Они непонимающе смотрят на меня. Я вздыхаю и откидываюсь на скамейку: – Автобус – это чепуха. Важно то, что я все время вижу этого человека. – Вот как, – медленно говорит Кейт, глядя на Фрэнки. Повисает молчание, на лицах моих подруг страдальческое выражение. Не иначе как они беспокоятся о моем рассудке. Впрочем, тут я с ними солидарна. Фрэнки откашливается: – Итак, этот мужчина, Джойс, он молодой, старый, или он был одним из «викингов» на твоем волшебном автобусе, который ездит даже по воде? – Ему около сорока. Он американец. Нас вместе стригли. Там, в парикмахерской, я его впервые увидела. – Кстати, очень хорошо получилось. – Кейт нежно дотрагивается до коротких передних прядей. – Папа считает, что я похожа на Питера Пэна, – улыбаюсь я. – Этот американец увидел тебя в парикмахерской и запомнил, что здесь странного? – рассуждает Фрэнки. – Но уже в парикмахерской у меня возникло какое-то непонятное чувство. Как будто… как будто я его узнала, или знала раньше, или что-то в этом роде. Фрэнки улыбается: – Добро пожаловать в мир свободных и независимых женщин! – Она поворачивается к Кейт, у той недовольное лицо. – Когда Джойс в последний раз позволяла себе немного пофлиртовать? Она слишком долго была замужем. – Ну конечно, – снисходительно говорит Кейт Фрэнки. – Если ты думаешь, что замужним женщинам начинают являться видения в парикмахерских, то ты сильно ошибаешься. Неудивительно, что ты боишься выходить замуж. – Да не боюсь, а просто не вижу в этом необходимости. Знаете, как раз сегодня я смотрела передачу про косметику… – Ну вот, поехали. – Заткнись и слушай. И специалист по косметике сказал, что, так как кожа вокруг глаз очень нежная, крем нужно наносить безымянным пальцем, потому что в нем меньше всего силы. – Ничего себе, – сухо говорит Кейт. – Ты и правда разоблачила нас, замужних, показав, какие же мы идиотки. Я устало потираю глаза: – Девочки, вы, я знаю, думаете, что у меня съехала крыша. Я перенесла травму, устала и, наверное, навоображала себе чего-то на пустом месте. Мужчина, который должен сейчас занимать все мои мысли, – это Конор, а он их не занимает. Совсем не занимает. Не знаю, может быть, это замедленная реакция и в следующем месяце я развалюсь на куски, начну пить и каждый день одеваться в черное… – Как Фрэнки, – вставляет Кейт. – Но прямо сейчас я не чувствую ничего, кроме облегчения, – продолжаю я. – Это ведь ужасно, да? – Ничего, если я тоже буду чувствовать облегчение? – спрашивает Кейт. – Ты его ненавидела? – грустно спрашиваю я. – Его – нет. Он нормальный, приятный парень. Но меня ужасно мучило, что ты несчастлива с ним. – А я его ненавидела, – небрежно бросает Фрэнки. – Мы с Конором вчера виделись, немного поговорили. Знаете, это было так странно. Он хотел узнать, может ли забрать кофеварку. – Ублюдок! – шипит Фрэнки. – Да наплевать мне на кофеварку! Пусть забирает. – Это все приемы манипуляции, Джойс. Будь осторожна. – Фрэнки хмурится. – Сначала ему нужна кофеварка, потом дом, а потом твоя душа. А потом он начинает утверждать, что ты украла изумрудное кольцо, принадлежавшее его бабушке, хотя ты-то отчетливо помнишь, что, когда впервые обедала у него в доме, он сказал: «Бери, что хочешь», и ты взяла кольцо на его глазах. Я в недоумении смотрю на Кейт. Та поясняет: – Фрэнки вспоминает про свой разрыв с Ли. – А-а. Фрэнки, ну не огорчайся ты так! Может, у нас будет как-то иначе, не будет похоже на твой разрыв с Ли. Фрэнки ворчит что-то про себя и отводит глаза в сторону. – Кристиан ходил вчера вечером с Конором выпить, – говорит мне Кейт. – Надеюсь, ты не против? – Конечно нет. Они же друзья. Кристиан что-нибудь рассказывал? Конор в порядке? – Да вроде бы. Расстроен из-за, ну, понимаешь… – Ребенка. Ты можешь произнести это слово. Я не собираюсь тут же забиться в истерике. – Он расстроен из-за ребенка и разочарован тем, что ваш брак не удался, но, по-моему, он считает, что вы приняли правильное решение. Собирается через несколько дней обратно в Японию. Еще он сказал, что вы выставляете дом на продажу. – Мне там больше жить не хочется, а покупали мы его вдвоем, так что все справедливо. – Ты уверена? А где ты будешь жить? Твой папа не сводит тебя с ума? Будучи несчастной жертвой, да еще находясь на грани развода, будьте готовы к тому, что близкие станут подвергать сомнению самое важное решение в вашей жизни. Создается впечатление, что