Глава 41 Кроме брата Тимофея, Самуила Пеньковского знавали лично ещё и брат Вадим, и сам великосхимный. Вот они-то и решили с ним переговорить, едва тот приехал в Гамбург. Ну а что тянуть? Елецкий нашёл приличный номер, в котором Пеньковский мог комфортно проживать со своей «ассистенткой», и пока та осваивалась, отвёз её руководителя на склад, где того уже ждал брат Ярослав. Гамбургский резидент, сам «князь» и брат Вадим: круг общения Пеньковского был ограничен этими людьми в целях конспирации. Все трое знали Самуила лично, и больше никого из опричников, работающих в Гамбурге, Горский ему показывать не хотел. - Ну, садись, садись, дорогой, - он хлопал новоприбывшего по плечу. - Вот тут, подле меня, – и, уже оборачиваясь к Варганову, просил: - Брат Вадим, сооруди нам чайку. - Ой, князь, дорогой, я же не пью чаю, - напомнил Самуил, присаживаясь. – Чай, он…, - Самуил поморщился. - Не в наших традициях. Я с дороги, могли бы предложить чего-нибудь… более существенного. - Да помним мы, помним, что в твоих традициях, - усмехался брат Вадим. – Но пока могу предложить тебе только кофе. - Эх, - с некоторым разочарованием махнул рукой Пеньковский. – Раз ничего другого нет… А когда брат Вадим занялся кофейником, чашками и керосинкой, Самуил обернулся к великосхимному. - Ну так ты объяснишь мне, зачем ты меня сюда вытянул? И тогда брат Ярослав чуть наклонился вперед, к своему собеседнику, чтобы даже такой проверенный человек, как брат Вадим, его не слушал, и заговорил тихо. Варганов, поставив чайник на огонь, ничуть этому не удивлялся. «Князь» всегда был, мягко говоря, суеверным и считал, что если планы озвучить раньше какого-то только ему известного времени, то высока вероятность того, что они провалятся. И в том, что затеи великосхимного часто удавались, именно соблюдение этого правила как бы подтверждало его правоту. В общем, брат Вадим занимался своими делами, пока начальник и приезжий шептались за столом. О чём? Варганов мог только догадываться. Он знал Самуила Пеньковского давно. Это был человек безусловно талантливый, несмотря на своё пристрастие к вину. Он прекрасно закончил гимназию где-то в Польше, но в Ягеллонский университет, на факультет медицины, его не взяли из-за национальности. И тогда он пошёл ассистентом к одному практикующему хирургу в городе Лодзь, где и проработал несколько лет. А так как был он человеком незаурядным, то вместе с практикой изучал и теорию, покупая книги самых передовых авторов, что писали о медицине. И вскоре начал понимать, что в ремесле Гиппократа смыслит поболее своего начальника. А умеет не менее того. В общем, вскоре он купил кое-какое оборудование и открыл тихий и неприметный кабинетик, о котором лишним людям, и особенно властям, знать было не нужно. И так как плату он брал весьма умеренную, то народишко к нему и потянулся. В основном то был народ простой, не очень богатый. Особенно он стал известен среди особ женского пола, решивших освободиться от нежеланного бремени. Также он проводил осмотры на предмет сифилиса и других неприятных болезней. Но не только среди проституток он стал известен. Занимался Пеньковский переломами, вправлениями грыж и даже тяжёлыми формами геморроя. Делал всё на совесть и недорого. И, конечно, такое ему не могли простить коллеги по цеху. Естественно, на него донесли, и через пять лет после открытия своего дела он получил первый свой срок. Он провёл в тюрьме полгода, после чего вышел, переехал через границу и там возобновил свою деятельность. Но и там ему не дали поработать долго, и он получил второй свой срок. И после второй отсидки Самуил Пеньковский приобрёл большую популярность среди лихих людей. Работал он теперь намного меньше, штопал ножевые и пулевые раны и в этом деле слыл прекрасном специалистом, а лет десять назад познакомился с людьми из Опричного ордена, которые уважали его за профессионализм и умение держать язык за зубами и которых жаловал сам Самуил за щедрость, с которой те оплачивали