И она ушла обратно в палату, тихо прикрыв за собой дверь. – Ну и что ты ей наобещал? – заворчал Боб. – «Найдем, совсем-совсем скоро»! Пока мы всех мужиков со сломанными носами в городе переберем! – Боб, ты гений! – зашептал Баженов, еле сдерживая переполнявшее его возбуждение. – Боб, ты супергений! Мы его найдем! Я знаю, кто это! Боб открыл было рот, но тут из-за поворота коридора вынырнули двое – Сан Саныч Сарычев и невысокая худощавая женщина в очках, с рыжим облачком волос на голове. Баженов сразу догадался, что это Ангелиша, мать Боба. Оба посетителя были в накинутых на плечи белых халатах, Сарычев нес два объемистых пакета. Боб не дал Ангелише и слова сказать. Быстро приговаривая: – Мама, все потом – познакомишься, поболтаешь, а сейчас неотложное дело. – Он втолкнул мать в палату к Инге, причем оба пакета мгновенно и неведомо как переместились к ней, Сарычева и Баженова Боб быстро потащил по коридору к выходу. Сан Саныч не сопротивлялся, видимо понял, что дело действительно неотложное. Они быстро спустились в больничный скверик и выбрали самый безлюдный уголок со скамейкой. Они сели, и Боб негромко, но быстро и четко рассказал, что у Торопцева есть особая примета – сломанный нос, и вот Баженов, оказывается, знает, кем он может быть! Две пары глаз выжидательно уставились на Баженова. – Когда мы с Ингой поехали в гости к Наташке Земляникиной… – начал он и запнулся. При мысли о Наташке он теперь сразу вспоминал ложбину в лесу, кружащееся воронье, труп… Подкатила тошнота. С трудом сглотнув комок в горле, он продолжил: – …когда мы ее не застали, решили вернуться и по дороге к автобусу набрели в лесу на старушку… Быстро рассказав о сумасшедшей Елене Аркадьевне, искавшей трехлетнюю дочку, он перешел к главному: – Сын этой старушки как раз имеет эту отметину – перебитый нос. И он узнал Ингу, я только сейчас это понял и вспомнил, как он на нее пялился… – Ты называл ее по имени при нем? – перебил его Сарычев. – Не помню, – растерялся Баженов. – И этот человек работает в науке, – раздраженно заворчал Боб. Баженову опять сильно захотелось стукнуть «гениального сыщика» по вредной физиономии. Он встряхнул головой и заставил себя сосредоточиться. – Нет, вряд ли я назвал Ингу по имени, – сказал он. – Я ее так почти никогда не называю. Я зову ее «Гусь». Я мог ее так позвать, а он – легко догадаться, что ее фамилия Гусева. И еще: соседка называла его Максимом Максимовичем. Я запомнил… – Понятно. – Сарычев достал телефон. – Особняк этого Максима Максимыча рядом с земляникинским? Справа, слева? – Если стоять лицом, то справа… Сарычев отошел. Пока он разговаривал по телефону, Баженов и Боб молчали, только переглядывались, читая в глазах друг у друга охотничий азарт. Похоже, дело сдвигалось с мертвой точки… – Особняк возьмут под наблюдение и по возможности осмотрят, – сказал вернувшийся Сарычев. – Информацию о самом владельце проверят. Узнаем все про него. Я дал задание прислать мне его фотографию. Покажем Инге, и ты, Алексей, взглянешь… Но это Торопцев, я уверен. Наличие рядом с ним больной старушки-мамы его выдает. И имя он ей не сменил, она и раньше была Еленой Аркадьевной… – Сан Саныч, вы хорошо его знали? – спросил Баженов. – Как тебе сказать, Алексей… Я запомнил его с того дня, когда нас вызвали на место гибели Вероники Торопцевой. Мы осматривали труп, когда прибежал сам Торопцев… Он произвел тогда впечатление глубоко потрясенного, страдающего человека. Я помню, как он бежал, упал, сильно рассадил руку о мерзлую землю, хотел броситься на труп, еле удержали… – Играл спектакль, – прокомментировал Боб. – Ну да, – ответил Сарычев. – А еще заметал следы… Дело в том, что на трупе Вероники была не только ее кровь, но и чья-то другая. И мертвая собака лежала рядом. Естественно, был сделан вывод: собака покусала убийцу, и на трупе его кровь. И Торопцеву непременно требовалось, во‐первых, замаскировать следы собачьего укуса, а во‐вторых, объяснить при необходимости свою кровь на месте преступления. Он нарочно упал и у всех на виду поранил руку, а потом еще полез к телу убитой… – Его тогда совсем не заподозрили? – спросил Баженов. – Явного мотива у него не было, все свидетели в один голос твердили о его любви к Веронике и отсутствии между ними конфликтов. Но его, конечно, проверяли, как обычно все ближайшее окружение потерпевших. У него обнаружилось алиби: в тот день он допоздна задержался на работе. И вахтер института, дежуривший в тот день, и запись в журнале прихода-ухода подтвердили, что он ушел с работы через