– Здравствуйте, мистер Хичкок, – говорит он и начинает хохотать. – Опять пытались сбежать? – Нет. Хотя да. То есть не совсем сбежать, но я понял, что должен быть в другом месте и… Пока Джастин лепечет, крепкому доктору Монтгомери и его не менее сильной ассистентке удается усадить пациента в кресло, и к тому времени, как он заканчивает оправдываться, его уже обмотали защитной пелеринкой, а кресло начинает опускаться. – Боюсь, что я не вполне усвоил вашу речь, Джастин, – радостно говорит доктор Монтгомери. Джастин вздыхает. – Вы сегодня не будете со мной драться? – Доктор Монтгомери с щелчком натягивает на руки хирургические перчатки. – До тех пор пока вы не попросите меня сплюнуть. Доктор Монтгомери смеется, и Джастин с неохотой открывает рот. Красный огонек на камере гаснет, и я хватаю папу за руку. – Папа, нам нужно идти, – настойчиво говорю я. – Погоди, – отвечает папа громким шепотом. – Майкл Эспел сейчас вон там. Смотри, он стоит рядом со столом с фарфором, высокий, обаятельный, более привлекательный, чем я думал. Он оглядывается вокруг – наверняка хочет с кем-нибудь поговорить. – Майкл Эспел очень занят, папа, он ведет телевизионную передачу в прямом эфире. – Я впиваюсь ногтями в папину руку. – Не думаю, что он так уж мечтает поговорить с тобой о нарциссах и гладиолусах. Папа выглядит слегка задетым, и это не потому, что я поранила его ногтями. Он высоко задирает подбородок, который, как я знаю по опыту прошлых лет, связан невидимой нитью с его гордостью. Он готовится подойти к Майклу Эспелу, который стоит в одиночестве рядом со столом с фарфором, прижав палец к уху. – Он должен купить новый слуховой аппарат, как тот, что ты купила для меня, – шепчет папа. – Отличная штука. Оп! Легко вынимается. – Это наушник, папа. Он слушает, о чем говорят люди в аппаратной. – Нет, я думаю, у него проблемы со слухом. Пойдем к нему, и помни, что нужно говорить громко и четко произносить каждое слово. У меня есть опыт в этих делах. Я не даю ему пройти и смотрю на него самым устрашающим взглядом из всех возможных. Папа наступает на левую ногу и тут же поднимается почти на уровень моих глаз. – Папа, если мы прямо сейчас отсюда не уйдем, мы окажемся в камере. Опять. Папа смеется: – Ох, не преувеличивай, Грейси. – Я чертова Джойс, – шиплю я. – Хорошо, чертова Джойс, не стоит так чертовски раздражаться. – Я не думаю, что ты осознаешь серьезность нашего положения. Мы только что украли викторианскую мусорную корзину стоимостью тысяча семьсот фунтов из бывшего королевского дворца и сказали об этом в прямом эфире. Папа бросает на меня быстрый взгляд, его мохнатые брови взлетают до середины лба. Я вижу в его глазах тревогу. А еще замечаю, что глаза немного слезятся и в уголках появились желтые пятнышки. Мысленно беру на заметку спросить его об этом позже, если нам не придется скрываться от правосудия. Или от Би-би-си. Девушка с выпуска, за которой я бежала, чтобы найти папу, смотрит на меня с другого конца комнаты, широко раскрыв глаза. Сердце панически сжимается, и я бросаю быстрый взгляд по сторонам. Головы присутствующих поворачиваются, чтобы посмотреть на нас. Они знают. – Папа, мы должны уйти. Думаю, они знают. – Ничего страшного. Мы поставим корзинку на место, – храбро обещает он. – Мы даже не вынесли ее за пределы здания, в этом нет преступления. – Ладно, сейчас или никогда. Быстро хватай ее, и выбираемся отсюда. Я осматриваю толпу и убеждаюсь, что к нам не приближается парочка здоровенных охранников, похрустывая суставами и помахивая бейсбольными битами. Только молодая девушка с гарнитурой, но я уверена, что справлюсь с ней, а если нет – папа может ударить ее по голове своим тяжелым ортопедическим ботинком. Папа хватает со стола корзину для мусора и пытается накрыть своим пальто. Пальто не закрывает ее и на треть, я делаю страшные глаза, и он сдергивает пальто с корзины. Мы идем сквозь толпу, не обращая внимания на поздравления и пожелания от людей, которые, похоже, думают, что мы выиграли