его услуги. Вот и сейчас, первое, что ему сообщил «князь», так это была сумма. - Дело непростое, Самуил, но и получишь ты за него немало. - Немало? – конечно, Пеньковского интересовала сумма. - Тысячу, – сразу выложил козыри великосхимный. - Талеров? – уточнил Пеньковский. И по его тону «князь» понял, что его козырь сыграл. - Рублей, - сообщил великосхимный тихо. - Ну так посвящай в суть. И брат Ярослав раскатал ему о своей задумке. Так… вкратце… как говорится, большими мазками, но после этого рассказа, казалось бы, видавший виды подпольный врач сидел и глядел на Горского, чуть выпучив глаза и открыв рот, а после, справившись с первой растерянностью, наконец спросил у своего нанимателя: - И кто же всё это придумал? - Какая разница, - Горский, конечно, был горд тем, что его идея произвела на Самуила такое впечатление. Но при этом, как и положено монаху, он демонстрировал сдержанность. – Не в том дело, кто придумал, дело в том, кто осуществил. - Значит, придумал это ты! – покивал головой Пеньковский. - Ты, главное, скажи – возможно ли это? Тут медик снова покачал головой, но на сей раз это действие выглядело как: не всё так просто, тут нужно думать. А потом и произнёс вслух: - А объект уже готов? - В смысле бомба? - Да. Хотелось бы видеть, с чем придётся иметь дело. - Брат Вадим, покажи-ка дорогому гостю, что вы с инженером придумали, – попросил великосхимный. Варганов тут же бросил все свои чайники-кофейники и, отойдя на несколько секунд в угол склада, вернулся обратно с увесистым свёртком, положил его на стол перед великосхимным и Пеньковским, развернул бумагу и прокомментировал предмет не без гордости: - Два килограмма восемьсот граммов динамита, дублированная система подрыва, два аккумулятора, два часовых механизма, два взрывателя. Упакован в непромокаемую бумагу, может сработать во влажной среде. Самуил пару секунд разглядывал предмет, лежащий перед ним и не давал никакого ответа. Предмет был сантиметров тридцать длиной и сантиметров десять шириной. - Ну что? – торопил его великосхимный. – Вижу, что тебе не нравится. Говори, в чём загвоздка. - А можно сделать, чтобы это…, - Пеньковский не стал произносить вслух название предмета, – было потоньше… - Потоньше? – Варганов хотел знать, насколько тоньше должна быть бомба. – Понимаешь, Самуэль, нам желательно не уменьшать рабочую массу вещества. - Ну…, - медик пожал плечами. – Не уменьшайте… Сделайте эту вашу штуку длиннее, но уменьшите её хоть на пару сантиметров в ширину. - И что, тогда сможешь? – взглянул на товарища Горский. - Тогда есть смысл попробовать, - осторожно произнёс эскулап. - Нам с инженером надо будет подумать, - почёсывая то висок, то переносицу средним пальцем, отвечал брат Вадим. - Подумайте, подумайте, - одобрил его решение брат Ярослав, - только вот имейте в виду, что времени у нас нет. Клиент может созреть в любую минуту. В любую… Он ведь сидит на своём чугунном корыте три дня безвылазно. Может в любую минуту поехать проветриться. Варганов и сам это прекрасно понимал, а посему, не сказав ни слова своему начальнику, завернул бомбу обратно в бумагу и пошёл к дверям склада. - Сосредоточенный какой, – восхитился Самуил. - Они всё сделают, - заверил его брат Ярослав. - Ну, тогда и я постараюсь, попробую, может что и выйдет. *** Конечно же, они не выспались. Пока помылись в прекрасной ванной – ну как в такой было не помыться, хотя бы напоследок, - пока Зоя готовила ужин, пока они ужинали… в общем, когда они пошли в постель, было уже очень поздно. А потом ещё Генрих не давал ей спать. В общем, когда они заснули, был уже час ночи, а когда ещё не было и четырёх, им пора уже было вставать. Завтракать они не стали: умылись, оделись с тем расчётом, что их ждёт долгий путь, собрали свои немногочисленные вещи и, оставив ключ возле спящей консьержки, вышли из дома, который со всей уверенностью моги считать первым своим общим домом. Генрих взял её саквояж, а выйдя на улицу, где ещё вовсю горели