– Ну да, это он, – уверенно сказал Баженов, взглянув на экран телефона Сарычева. – Осталось только Инге показать… – Сейчас покажем. – Сарычев покопался в телефоне и поднес его к уху. – Саша, я тебе сейчас фотографию прислал, посмотри сама и покажи ее Инге, пожалуйста. Да, да… Ну что? Тот самый «дядя Леня»? Понял… Извини, Саша, так надо… Постарайся ее успокоить, и сама успокойся. Скоро мы его возьмем… Он спрятал телефон в карман и взглянул на Баженова и Боба. – Вот так, мужики… Похоже, опять след оборвался. Ну ничего, теперь хоть знаем, кого искать… – Сан Саныч, а что дальше было с этой семьей? – спросил Баженов. – После исчезновения Лили семья начала распадаться. Мне кажется, родители догадывались о том же, о чем и нянька. Но они боялись в этом признаться даже самим себе. Они пытались жить дальше, но получалось плохо. Старший Торопцев сник, видимо, нести такой груз оказалось не под силу даже ему. У него появились проблемы со здоровьем, а что касается Елены Аркадьевны, то она просто стала тихо сходить с ума… Но несколько лет они еще держались. Леонид окончил школу. Отец настаивал, чтобы он поступил в мединститут, но сынок не послушался и пошел в университет, на биофак. После окончания уехал за границу. Видимо, намеревался там и остаться, но что-то не срослось, и он вернулся. И вот, всем на горе, пришел работать в Институт биологических проблем, к вашему деду, Алексей… Семья его к тому времени, считай, развалилась. У матери развилась душевная болезнь, и она лежала в той самой Пихтовке, в психиатрической больнице, которой ранее заведовал ее муж. Старшего Торопцева болезнь жены доконала окончательно, он перенес два инфаркта, получил инвалидность и вынужден был уйти на покой. После возвращения сына он прожил еще год, а потом третий инфаркт свел его в могилу… После смерти отца Леонид получил доступ к его капиталу. Он был немаленький и хранился в валюте, его не затронули ни инфляция, ни денежные реформы, так что в конце девяностых Леонид оказался свободным и очень состоятельным молодым человеком. Ну а потом началась эта история с Вероникой. Саша, сестра Кости, считала, что во всем виновата мать Вероники. Это она давила на дочь, она заставила ее бросить Костю и выйти за богатого Леонида. Софья Андреевна была уверена, что Леню ждет большое будущее… Но я думаю, дело не только в этом. Торопцев был красив, очень красив… Он сумел вскружить голову молодой женщине. Я думаю, Вероника просто влюбилась… – За что же он ее убил? – спросил Баженов. Ему никто не ответил. На этот вопрос ответа ни у кого не было. – Может быть, он действительно хотел убить не Веронику, а Алю? – продолжал допытываться Баженов. Сарычев пожал плечами. – Это маловероятно. Они с Сашей, конечно, были знакомы, но мимолетно, почти не пересекались, не общались… Трудно придумать какой-либо мотив… Немного помолчав, Сарычев закончил свой рассказ: – После гибели Вероники Торопцев недолго прожил в Тайгинске. Продал родительскую квартиру и уехал куда-то. Дальнейший его путь мне проследить не удалось. Меня к тому времени и самого здесь не было. Начальство каким-то образом узнало о моем частном расследовании, видимо кто-то донес… Я получил разнос за то, что занимаюсь не своим делом. А потом мне предложили командировку в «горячую точку». Отказаться я не мог, это было бы стыдно… Ну а когда я вернулся, все уже остыло и быльем поросло. Жизнь началась как будто сначала. И вот ведь судьба – через столько лет все опять вернулось… Телефон в кармане Сарычева снова ожил. Он вынул трубку и отошел. Боб и Баженов молча ожидали. – Ну вот, – вернувшийся Сарычев выглядел невеселым. – Нечем мне вас порадовать, друзья. Особняк в «Сосновом раю» продан. За несколько дней до этого в