полчаса после момента убийства. – Осмелюсь предположить, что старичка вахтера потрясти уже не удастся? – хмыкнул Боб. – Точно, – подтвердил Сарычев. – Тот очень скоро скончался… – От инфаркта! – закончил Боб. Следователь молча кивнул. – Ничего себе, – пробормотал Баженов. – Это просто монстр какой-то! – Ты даже не представляешь себе, Алексей, какой, – подтвердил Сарычев. – После того как Костя Гусев покончил с собой и расследование свернули, я никак не мог успокоиться и продолжал собирать сведения о Торопцеве… – Постойте, Сан Саныч, – перебил его Баженов. – А как в это дело впутали Костю? Что, против него были улики? Сарычев ответил не сразу – помолчал, опустив глаза, а когда заговорил, стало видно, как тяжело ему касаться этой темы. – У Кости в тот день все сложилось трагически. Его будто злой рок преследовал. Я присутствовал на допросах, помню его рассказ об этом дне. С работы он ушел раньше времени, сказал, что разболелась голова. Об этом говорила и его начальница Буланова: она особенно подчеркивала, что обычно Гусев сидел допоздна, а в тот день сорвался рано, видно торопился. Была уверена, что как раз на встречу с Вероникой. Очень недоброжелательно почему-то была настроена к своему сотруднику… – Вот зараза фиточайная, – прошипел Баженов. Сарычев покосился на него, но ни о чем не спросил и продолжил рассказ: – Погода в тот день была мерзкая, но домой Гусев не пошел, его одолевала тоска. Решил прогуляться, дошел до автобусной остановки, почти бессознательно вскочил в отходящий автобус и поехал в город. Сошел у гостиницы «Тайга», там как раз недавно открыли спортбар. Зашел, взял пива, стал смотреть какой-то матч. К нему прицепились нетрезвые фанаты, которым он чем-то не понравился, слово за слово – поцапались, а потом и подрались… Домой он вернулся в ссадинах и синяках, одежда в крови… В общественный транспорт его не пустили, возвращался пешком, затемно. А дома его уже ждали сотрудники милиции… Ну а дальше – алиби его никто не подтвердил, видеонаблюдение в баре тогда не велось, собутыльников никто не запомнил. Драка? Да там каждые полчаса кто-нибудь дрался… То еще местечко было, злачное… – Но ведь кровь на Веронике была не его, – воскликнул Баженов. – Это же можно было доказать! Сарычев покачал головой. – Анализ ДНК тогда делали редко. У нас в городе не имелось необходимого оборудования, пробы нужно было отсылать в другие места, это долго и дорого. А группы крови совпали. Первая, самая расхожая… – Но это же косвенная улика! Ничего не доказывает! – О таких тонкостях тогда никто не думал. Мать Вероники сильно давила на следствие через свои многочисленные связи, а следствие давило на Константина. Свою вину он, правда, так и не признал, но вскоре покончил с собой. Или… покончили с ним. Я до сих пор чувствую свою вину перед ним… – Думаете, его убили? – мрачно спросил Боб. Сарычев промолчал. – Сан Саныч, вы еще про Торопцева хотели рассказать, – напомнил Баженов. – Да, про Торопцева… Я, можно сказать, взял его в разработку. Неофициально, конечно… Просто Аля была убеждена в невиновности Константина, а я ей верил. Я был молодой и горячий, с обостренным чувством справедливости… Поэтому и взялся за собственное расследование… Торопцев привлек мое внимание прежде всего тем, что я усомнился в его алиби. Старик вахтер путался в показаниях, юлил, не помнил деталей… Я был уверен, что он врет. И было видно: он чего-то или кого-то боится… Поэтому я стал очень внимательно приглядываться к Леониду Торопцеву и скоро узнал о нем многое. Его отец, Ростислав Торопцев, заведовал областной психиатрической больницей… – Это той, что в Пихтовке? – спросил Баженов. – Где же еще? – недовольно вмешался Боб. – Слава богу, сумасшедший дом у нас один, и он именно в Пихтовке. – Да, – подтвердил Сарычев. – Чудесное место, лес, река… Там же поселок для медперсонала с кое-какой инфраструктурой. Был магазин, детский сад… Школьников, правда, возили в город на специальном автобусе. И всем этим хозяйством заведовал папа нашего Торопцева. Его там до сих пор помнят… За глаза его называли барином. Властный, деспотичный, не терпящий ни малейших возражений, крайне высокомерный, мстительный и беспощадный. Один из моих тогдашних собеседников сказал так: кто поднимал голову, тот сразу ее лишался. Фигурально, конечно… Всякого, кто был не согласен с ним, он быстро выдавливал из коллектива, оставались лишь покорные… Жил он на широкую ногу, ни в чем себе не отказывал и сумел превратить свое скорбное заведение в доходное место. Там было много чего – и подпольный цех, выпускавший какой-то ширпотреб, в котором под прикрытием трудотерапии работали бесправные психи, и левый сбыт дефицитных сильнодействующих препаратов, и торговля диагнозами, когда за хорошую плату нужный можно было приобрести, а ненужный, наоборот, снять, – да всего и не перечислишь… Пациентов Торопцев‐старший откровенно называл человеческим мусором и полагал своей задачей не лечить их, а лишь держать в узде. Он вообще считал любые несовершенства в человеке признаками вырождения и не раз говорил, что, будь его воля, он не позволил бы таким людям размножаться. Себя он мнил образцом человеческой породы, и действительно, был красив, имел множество поклонниц и не отказывал себе в житейских радостях. У него была красавица жена и сын, тоже красавец, которым он очень гордился и которого, по-видимому, воспитывал согласно своим моральным принципам. Тот самый Леонид Торопцев, которого мы сейчас ищем… Когда Лене было одиннадцать лет, в семье появился второй ребенок, девочка Лиля. И вот тут Торопцева-старшего ждал жестокий удар – девочка родилась с синдромом Дауна… Говорили, что Торопцев был буквально раздавлен – у него, представителя человеческой элиты, родился ребенок с генетическим отклонением! Якобы он потребовал от жены оставить ребенка в роддоме, но та категорически отказалась. Не знаю, насколько это правда, но бывшая няня Лили Торопцевой говорила мне, что на ее памяти отец ни разу не подошел к ребенку, даже не взглянул на него. Примерно так же относился к сестре и Торопцев‐младший. Через три года девочка исчезла. Необъяснимо и бесследно. Няня рассказала, что в тот день она покормила Лилю обедом и уложила ее спать. Сама вышла на улицу поболтать с соседками на лавочке. В коттедже никого не было. Сам Торопцев уехал в город, на совещание в департаменте здравоохранения, жена отправилась с ним, чтобы побегать по магазинам, сын Леня с утра гулял где-то в компании приятелей. Со своей лавочки нянька видела вход в коттедж и утверждала, что никто не входил и не выходил, но, когда она вернулась, девочки в доме не оказалось. Было лето, окна в доме открыты, окно детской выходило на задний двор. Конечно, ребенок мог подобраться к окну и выпасть из него, но куда он делся потом? Эта загадка так и осталась неразгаданной. Лилю больше никто никогда не видел, ни живой, ни мертвой… Сначала предположили, что девочку похитил сбежавший из палаты душевнобольной, долго и тщательно проверяли и контингент, и медперсонал, но ничего не обнаружили. Не принесла результатов и проверка бывших осужденных, побирушечной мафии, даже цыганских поселений. Ребенка так и не нашли… Лилину няньку, пожилую женщину, много раз допрашивали, передопрашивали, довели до сердечного приступа, но в конце концов оставили в покое, так ничего и не добившись… Я потом очень долго не мог разговорить эту самую няньку, – было видно, что она чего-то боится. Кое-как мне удалось ее убедить, что лично ее я ни в чем не подозреваю и ничего плохого не желаю… Наконец она все же заговорила. Рассказала то, что я и так уже знал из протоколов допросов, но потом добавила, что если кто и убил несчастного ребенка, то это только старший братец Леня. Якобы это он уволок ребенка через окно, убил и спрятал… – Ему же тогда было… только четырнадцать! – не поверил Баженов. – Да, я тоже усомнился, – кивнул Сарычев. – Но старуха была абсолютно убеждена в своей правоте. Говорила, что Леня ненавидел сестру. Смотрел на нее, как будто примеривался, прикидывал, как лучше убить, и глаза у него при этом были волчьи… Да, она так и сказала – волчьи. Она и сама его боялась в такие моменты… – Почему же она никому ничего не сказала, если чувствовала, что ребенок в опасности? – мрачно спросил Баженов. – Говорят же тебе, боялась, – так же мрачно объяснил ему Боб. – Да и попробуй скажи такое родителям – они тебя палками из дому погонят… Не хотела, поди, бабулька работу потерять… В кармане у Сарычева зазвонил телефон, и он отошел. Боб и Баженов сидели молча, переживая тяжелое впечатление от его рассказа… Сарычев вернулся с мрачным лицом. В ответ на вопросительные взгляды Боба и Баженова сухо пояснил: – Особняк в «Сосновом раю» принадлежит Мартемьянову Максиму Максимовичу. В данный момент стоит пустой, готовится то ли к ремонту, то ли к продаже… Соседи давно уже не видели ни хозяина, ни его мать, ни сиделку, ни охранников… Фотографию Мартемьянова, правда, нашли, и с фото Торопцева из старых архивов сравнили. Одно лицо, эксперты дали однозначное заключение… Вот, Алексей, взгляни…