– Зачем так официально, голубчик, – в трубке прозвучал мягкий голос, который Гловацкий запомнил на всю жизнь еще в двадцатых годах, слушая на лекциях в академии. – Предложения ваши верные, перегруппировку сил Ставка разрешает. Ваш фронт единственный, что не внушает беспокойства за него. И контрудар вы провели своевременно, фактически разрезав вражескую группировку. Наступление на выбранном вами направлении разрешаю, оно, возможно, изменит ход событий. У вас есть просьбы, Николай Михайлович? – Нет, Борис Михайлович, – негромко отозвался Гловацкий. Звонок по ВЧ нового начальника Генерального штаба маршала Шапошникова застал врасплох. Он никак не ожидал, что утренняя шифровка столь быстро будет рассмотрена в Москве и уже вечером последует звонок. – Что касается ваших других предложений, – голос маршала прозвучал чуть тише, – то они нами внимательно рассмотрены. Ставка наблюдает за вами, и нововведения заслуживают одобрения. Как и ваши предложения о переходе к преднамеренной обороне. А потому завтра вам и члену Военного Совета необходимо быть в Москве. Самолет уже приготовлен для вылета – в полдень жду вас в Генштабе, обсудим ситуацию. А сразу поедем с нашими предложениями к товарищу Сталину. Вы сможете вылететь к нам под утро? Мне докладывали, что со здоровьем у вас не все в порядке. – Да, я готов вылететь в указанное время, Борис Михайлович. Немного болею, но сейчас война, и состояние здоровья не помешает мне выполнять долг русского офицера – защищать Родину! Гловацкий задохнулся, поняв, что сказал натуральную по нынешним временам «контрреволюцию». И хоть разговор шел по ВЧ, что гарантировало от вражеской прослушки, но тем не менее ни маршал, ни он сам не говорили ничего, что могло выглядеть как военная тайна. Ведь бдительность никто не отменял, а разговор мог записываться, тут нет никаких гарантий, людьми в васильковых фуражках. – Наш общий долг – защищать свою страну, Николай Михайлович. Я вас жду. До встречи! – Буду утром в Москве, Борис Михайлович! Гловацкий положил трубку и задумался – события понеслись галопом. А завтра 3 августа, тот самый роковой день, который может стать последним в его жизни. Что ж, все сходится – беседа со Сталиным похожа на вход в берлогу к медведю – гарантий, что выйдешь оттуда живым, никаких. И одно очень настораживало – Гловацкий видел те взгляды, которыми обменивались Ворошилов со Ждановым, читая собранные материалы. Что они напрямую бьют по Кобулову, всесильному замнаркома НКВД и правой руке Берии, их вроде как и пугало, так и бодрило. Война идет, а кремлевские вожди плетут интриги – обычное дело. Видимо, в их потаенные расклады Кобулов никак не вписывался, свалить его чужими руками они были не прочь, переложив всю грязную и опасную работу на него самого. Расчет верный, что и подтвердил звонок по ВЧ от маршала Шапошникова, который пользовался безграничным уважением и доверием Сталина. А если взять визит Мехлиса, загадочный и непонятный, то вряд ли со стороны Самого исходит угроза. Но гадать сейчас бессмысленно, дело сделано, все, что смог, завершил. Страха нет – окончился после мясорубки у дотов, вышел вместе с вражеской и своей кровью. Если предначертанное с ним свершится, то пусть так и будет! Командир 56‐го моторизованного корпуса генерал инфантерии Манштейн Двинск – Эта война особая, в ней решится судьба германского народа! И наш враг тоже особенный. – Манштейн заскрипел зубами и погладил ладонью левой руки лубок, в который врачами была уложена его десница. Нелепое ранение на первый взгляд получил он сегодня утром. Немецкий лейтенант, пожилой, с сединой на висках – таких ветеранов прошлой мировой войны сейчас было много в рядах вермахта – стал стрелять из пистолета в офицеров штаба. Каким-то обострившимся чутьем Эрих успел осознать угрозу, потому пуля и угодила в руку, не в грудь – генерал успел отшатнуться за спину своего начальника штаба. Полковник был сражен наповал, с ним погибло еще двое штабных, и только тут автоматчик охраны дал очередь и сразил убийцу. Его никто не винил за оплошность – просто подумали, что несчастный лейтенант сошел с ума – такие случаи на фронте бывали не раз. Да и как было в нем заподозрить большевицкого партизана – выправка гвардейца кайзера, манеры аристократа, безупречный язык с легким остзейским акцентом, с