вас принимают за слабоумную, которая лишена способности ясно мыслить. А вот ваши подруги, задав несколько десятков несвязных вопросов, вздыхая и хмурясь по поводу вашей непрактичности, безусловно смогут обнаружить нечто такое, что вам и в голову не приходило, когда вы обдумывали в сотый раз свое положение. Они уверены, что ваши проблемы мгновенно решатся, коль скоро вы прислушаетесь к их бесценным советам. – Нет, как это ни смешно. – Вспомнив о папе, я улыбаюсь. – Он мне скорее помогает взять себя в руки. Правда, за всю неделю он только один раз смог назвать меня Джойс. Я поживу с ним, пока дом не будет продан и я не найду себе другое жилье. – История с этим мужчиной, конечно, странная… – Взмахом руки Кейт отметает моего американца как некую незначительную помеху. – Но ты о себе расскажи. Как ты сейчас? Мы не видели тебя после больницы, и мы так волновались. – Простите, девочки, мне жаль, что так получилось. – Когда они пришли меня навестить, я попросила папу отправить их по домам, чего он, разумеется, не сделал, так что они несколько минут посидели рядом со мной, пока я смотрела на розовую стену, думая о том, что смотрю на розовую стену, а потом они ушли. – Но я была вам очень благодарна за то, что вы пришли. – Нет, не была. – Ну хорошо, не была тогда, но благодарна сейчас. Я думаю об этом «сейчас». Что ж, они сами попросили рассказать о себе. – Я теперь ем мясо, пью красное вино, а анчоусы ненавижу. Я разлюбила Кайли Миноуг, зато без ума от Джона Келли – он поет ирландский рок, знаете? Но больше всего мне нравится классическая музыка. Прошлой ночью, перед тем как пойти спать, я слушала арию «Mi restano le lagrime» из третьего акта первой сцены оперы Генделя «Альцина» и не только понимала итальянский, но знала все слова. Мне много чего известно об ирландской архитектуре, но не так много, как о французской и итальянской. Я читала «Улисса» и могу цитировать оттуда целые пассажи, хотя на самом деле даже не сумела дослушать аудиокнигу. Как раз сегодня я написала письмо в муниципалитет. Я считаю, что их попытка впихнуть еще один уродливый жилой комплекс в район, где стоят старинные, однако не такие уж фешенебельные дома, означает, что им плевать не только на национальное наследие, но и на людей, живущих в этом районе. Письмо очень резкое, а ведь раньше я думала, что мой отец – единственный человек, который позволяет себе ругаться в письменной форме. Вы скажете: подумаешь, написала письмо городским властям! Ничего в этом нет особенного! И будете в общем-то правы, если бы не одно «но»: еще две недели назад я с восторгом предвкушала, как буду показывать клиентам квартиры, расположенные в этом новом комплексе. А сейчас мне совсем не по себе: я очень расстроена разговорами о сносе здания, построенного более ста лет назад в старой части Чикаго, так что я планирую написать еще одно письмо. В чикагскую мэрию. Уверена, вы не понимаете, откуда я узнала о предстоящем сносе здания. Что ж, я прочла об этом в свежем номере «Обзора искусства и архитектуры», в единственном по-настоящему серьезном международном издании. Я недавно на него подписалась. – Я перевожу дух. – Вы можете спросить меня о чем угодно в области искусства, и, вероятно, я буду знать ответ. Только я не понимаю – ну то есть абсолютно не понимаю! – откуда. Ошеломленные Кейт и Фрэнки смотрят друг на друга. – Может, это потому, что теперь ты перестала постоянно переживать из-за ваших с Конором отношений? Стрессовая ситуация закончилась, и ты смогла увидеть окружающую тебя действительность, так сказать, новым взглядом, – предполагает Фрэнки. Я размышляю об этом, но недолго: – Почти каждую ночь мне снится сон о маленькой девочке со светлыми волосами, и каждую ночь она становится старше. В этом сне всегда звучит музыка – песня, которую я точно никогда не слышала. А если девочка не снится, то я вижу другие сны, и такие яркие! О местах, в которых никогда не бывала, о еде, которую никогда не пробовала. Меня при этом окружают незнакомые люди, которых я, судя по всему, хорошо знаю. Снится пикник в парке – вдвоем с рыжеволосой женщиной. Мужчина с зелеными ступнями. И разбрызгиватели. – Я напряженно пытаюсь восстановить в памяти детали. – Что-то, связанное с разбрызгивателями. Когда я просыпаюсь, мне приходится себя убеждать, что мои сны не реальность, а моя реальность не сон. Я бы ни за что с этим не