фонари, первый раз за всё время их общения взял её не под руку, а за руку. И Зое было даже приятно; и пусть это происходит на улице, всё равно никто не видит, и даже если бы видел, она не убрала бы руку и не стала бы стесняться, лишь бы он не грустил больше, как вчера вечером. И ещё девушка понимала, что ему придётся как-то попрощаться с родными. И она очень надеялась, что это будет прощание посредством телеграммы, так как визит Генриха домой, даже минутный, будет весьма опасным делом. И, честно говоря, Зоя не знала, что будет делать, если он захочет перед отъездом повидать своих родных. Она не была уверена, что сможет его отговорить от этой затеи. Ночь кончалась, и ночные гуляки уже исчезли с улиц, а утро ещё не наступило; в общем, улицы были пусты, и им пришлось пройти три квартала, прежде чем они нашли дремавшего под фонарём извозчика. Но, к удивлению Генриха, Зоя почему-то попросила отвезти её не на станцию дилижансов, которая находилась где-то на юге и с которой можно было безопасно покинуть город; она, усевшись на пассажирский диван, произнесла: - Альтона, пожалуйста. Доедем – я скажу, куда везти. - Как пожелаете, фрау, - хрипловато спросонья отвечал извозчик. «Фрау! Он сказал «фрау». Меня теперь всегда будут звать «фрау», – эта мысль для девушки стала неожиданностью. С одной стороны, это было новое и волнующее ощущение. – И как я теперь буду называться – фрау Ройке?». И тут же ей стало немного грустно. Кажется, даже захотелось заплакать. Ведь теперь она и вправду «фрау», навсегда. Девушка вяла за руку сидящего рядом Генриха и крепко сжала её. И он молча ответил ей тем же, да ещё и поцеловал в губы – всё равно никто не видит. А потом спросил тихо: - Мы будем уезжать из города на север? - Нет, просто перед отъездом мне нужно заскочить на один телеграф. На круглосуточный. - На телеграф? – спросил Генрих, но этот вопрос был скорее риторический; кажется, он уже начинал понимать, что на большинство его вопросов его юная и прекрасная женщина скорее всего не ответит. А экипаж катил по пустому ночному городу, меж домов с чёрными окнами, двигался от фонаря к фонарю, Зоя по-прежнему держала своего мужчину за руку. «Фрау Ройке!» В общем, она была не против, вот только как быть с уставом монастыря? *** Едва-едва солнце с востока стало красить дома, как они доехали до нужного девушке места. - Мы сойдём здесь, – произнесла она и расплатилась. Когда экипаж уехал, молодой человек огляделся и спросил: - А где же телеграф, на который мы ехали? - Он за углом, на соседней улице. Просто я не хотела, чтобы извозчик знал, куда мы ехали, - отвечала ему девушка. И Генрих почему-то этому совсем не удивился; он уже давно понял, что случай свёл его с очень необычной женщиной. А Зоя ему ещё и говорит: - Генрих, может быть, вы дадите телеграмму своей матушке? - Телеграмму? – он шёл по мостовой, нёс их вещи, и девушка не могла видеть его лица, но по его тону сразу поняла, что её мужчина сразу после её слов снова стал мрачен, снова загрустил. – И что же мне написать моей матушке? Мама, простите меня, я угнал с папиной фирмы коляску, на которой ограбил ювелиров, и теперь должен бежать. Посему прощайте, ваш Генрих! Такую телеграмму дать матери? - Нет, не такую, - Зою чуточку раздражал его этот тон, но она старалась быть сдержанной. – Напишите вот что: «Мама, дорогая, абсолютно случайно мне представилась возможность попасть на цеппелин «Эдинбург» младшим техником. Мои знания проверили и взяли меня на борт. Когда вы будете читать эти строки, я уже буду лететь в Шотландию, а оттуда сразу полечу в Дублин. Учитывая, что это трансатлантический цеппелин, возможно, уже через двое суток я буду в Галифаксе. Я счастлив, мама. Как буду там, обязательно вам напишу. Ваш любящий сын Генрих». Тут Ройке остановился и в который раз посмотрел на свою любимую женщину с удивлением. - Как вы так ловко всё придумываете? - Не стойте, Генрих, не стойте, у нас мало времени, - Зоя обернулась, но продолжала движение.