частный пансионат для пожилых людей поступила Мартемьянова Елена Аркадьевна. Было оплачено ее месячное проживание там, но через день после поступления старушка скончалась… – От инфаркта? – спросил Баженов. – Точно, – со вздохом подтвердил он. – И что? Что теперь будет? – вскинулся Баженов. – Будем искать, – снова вздохнув, ответил Сарычев. – Будем искать… Инга нехотя допила кофе, казавшийся ей невкусным, выплеснула остатки в раковину, небрежно сполоснула кружку, поставила ее в шкафчик и рассеянно уперлась взглядом в кухонное окно. День сегодня пасмурный, серый, накрапывал дождь. И так же пасмурно, хмуро и тоскливо было у нее на душе, слезы подступали к глазам… Инга уже неделю как выписалась из больницы. Физически она была здорова, у нее ничего не болело, все в ее организме работало нормально, и только душа была не на месте… Инга никак не могла прийти в себя. Какие верные выражения – «выйти из себя, прийти в себя»… Ее словно щелчком вышибли из привычной жизни, а вернуться не получалось. Между ней и остальным миром как будто возникла прозрачная стена – там, за ней, была ее прежняя жизнь. Она смотрела туда и видела знакомые вещи, когда-то любимые лица, но она отделена от них, путь к ним закрыт. Самое странное, что и возвращаться-то не хотелось. Не хотелось есть, пить, смотреть телевизор, общаться. Не хотелось никого любить. Ей ничего не хотелось. И это рождало такую тоску, что иногда она думала: лучше ей было бы умереть… Ее выписали на долечивание, рекомендовали спокойный домашний режим, назначили какие-то лекарства, которые Аля заставляла ее принимать. Она покорно принимала, только бы от нее отвязались. Она делала то, о чем ее просили, – нехотя ела, пила лекарства, а потом возвращалась в свою комнату и ложилась на диван. И лежала часами… Ее никто не мог расшевелить – ни Аля, ни Боб, ни оптимистка Ангелиша, ни даже Баженов. Она смотрела на них всех пустыми глазами, невпопад кивала, что-то отвечала, а потом опять уходила на свой диван. Баженов, как только Ингу выписали из больницы, тоже сбежал оттуда, клятвенно пообещав врачам выполнить все их рекомендации и подписав какие-то бумаги… Он приходил каждый день, пытался расшевелить Ингу. Пересказал ей все, о чем поведал им с Бобом Сарычев, пытался обсудить с ней это. Она, казалось, все понимала, но была эмоционально тупа, равнодушна… Вяло и немногословно отвечала: «да», «нет», «не знаю»… Иногда молчала или что-то говорила невпопад. Он пробовал вытащить ее на улицу, но она не шла. Он решил, что она боится, ведь Торопцева так и не нашли, и перестал звать ее на прогулки. Пообщавшись с ним несколько минут, она опять уходила к себе, а он оставался с Алей. Та поила его чаем, они подолгу разговаривали, стараясь подбадривать друг друга… Ни он, ни она не могли понять, что происходит с Ингой… Общаясь с Баженовым, Инга смотрела на него из-за своей прозрачной стены и равнодушно думала, что скоро он бросит ее и уйдет. И это не пугало ее, она даже хотела, чтобы это случилось поскорее. Пусть уйдет, пусть все они уйдут и оставят ее в покое… Это началось с ней, когда Аля рассказала наконец о том, как на самом деле погиб ее отец. Сначала ей было просто больно, а потом возникло чувство непоправимой вины… Да, она была виновата в смерти отца… Она одна знала правду. Достаточно было сказать ее, и папа остался бы жив. И все тогда сложилось бы по-другому – он бы прожил долгую жизнь, и ее жизнь была бы другой, и жизнь Али, все было бы другим – более счастливым и справедливым! И убийца матери сел бы в тюрьму! Но она не смогла… Она позволила себе забыть правду, скрыть ее в себе, как в сейфе с кодовым замком и забытым кодом, – на целых двадцать лет… Будь проклято то слабое, ничтожное