в лотерее. Я вижу, что молодая девушка с гарнитурой тоже проталкивается через толпу. – Быстрее, папа, быстрее. – Я иду так быстро, как могу. Мы доходим до двери зала, оставив толпу позади, и направляемся к главному входу. Перед тем как закрыть за собой дверь, я оглядываюсь и вижу, как молодая девушка с гарнитурой настойчиво говорит что-то в микрофон. Она бросается бежать за нами, но путь ей преграждают двое мужчин в коричневых комбинезонах, несущих по этажу шкаф. Я выхватываю корзину для мусора у папы из рук, и мы припускаем вниз по лестнице. Хватаем наши чемоданы в раздевалке и потом – влево-вправо, влево-вправо – бежим по мраморному полу передней. Папа тянется к огромной позолоченной дверной ручке входной двери, и тут раздается крик: – Стойте! Остановитесь! Мы резко останавливаемся и медленно поворачиваемся, испуганно глядя друг на друга. Я беззвучно шепчу папе: «Беги!» Он театрально вздыхает, закатывает глаза и опускается на правую ногу, согнув левую, таким образом напоминая мне, что ему мучительно ходить, не то что бежать. – Куда это вы так торопитесь? – спрашивает, подходя к нам, высокий мужчина. Я делаю глубокий вдох и готовлюсь защищать нашу честь. – Это все она, – сразу же говорит папа, показывая на меня большим пальцем. От неожиданности у меня открывается рот. – Боюсь, это вы оба, – улыбается мужчина. – Вы не сняли микрофоны и источники питания. А они стоят немало. – Он возится с папиными брюками, отцепляя пристегнутый сзади к ремню портативный источник питания, затем снимает с лацкана беспроводной микрофон. – У вас могли бы быть неприятности, если бы вы ушли отсюда с этим, – смеется он. На лице у папы написано облегчение, но оно быстро сменяется ужасом, когда я нервно спрашиваю мужчину: – Микрофон был включен все это время? Высокий мужчина смотрит на источник питания и переводит тумблер в положение «Выкл.». – Да, был. – Кто мог нас услышать? – Не переживайте, звук не идет в эфир, пока показывают другой предмет. Уф, слава богу! – Но по внутренней связи вас мог услышать любой человек в наушниках, – объясняет он. – А, да, и в аппаратной тоже. Теперь он поворачивается ко мне, и я ужасно смущаюсь, когда он вместе с источником питания на поясе моих брюк тянет заодно и трусики танга, за которые случайно зацепился. – Ай! – взвизгиваю я, и эхо разносит визг по коридору. – Простите. – Звукооператор краснеет, пока я привожу себя в порядок. – Рабочая ошибка. – Да, мой друг, нелегкая у тебя работа, – улыбается папа. После того как мужчина, забрав микрофоны, уходит обратно, мы возвращаем редкую вертикальную жардиньерку викторианской эпохи на ее законное место около входной двери, пока никто не видит, наполняем ее сломанными зонтами и покидаем место преступления. – Ну, Джастин, какие новости? – спрашивает доктор Монтгомери. Джастин, у которого в это время во рту колупаются чем-то железным обе руки дантиста в хирургических перчатках, моргает в ответ – видел какую-то передачу, где человек после операции так общался с врачом. Потом, не вполне уверенный, что его правильно поняли, старательно моргает второй раз – понятнее не становится. Доктор Монтгомери не замечает его закодированного послания и тихо смеется: – Что, язык проглотили? Джастин закатывает глаза. – Я ведь могу обидеться, если вы будете игнорировать мои вопросы. – Он продолжает хихикать и наклоняется к Джастину, открывая ему хороший обзор своих волосатых ноздрей. – А! – вздрагивает Джастин, когда острие орудия для пыток касается больного места. – Я вас предупреждал, – продолжает доктор Монтгомери. – В дырку, которую вы не позволили посмотреть во время прошлого визита, попала инфекция, и теперь воспалилась десна. Он постукивает по больному зубу. – А! А! А! – Джастин издает булькающие горловые звуки. – Я скоро напишу книгу о языке дантистов. Пациенты производят самые разнообразные звуки, которые только я могу понять. Что ты об этом думаешь, Рита? Рите с блестящими губами все равно. Джастин булькает несколько ругательств.