каким барон говорит с прислугой. Вот только генерал, подойдя к трупу, моментально его опознал – тот самый лесник Русецкий, на хуторе которого немного отдыхал перед переходом линии фронта. И мотив понятен – месть за падчерицу, что повесили как партизана по приказу генерала. Это Эрих мог понять – мстить за близкого человека может каждый человек, но тут ведь совсем иное. Нельзя офицеру мстить за пойманного и повешенного шпиона и диверсанта, он не в форме же сражался – а на таких закон не распространяется. Они вне любых юридических норм, вне правосудия в любой стране… – Все не так пошло, совсем не так… Это все демон, прах его подери! Но он не всемогущ, нет, не по-его вышло! Манштейн за эти дни старался проанализировать ситуацию. Вермахт победно наступал на Москву и Киев. Правда, сейчас, после шести недель этой победной кампании, требуется взять оперативную паузу. Нужно подтянуть к вырвавшимся далеко вперед танковым группам пехотные дивизии, навести порядок и подтянуть тылы, наладить бесперебойную поставку боеприпасов и необходимых войскам грузов, пополнить, наконец, части. Победа близка на первый взгляд, ведь разгромлены десятки большевицких дивизий, подбиты тысячи их танков, захвачено господство в небе. Но вот в полосе действий группы армий «Север» события начинают идти совсем по иному сценарию, и тут уже сказывается злой гений русского командарма, самого настоящего демона в человеческом обличье. Вот только никому про то не скажешь, даже не намекнешь – кто из здравых рассудком поверит, что есть некто, кому не только известен ход этой злосчастной для Германии войны, но и грядущие времена следующего тысячелетия?! – И все же я его там переиграл, – с нескрываемым удовлетворением прошептал Манштейн и машинально погладил лубок руки – кость надрывно ныла, таково касательное ранение. А перед глазами, как кинохроника, пошли сплошной чередой кадры с титрами, роль которых взял на себя мозг, четко размышляя о том, что произошло. И чем больше Эрих думал над этим, тем больше понимал, что все дело не в сверхчеловеческой гениальности демона, хотя в уме и коварности Гловацкому не откажешь, а в ошибках и просчетах, собственно, германского командования, начиная от фельдмаршала Лееба и до самого фюрера, что возомнил себя лучшим стратегом всех времен и народов. А ведь русские правильно говорят – курочка по зернышку клюет, да сыта бывает. Так и оплошности немецких генералов стали теми же зернышками в клюве монстра, что совершенно изменили ситуацию. Первая ошибка отмечена Эрихом давно – нужно 8‐й танковой дивизией форсировать Великую у Пушкинских Гор, вместе с «Мертвой головой» зайти в тыл обороняющим Псковско-Островский укрепрайон русским. Тогда бы совместным ударом двух моторизованных корпусов с фронта и тыла удалось смести 41‐й русский корпус. Лееб ошибся, Гловацкий последовательно отбил два штурма, встретив разрозненные атаки корпусов. И выиграл время, столь ему нужное для наращивания обороны, а Манштейн как раз и попал в плен. А дальше новая ошибка – неделя ушла на яростный и безуспешный штурм – а ведь в академии учат, что прорыв долговременной и насыщенной войсками обороны невозможен «с хода», данное дело если не месяцев, то нескольких недель. Отмахнулся фельдмаршал от этой аксиомы – потеряли время. А ведь за десять дней бесплодного «стояния» танковая группа могла нанести удар в той же Эстонии, смяв и уничтожив по ходу русскую 8‐ю армию. Вот еще одна утерянная победа! Дальше – больше собственных ошибок! Не вышел штурм, так прекрати – займи оборону, не долбись лбом в стену. Нет, пехота продолжает пытаться пройти под мощным артогнем русских, а моторизованные корпуса опять делят и перебрасывают. Куда? Да его 56‐й корпус гонят обратно в болота, из которых он еле выбрался перед этим. Лучше бы оставили на месте – тогда бы русских можно отбросить мощным встречным контрударом, и на их спинах ворваться в глубь укрепрайона. Эту возможность бездарно упустили, начав судорожные передвижения сотен танков и тысяч автомобилей. Подождать не могли, что ли, дать время инфантерии надежно укрепиться. К чему эта глупая спешка, которая нужна, на взгляд русских, только при ловле блох! А потому удар советской 11‐й армии в центре достиг результата сразу, разрезав фронт двух германских армий! И опять из всех вариантов