существо, которое позволило себе забыть то, что забывать было нельзя! Даже маленькая отважная Нюша погибла, защищая ее, а сама она не смогла защитить никого… Она была виновата перед всеми, и никто не мог снять с нее тяжесть этой вины… Она доставала фотографии отца и смотрела ему в глаза. Он любил ее, он ее прощал… Но сама она простить себя не могла… Каждую ночь ей снился один и тот же кошмар – черное чудовище вставало перед ней, она снова цепенела и немела, черные чернила заливали изнутри ее мозг, ее память. Чудовище снимало маску, страшное, красивое лицо смеялось… Чудовище оставалось победителем, оно всегда побеждало! …Инга постояла еще немного, глядя, как первые капли дождя кропят оконное стекло, и побрела в гостиную. Дома никого не было, и можно немного походить, не боясь, что кто-нибудь привяжется с расспросами и ненужной заботой. Она чисто физически устала от долгой неподвижности… Гостиная была одновременно и комнатой Али. Здесь стоял диван, на котором она спала, их любимый большой круглый стол – старинный, из тяжелого дерева, покрытый узорчатой скатертью. На столе лежал ворох легкой цветастой ткани. Слева, ближе к окну, стояла раскрытая швейная машинка, тоже очень старая, но безотказно работающая, доставшаяся Але от ее бабки. На подоконнике лежали иголки, нитки и Алины любимые портновские ножницы с острыми концами… Край материи сполз со стола и почти лег на пол. Инга машинально подобрала его и пристроила на столе. Бедная Аля, она наконец-то взялась за новые шторы, материал для которых был куплен давно, но до шитья руки не доходили. Шить Аля очень любила, к тому же это занятие служило ей лучшим средством от плохого настроения. А настроение у Али в последнее время было очень плохим. Из-за нее, Инги… Бедная Аля… Инга знала, что ее поведение пугает и тревожит Алю. Острое чувство жалости на миг всколыхнулось в ней, но тут же сменилось тупым равнодушием. Да, жаль Алю, но чем она может ей помочь? Ничем… Инга подошла к балкону. День за окном совсем померк, тяжелые тучи приглушили летние краски, капли превратились в дождевые струи. Тоска… Что-то негромко стукнуло позади нее. Она рассеянно оглянулась. В дверях гостиной стояла высокая темная фигура… Из-за своей заторможенности Инга в течение нескольких бесконечных мгновений не могла ничего сообразить. Ей даже показалось, что она ненароком заснула и теперь видит кошмар. Тот самый кошмар, к которому она в последнее время даже привыкла. Она и ее кошмар неподвижно стояли друг против друга, а между ними была комната в сером мареве дождливого дня… Инга пошевелилась и потрясла головой, стараясь прогнать видение, и фигура в темном дверном проеме тоже зашевелилась. Человек шагнул вперед и негромко засмеялся. – Ах, Инга, Инга, – произнес знакомый голос. – Вот мы и встретились снова! Инга вздрогнула. Она поняла, что не спит, этот кошмар наяву, и еще она поняла: сейчас придется умирать… Дикий ужас, как разряд электрического тока, прошил ее с ног до головы, болезненно отозвавшись в висках. И в этот момент с нее разом слетел тот морок, который окружал ее уже много дней. Она словно увидела, как рассыпается призрачная стена, отделяющая ее от жизни. Она снова была живая. И теперь она не хотела умирать… – Ну что ты оторопела? – продолжал нежданный визитер. – Удивлена? Никак не ожидала, да? Думала, я убежал? И как это я смог проникнуть в твой неприступный терем? О‐хо-хо! Знай, моя милая, что есть в нашем городе много мест, где можно спрятаться и пересидеть трудные времена, и много людей, которые тебе в этом помогут за хорошие деньги! И знай еще, что вскрыть квартиру со стандартным дверным замком – не такая уж сложная задача. Уметь вскрывать замки – очень полезное умение. И вот я здесь, в