справилась, если бы не папа с его улыбкой и сосисками на сковородке, гоняющийся по саду за котом по имени Пушистик и по какой-то неизвестной мне причине прячущий мамину фотографию в ящик в прихожей. Я начинаю думать о папе и возвращаюсь в свою собственную жизнь, и все становится не так уж дерьмово. И еще я думаю о мужчине, о котором вам рассказывала. Не о Коноре, как можно было бы предположить, любви всей моей жизни, с которым я только что рассталась. Нет, я продолжаю думать об американце, которого даже не знаю. В глазах у девочек стоят слезы, на лицах – сочувствие, беспокойство и смущение. Я не жду от них каких-нибудь членораздельных высказываний: ведь я их здорово огорошила и они, вероятно, думают, что я сошла с ума. Так что я снова перевожу взгляд на детей и смотрю, как Эрик подходит к бревну шириной всего четыре дюйма, обтянутому тонкой кожей, и взбирается на него. На лице Эрика застыло выражение нервной сосредоточенности. Тренер кричит, чтобы он раскинул руки, как крылья самолета. Мальчик на миг замирает и медленно поднимает руки. Инструктор говорит ему что-то ободряющее, и на лице Эрика распускается гордая улыбка. Он поднимает глаза, чтобы посмотреть, наблюдает ли за ним мать, и в этот самый момент теряет равновесие и падает. К несчастью, бревно оказывается у него между ног. На его лице застыла гримаса ужаса. Фрэнки опять фыркает. Эрик начинает рыдать. Кейт бежит к своему ребенку. Сэм продолжает пускать пузыри. Я ухожу. Глава шестнадцатая Проезжая на пути к папе мимо своего дома, я стараюсь на него не смотреть. Однако глаза проигрывают битву с мозгом, и я вижу машину Конора, припаркованную рядом. Со времени последнего совместного ужина в ресторане у нас произошло несколько разговоров, причем раз от раза температура привязанности, которую мы друг к другу испытывали, падала, пока не дошла до нижнего уровня шкалы. Первый звонок раздался через сутки после того ужина, поздно ночью. Конор спрашивал – в самый последний раз, разумеется, – правильно ли мы поступаем. Я лежала на кровати в крошечной комнате, где провела свое детство, смотрела в потолок и чувствовала, как его сбивчивые слова и мягкий голос вползают в мое ухо. Ну точно как десять лет назад, когда мы только познакомились. В тридцать три года, вернувшись к отцу после семейной неудачи и слыша в трубке несчастный голос мужа, я, признаться, пережила борьбу с самою собой. Ведь как просто было вспомнить все хорошее, что мы пережили вместе, и изменить решение! Однако простые решения – это обычно неправильные решения, и жизнь порой ставит нас в ситуации, когда отступление смерти подобно. Следующий звонок Конора был несколько суше и прозаичнее: неловкие извинения и упоминание каких-то юридических моментов. Следующий – раздраженный вопрос о том, почему мой адвокат еще не ответил его адвокату. Потом он позвонил и сказал, что его недавно забеременевшая сестра заберет кроватку, отчего на меня накатила волна дикой зависти. Я бросила трубку и швырнула телефон в мусорное ведро. В последнем разговоре Конор сообщил мне, что упаковал все свои вещи в коробки и через несколько дней уезжает в Японию. И может ли он забрать кофеварку? Каждый раз, вешая трубку, я чувствовала, что мое нерешительное прощание не было окончательным, оно больше походило на «еще увидимся». Я понимала, что пока еще есть шанс вернуться назад, что какое-то время Конор будет неподалеку, что я, прощаясь, где-то в глубине души не рассталась с ним по-настоящему. Я останавливаю машину и смотрю на дом, в котором мы прожили почти десять лет. Разве Конор не заслужил, чтобы я попрощалась с ним по-человечески? Нажимаю на звонок, но к двери никто не подходит. Через окно я вижу, что вещи упакованы в коробки, стены голые, поверхности пустые, все готово для въезда новой семьи, которая будет тут жить. Я поворачиваю в замке свой ключ и вхожу в дом, стараясь произвести как можно больше шума, чтобы не застать Конора врасплох. Уже готовлюсь окликнуть его, как вдруг слышу доносящийся со второго этажа тихий мелодичный звон. Я поднимаюсь в наполовину выкрашенную детскую и вижу Конора, сидящего на мягком ковре. Он смотрит на детскую игрушку – мышку, бегающую за сыром, и из глаз его текут слезы. Я пересекаю комнату и обнимаю его. Сев на пол, я прижимаю его к себе и нежно баюкаю. Закрываю глаза и отключаюсь. Конор перестает плакать и медленно поднимает на меня глаза: