулась в прихожую, оставляя кровавые отпечатки на двери, трясущимися руками открыла замок и вывалилась на лестничную площадку. Захлопнула дверь, прислушалась… Рев за дверью вдруг разом оборвался, и наступила тишина. Все, подумала Инга, все… Ноги не держали ее, и она сползла на пол, сев прямо на холодный бетон. В ушах звенело, в глазах плавали красные круги, воздух с хрипом вырывался из груди, в голове билась только одна мысль: надо что-то делать, надо что-то делать… Ничего не придумывалось, и, посидев несколько минут, она с трудом поднялась на дрожащие ноги и обреченно вернулась обратно в квартиру. Человек, который пришел ее убивать, неподвижно лежал, навалившись грудью на стол, вниз лицом. Его правая рука беспомощно свисала со стола, а из-под головы вытекала лужица крови. Инга бессмысленно посмотрела на него и побрела в свою комнату. Там все было в порядке, привычно и обычно, и это-то самое ужасное. Это все уже было не ее. Она теперь не имела права на этот порядок, на этот уют, на эти родные стены, ни на что не имела права… Она стала убийцей, переступила черту… Она взяла с тумбочки телефон. Кровь на ее руках уже подсохла, и ей даже не пришло в голову пойти и смыть ее. Она отыскала в телефоне номер Сарычева и нажала на вызов. – Инга, привет! – бодрый голос Сан Саныча как будто из другого мира, где все было в порядке и куда ей теперь хода не было. С трудом сдержав слезы, она заговорила: – Сан Саныч, я убила Торопцева. Мне позвонить по ноль два или куда-то еше? – Стоп! – его голос стал твердым, даже жестким. – Что значит «убила»? Откуда он взялся и как ты могла его убить? С тобой все в порядке, Инга? Ты вообще где? – Я дома. – Инга говорила уже спокойнее. Главное было сказано, и ей стало легче. – Он пришел к нам домой, и я его убила. Не знаю как, но убила… Мне нужно позвонить… – Никуда звонить не надо, – сказал Сарычев. – Мы сейчас приедем… Инга бросила телефон, с ногами залезла на диван и скорчилась на нем, подтянув колени к груди и бессмысленно глядя в одну точку. Сколько она просидела так, она не помнила. В себя ее привел звонок телефона. – Гусь, это я, – зазвучал в трубке голос Баженова. – Слушай, я к тебе еду. И ты давай собирайся, мы с тобой сейчас пойдем гулять и прожигать жизнь. Дождь кончился, погодка разгулялась… Пошатаемся по городу, кофейку попьем! И не говори, что у тебя настроения нет. У тебя нет, а у меня есть! И у тебя будет. Не хочу больше слышать про твою депрессию, пора с ней завязывать. Вот этим и займемся. Ну чего ты молчишь? – Леша, – деревянным голосом сказала Инга. – Не надо приезжать. У меня тут труп. Я убила Торопцева. Сейчас приедет полиция. Тебе не надо здесь быть, Леша… – Че-го? – ошарашенно спросил Баженов. – Ты чего несешь, Гусь? Гусь! Гусь! Инга, не отвечая, отключилась и опять замерла на диване. Но почти тут же хлопнула входная дверь. Было слышно, как в квартиру, громко топая и переговариваясь, вошли несколько мужчин. – Ёжики-балдёжики, – громко произнес чей-то голос. – И правда трупак! А убивица где? – Хватит хохмить, – оборвал незнакомца голос Сарычева. – Делом займись! Инга! Инга, ты где? Инга сползла с дивана и вышла в гостиную. Находящиеся там люди, увидев ее белое как мел лицо и руки в корке запекшейся крови, отвели глаза и молча занялись своей привычной работой. Защелкал фотоаппарат. Сарычев подошел к ней и приказал: – Инга, приди в себя и рассказывай. Переживать будешь потом. Сейчас главное – установить обстоятельства… Ну!.. Инга проглотила сухой комок в горле и начала говорить. Сарычев тут же перебил ее: – Говоришь, с пистолетом пришел? Где пистолет? – Не знаю, – недоуменно ответила Инга. – Был на столе. Наверное, там… под ним… – Ладно. Чем ты его убила – ножом, молотком? – Не знаю, – тупо повторила Инга. – Не помню ничего. Мне что-то под руку попало, острое… Он про папу сказал, и… меня как-то… перемкнуло… Я не помню ничего… – Саныч. – Сотрудник, осматривающий тело Торопцева, вдруг оглянулся. – Саныч, а он живой! Мужчины, возившиеся в гостиной, отвлеклись от своих занятий и, как по команде, повернулись к столу с лежащим на нем телом. – Та-ак! – Сарычев оставил Ингу и шагнул туда же. – Жив, говоришь? А ну, давайте его поднимем! Торопцева подняли и перевалили на стул. За спинами мужчин, сгрудившихся вокруг стола, Инга ничего не видела. Она только слышала недоуменные возгласы и отрывистые междометия. – Это что, и все? – громко спросил невысокий плотный человек с наголо побритой головой. – Я не понял, какого черта он в отключке? Тут не только на необходимую оборону, тут даже на средней тяжести не тянет! – Хрен его знает, – отозвался эксперт. – Надо «Скорую» на всякий пожарный… Что там случилось – было непонятно. Потоптавшись и безуспешно попривставав на цыпочки, Инга залезла на Алин диван и, вытянувшись во весь рост, посмотрела поверх мужских голов. Торопцев теперь сидел на стуле, безжизненно уронив голову на грудь, а его левая рука лежала на столе в луже крови. Между большим и указательным пальцами торчали ножницы. Рука Торопцева была буквально пришпилена к столешнице… Вот, значит, что попало ей под руку, Алины ножницы… Инга испуганно вглядывалась в Торопцева, не в силах поверить, что он жив. Да, видно, что дышит, и никаких других ран, кроме пробитой руки, нет. Она не убила его, не убила!.. – Иваныч, вызывай «Скорую», а труповозку отменяй, – скомандовал Сарычев. – И сфотографируй, не забудь!