твоей конурке. Ах, Инга, Инга, ты и представить не можешь, как же ты мне надоела! Пора уже наконец покончить с нашими постоянными встречами! Я не могу уйти, оставив незаконченное дело, я этого не люблю! Инга попятилась назад, оглянулась на окно и снова услышала негромкий смех: – Браво, ай, браво! Сейчас ты все сделаешь сама, правда? – Торопцев шагнул к столу и поставил на него сумку. – Мне не придется тебя убивать… Давай, прыгай! Седьмой этаж, да? Давай, моя милая, смелей! Это будет красиво и романтично. Давай, лети! Инга снова замерла. Пути к спасению не было. Даже если она успеет выскочить на балкон и закричать, ее никто не услышит. Седьмой этаж – не докричишься. Соседи тоже не услышат, сейчас все на работе… Торопцев отодвинул от стола стул, сел и сделал приглашающий жест рукой. – Иди сюда, садись. Поговорим на прощанье… Инга сделала еще шаг назад. – Ну что ж ты? – Торопцев расстегнул «молнию» на сумке и вытащил пистолет. Тот самый, с длинным глушителем, навинченным на ствол. Она видела этот пистолет в лесу. Она видела его в руках у чудовища без лица, которое убило ее мать. Внутри у Инги все затряслось. Она снова превратилась в маленькую девочку, попавшую в страшную сказку… – Чего вы хотите? – едва выталкивая из себя слова, спросила она. – Вы пришли убивать, так какие еще разговоры? – Ну-ну-ну, не строй из себя принцессу. – Пистолет с легким стуком лег на узорчатую скатерть. – Я же вижу, как ты трясешься. Страшно, да? Не бойся, это будет быстро и просто. Вообще к смерти надо относиться проще. Садись, поговорим на дорожку… Инга в упор смотрела на Торопцева. Она отчетливо видела его лицо в сером свете ненастного дня. Красивое, породистое лицо, лишь чуть-чуть испорченное «неправильным» носом. Сегодня на «дяде Лене» не было ни маски, ни парика, ни растительности на лице. Одет он был просто и буднично – в темные брюки и куртку-ветровку. В руке он вертел очки в грубой пластмассовой оправе – наверное, ими он прикрывал приметную переносицу… Торопцев тоже смотрел на нее, и на губах его змеилась брезгливая усмешка. На мгновение из глубин так долго спавшей памяти всплыло видение далекого детства, послышался мамин голос: – Ингуся, а это дядя Леня. Он очень хороший, добрый, у него есть красивый дом, и он купит тебе много-много новых игрушек. Хочешь, чтобы он был твоим папой? И это же лицо глянуло тогда на маленькую Ингу. Тогда оно было молодое, без морщин, гораздо красивее, чем сейчас, даже тогда, в детстве, она понимала, что этот человек красив, но этот красивый человек смотрел на нее так брезгливо, как будто она была не девочкой, а жабой, и от него веяло холодом, как от Снежной королевы. Папа никогда не смотрел на нее так… – Не хочу, – громко сказала она и увидела, как огорчилась мама. Но Инга все равно повторила упрямо и громко: – Не хочу! Это давнее воспоминание все изменило. Куда-то исчез страх и мысли о спасении. Осталась только ненависть и мучивший ее вопрос: – За что вы убили мою мать? Выражение лица Торопцева не изменилось. Он так же пристально, не дрогнув ни одним мускулом, смотрел на Ингу. И с той же брезгливой усмешкой сказал: – Это ты виновата в ее смерти. Инга молчала. Что он несет? Он просто не хочет отвечать на ее вопрос, вот и все. Но Торопцев неожиданно продолжил: – Отец назвал меня Леонидом. Это имя означает «подобный льву». Красиво, да? Лев, могучее животное, главный в звериной иерархии, царь! Мне очень нравилось мое имя, и в детстве я много читал про львов. Знаешь, что делает лев, когда убивает другого льва, своего соперника? Он берет себе его самку, а детенышей убивает… Чтобы самка не выкармливала чужое потомство, а принадлежала только ему! «Мое, и только мое!» – таков девиз настоящего льва!