— Первых пять жертв задушили, — я подалась вперед. — Но Гейба Кевина, хоть он и умер от асфиксии, не задушили. — А что? Утопили? — Он умер от сухого утопления. [1] Она вздрогнула: — Ты имеешь в виду метод, используемый ЦРУ? — Да. Это невероятно болезненная смерть. Мучительная. Скорее всего, медленная. Так что? Почему? — я изучающе посмотрела на стену, глядя на фото возле снимка Ноя Уоткинса. — Что отличает Гейба Кевина? Раздался громкий стук в дверь, заставивший нас подпрыгнуть. Дверь открылась, и в кабинет заглянул Джейкоб. — Беверли, пришел клиент на консультацию в четыре часа. — Я сейчас буду, — она оглядела стопку документов. — По крайней мере, я знаю, чем ты занималась в последние два дня. Когда ты снова встречаешься с адвокатом? — Сегодня вечером, — я повернула к себе овальный циферблат часов. — В пять. Его офис в центре, поэтому мне скоро нужно выходить, чтобы не попасть в пробку. — Ага, — она недвусмысленно оглядела меня. — Костюм «Шанель» без колготок. Моя мать бы гордилась. Мать Беверли была одной из самых нашумевших сводниц в Лос-Анджелесе, поэтому я интерпретировала комментарий так, как он и подразумевался. — Это не такого рода встреча. Она откинулась на спинку дивана, закинув в рот красную шоколадку. — И все же… легкий доступ под юбку… может, у тебя и бюстгальтер спереди расстегивается? Я проигнорировала намек и взяла пустую чашку. — Напомни мне никогда больше не рассказывать тебе о своей половой жизни. — Ха! — она рассмеялась. — Дорогая, это не жизнь. Это как пукнуть в пустой комнате. Воняет страшно. Поверь мне, если бы у тебя было столько секса, сколько у меня, ты бы уже не думала об этом парне. Ты бы уже переключилась на другого мускулистого дылду и забыла о нем. — Пожалуйста, не сравнивай ночь страсти с пуканьем. И я не думаю о нем. По крайней мере, не в романтическом смысле. — О, дорогая, — она одарила меня знающей улыбкой. — Ты разбираешься в убийцах, а я — в сексуально обделенных клиентах. Ты однозначно о нем думаешь, и в этом нет ничего плохого, — она поднялась с дивана. — Просто не отделяй голодание от хорошей еды. Роберт Кевин был хорошей едой. Может, я и изголодалась, но он был шеф-поваром удовольствия. Я проглотила ответ и подошла к краю стола. — Скажешь Джейкобу, что я скоро ухожу? На случай, если я ему для чего-то нужна. — Скажу, — она скомкала пустой пакетик из-под сладостей и снова оглядела мою гору бумаг. — Удачи. Я подождала, пока она уйдет, а затем открыла боковой ящик стола и достала запасные колготки, которые хранила там на случай, если на моих появится зацепка. Я несколько мгновений глядела на вакуумную упаковку, а потом вернула их на место. Это не было громким пуканием. Просто смешно. Глава 22 Если мой кабинет был похож на палату психиатрической больницы, у Роберта все было в идеальном порядке. Я поставила сумку на стол для совещаний и оглядела комнату. Все очень по-мужски. Акценты из темного дерева, яркие и насыщенные картины. Не хватало только чучела головы животного на стене. Я пыталась не анализировать, но этот декор был как собака, писающая на стены, чтобы отметить территорию и продемонстрировать власть. Роберт говорил по телефону, понизив голос и отвернувшись в кресле к окну, поэтому я воспользовалась возможностью побродить по кабинету. Он был огромным, явным выражением статуса, достаточно большим, чтобы вместить стол для совещаний, отдельную зону для сидения и его гигантский стол. Там был и книжный шкаф, возле которого я остановилась, с удивлением обнаруживая художественную литературу, а не юридические журналы. На второй полке стоял маленький аквариум с воздуховодом. На меня тупо глядела золотая рыбка, пока за ней медленно открывался сундук. Золотая рыбка. Интересно. — Доктор Мур. Я повернулась. Роберт закончил разговор и повернулся ко мне. — Как поживает наш хороший доктор? — Я в порядке, — я оглянулась на аквариум. — У тебя есть рыбка. — Это да. Красивая женщина сказала, что мне стоило бы завести питомца, так что… вот. Он умел обольщать, надо отдать ему должное. Скольким женщинам он говорил подобное? Дюжинам? Сотням? — Ты всегда делаешь то, что говорят тебе «красивые» женщины? — я повернулась к нему. — Зависит от женщины, — слова