выбирают самый бездарный, в котором нет проблеска оперативной мысли, лишь судорожный ответ на действия русских. Зачем? Нельзя отдавать врагу инициативу и не бросать навстречу дивизии, что рассекались и отбрасывались, попадали в засады, как та несчастная 6‐я танковая. Нет, будь на месте Лееба, Эрих выставил бы сильные заслоны против мехкорпусов, а нанес бы мощный удар главными силами танковой группы к побережью Финского залива. И все – красный фронт в Эстонии рухнул, и тут же перевод подвижных дивизий к Эмбаху – переправа через реку и выход в тыл всей ударной группировки большевиков, и с оголенными укреплениями Пскова справа. И это снова утерянная победа! Пропавшая по вине полных бестолочей, с красными лампасами на отглаженных брюках, золотым шитьем на петлицах. И вместо победы – чудовищный разгром 6‐й танковой дивизии, которая на марше к месту прорыва русских попала в засаду. Группа Рауса погибла в чудовищной ловушке на плацдарме за Великой. Теперь настала очередь группы Зекендорфа – русские танки хладнокровно, метко, как в тире, расстреляли больше половины оставшихся танков и БТР. Манштейн вздохнул – ошибки командования и лично фельдмаршала Лееба привели к тяжелым потерям, каких в вермахте не было. В Германию поехали на переформирование жалкие остатки 6‐й панцердивизии, четыре десятка оставшихся в ней танков и бронемашин отправили по двум другим танковым дивизиям. 290‐я пехотная дивизия из его корпуса была поставлена на направлении главного удара русских и погибла почти целиком, как и 11‐я дивизия, чей отчаянный прорыв из западни стоил огромных потерь. Ошметки в 3—4 тысячи уцелевших и деморализованных солдат от каждой из них уже отправились в Германию по железной дороге. 207‐я охранная дивизия просто разбежалась, и когда ее соберут непонятно. Вырвавшиеся из окружения 1‐я и 58‐я дивизии потеряли треть личного состава и много тяжелого вооружения, но оставлены держать протяженный фронт. Резервов попросту нет, и, чтобы разбить русских, нужна перегруппировка. Почему так произошло?! Да потому, что противник явно начал делать нетривиальные ходы, на которые нужны верные, а отнюдь не правильные, как положено, решения. Да не было попытки окружения 18‐й армии и 4‐й танковой группы, это лишь имитация, прорыв казаков к Вендену напугал Лееба. Тьфу! Сам Манштейн на такое внимания не обратил, продолжал бы гнуть свою линию, но штабы ОКХ и группы армий «Север» решением отвести 41‐й моторизованный корпус в очередной раз упустили победу и получили заслуженное поражение. Просто демон дьявольски просчитывает реакцию противника, морочит его своими ходами и заставляет делать глупые ошибки. – Мы потеряли время, это так! Но шансы на победу еще не утратили, – Эрих улыбнулся: час назад он говорил по телефону с Гитлером и мысленно возликовал – фюрер назначил его командовать 4‐й танковой группой вместо трагически погибшего Гепнера. И произвел в чин генерал-оберста – за вывод из окружения частей 1‐го армейского корпуса. Похвала Гитлера произвела на Манштейна ошеломляющее впечатление – наконец-то его оценили! Поезд дернулся и тихо пополз вдоль перрона. Двинск был захвачен удачным броском его корпуса и потому не пострадал. Железная дорога и мосты целехоньки, исправно функционируют. Несколько часов пути, и ночью он будет в Кенигсберге, где его ожидает встреча с Гитлером. И что он может предложить фюреру, чтобы как можно быстрее сбить с дороги на Ленинград русские армии. Эрих закурил папиросу – теперь он предпочитал «Беломор», как говорят русские. Взгляд уткнулся в карту на коробке, и тут словно током пробило. Он понял, на какой его ход демон просто не среагирует – да вообще никому в голову такое прийти не может. Нетривиальный ход! Безумный для профессионального взора военного, но именно только он дает надежду к сентябрю поставить «колыбель русской революции» днищем вверх. Так – в голове стали просчитываться варианты. Между Псковом и Новгородом большевики строят крепость, по своей мощи не слабее «Линии Сталина». Прорыв или невозможен, или будет стоить таких потерь, что сил продвинуться на Ленинград просто не будет. Зато если идти дальше – то идеальный вариант – справа река Волхов прикрывает фланг, впереди Ладожское озеро. Рывок танковых дивизий, и город блокирован. Да, если фюрер передаст корпус из 3‐й