прозвучали легко, но я видела усталость на его лице. Он встал и обошел стол. — Присядь. Эти каблуки, наверное, тебя убивают, — он устроился в одном из больших кожаных кресел, а я последовала его примеру. — Как продвигается твой портрет? — Я не уверена, — признала я. — Я поверхностно изучила убийства и теперь разбираю каждое детально в хронологическом порядке. Я примерно на середине. Сейчас на третьей жертве. — Ной. — Да, — я наблюдала за его лицом, считывая напряжение. Ему не нужен был психологический портрет. Он нуждался в терапии, нацеленной на восстановление после утраты близкого человека, а еще в отпуске в миллионе миль от крови, месива и фотографий мертвых подростков. — Ты читал все дела? — Да. — Знаешь, ты не можешь закалить себя. От того, что ты будешь смотреть на снимки других мальчиков, смерть Гейба легче не станет. — Мне это помогает, — он вздохнул. — Я не единственный провалившийся родитель. — Ни один из вас не провалился. Ты это знаешь. — Ну, такое. Другое решение изменило бы все. Если бы он никогда не увидел Гейба, он бы его не схватил. — Не надо нырять в эту кроличью нору, — покачала я головой. — В каждом действии и решении, за которые ты себя коришь, смотри на намерения. Ты делал и продолжаешь — даже теперь — делать все, чтобы защитить его. — Мне не нужен психолог, Гвен, — он натянуто улыбнулся. — Мне нужно знать, что ты нашла. Он не знал, что ему нужно, но я была не вправе навязывать ему лечение. Я переключилась в рабочий режим. — Что ж, я изучила дела и могу составить грубый набросок психики убийцы, но он, вероятно, изменится, когда я со всем закончу. Он немного расслабился при смене темы: — Продолжай. — Ты знаком с методологией обоснованной теории? — Нет. — Она заключается в обнаружении закономерностей в данных и генерации теорий на их основе. Для каждой жертвы я составляю список факторов. Факторов, касательно жертвы, обстоятельств, убийства и отношения к жертве с момента похищения до смерти. И также относительно избавления от тела, — я внимательно за ним наблюдала, гадая, нужно ли мне быть более чуткой в подборе слов. Он кивнул, с интересом сведя брови, и я продолжила. — Когда у меня будут исчерпывающие списки по каждому преступлению, я смогу найти схожести и установить закономерности. Как в его системных действиях, так и в несоответствиях. Меняет ли он свой метод действий от жертвы к жертве? Выбирает жертв помладше или постарше, более или менее опытных… — я пожала плечами. — Пока что все жертвы жутко похожи. Это закономерность, указывающая, что убийца либо персонифицирует себя в юности в этих жертвах, либо кого-то из своего прошлого. — Что более вероятно? — Кого-то из прошлого, — мгновенно ответила я. — Вероятнее всего, кого-то, нанесшего ему тяжелую травму. Учитывая длительность заключения жертв, насилие над ним, вероятно, было продолжительным. Оно могло длиться годами. — Ладно. Что еще? — спросил он. — Места преступления театрализованы и невероятно чисты. Ни отпечатков, ни ДНК, ни следов шин или других улик. Все явно спланировано и выполнено очень тщательно. Прибавив это к подготовке тел, мы имеем дело с чрезвычайно внимательной и организованной личностью. Он терпелив и наслаждается играми разума. Убийцы, выставляющие жертв напоказ, ищут внимания с самого начала и, скорее всего, планировали череду убийств заранее. Они очень гордятся ими и уверены в возможности ускользнуть от полиции. Я прервалась. — Даже не закончив изучение, я уверена в этих аспектах его личности. Он небрежно кивнул, не впечатлившись. — Ладно, и что? Дерзкий, организованный человек, любящий игры разума. Ты только что описала половину людей на этом этаже, включая меня. Скажи, что это не все. Для следующей части мне нужно было вдаваться в подробности убийств. Не слишком глубоко, ведь я отчетливо осознавала, что передо мной скорбящий отец. — Я обдумываю возможность, что убийца — би- или гомосексуал, но живет жизнью гетеро, при этом ощущая глубокий стыд и презрение к себе из-за своей ориентации. — Ты основываешься на сексуальных действиях с жертвами? — Роберт даже бровью не повел, задавая вопрос, но он смягчил «изнасилование» до «сексуальных действий», что выдавало его эмоции.