танковой группы Гота, то можно ударить. Проломить! Попытаться раздавить русских и уйти в прорыв! Нет! Нельзя! Демон ждет правильных решений, а это именно такое! А если… Ну и что, что Волхов будет слева?! Он же станет преградой на пути русских, что будут прорываться из блокированного Ленинграда. Надежным рубежом обороны! Все правильно, вот такого большевики просто не ждут. А решение так красиво – взять Старую Руссу и Новоржев – пехотные дивизии ведут подготовку к прорыву Псковско-Новгородского рубежа. А его не будет – 4‐я танковая группа обойдет Ильменское озеро с востока, неожиданным ударом захватит Новгород. И все – путь к Ладоге открыт для танков. Одним корпусом нужно ударить в тыл оборонительной полосы у Шимска – тогда в пролом можно ввести несколько дивизий пехоты. Это победа! Да, победа, четкая и безупречная! Красивая! На обширной территории окружены несколько большевицких армий, огромный город и флот. Деваться некуда – массу людей нужно кормить, завоз продовольствия прервут немцы за Волховом. Месяц в такой блокаде промариновать хорошо, большевики от голода сами массами сдаваться будут. Тогда с пророчествами демона и разобраться можно будет. А за взятие Ленинграда награды будут щедрые! И мечта получить вожделенный жезл фельдмаршала не такая уж неосуществимая. И когда он увидит волны Ладоги… – Доннерветтер! Поезд заскрипел всеми колесными парами, экстренно тормозя. Эриха отбросило на стенку купе, и он вырвался из мира грез. Взрыв тряхнул поезд, за окнами фермы мостов, внизу голубая гладь Двины, на которой пляшут багровые пятна от кровавого закатного солнца. Генерал высунулся в окно и онемел – мостовых ферм впереди не стояло. Только густой столб черного дыма окутывал остатки железных конструкций, искрученных взрывом. И он посмотрел в небо, уже понимая, откуда был нанесен удар. И, увидев отвесно летящий вниз самолет, а за ним еще один, свалившийся в пикирование, понял все моментально. – Русские быстро учатся и перенимают опыт, – пробормотал Манштейн в изумлении. Вот почему не стреляют зенитки – внезапный налет с закатной стороны, от рейха! Прах подери, большевики постоянно используют такие уловки что на земле, что в небе. Ведь никто не ждет врага со своей стороны, а он коварно бьет в спину! Манштейн хотел закрыть глаза, но не мог это сделать. Двухмоторный бомбардировщик с раздвоенными хвостовыми килями на глазах вырастал в размерах. Душераздирающая сирена разорвала тишину неба, и только сейчас судорожно захлопали зенитные пушки. Поздно, поздно! Капли бомб свалились из-под крыльев и полетели вниз, как показалось генералу, прямо на него. И тут на память пришла девчонка, что проклинала его, стоя у виселицы. Проклятая ведьма, надо было ей забить кляп в глотку! Чудовищный взрыв полутонной бомбы прервал и мысли, и жизнь так и несостоявшегося фельдмаршала… Эпилог Командующий Северо-Западным фронтом генерал-лейтенант Гловацкий Москва, 3 августа 1941 года «Надо же, долетели нормально, а я все думал, что шмякнемся, и брызги в стороны», – мысли текли спокойно, как-то даже тягуче, и страха в них не проглядывало, словно уже не жил, просматривал мелькающие перед глазами кадры кинохроники. Раскалывалась голова, пульсировала вспышками боли, сводящей с ума. Левая рука онемела, и нога тоже, словно налились свинцом. А самое хреновое, так это жар в груди, словно масла кипящего пятном вылили. Эти симптомы были знакомы: «Инфаркт с инсультом подобрались, пипец котенку скоро. Сетсу колдун настоящий, все правильно – здесь с этим бороться не умеют, и жить осталось считаные часы, если не минуты. Жалко Соню – но все, что можно и нельзя, я сделал. Предначертание, мать его в три боцманских загиба. Теперь бы с пользой и закончить затянувшийся на месяц спектакль – цирк уехал, а клоуны разбежались!» – Вам плохо, Николай Михайлович? – Укачало в самолете, Леша, видимо, постарел. – Гловацкий привычно отмахнулся от заботливого адъютанта – проницательный слишком стал его Семин, чуть что Софью вызывал последние дни – Николай Михайлович как мог скрывал накатившую на него хворь, чувствуя, что противостоять ей уже не в силах. Ни маты, ни лекарства уже не помогут – поздно, организм просто исчерпал все жизненные ресурсы. – Помоги по лесенке спуститься, а то сам могу не сойти, – шепот был услышан, крепкая рука, как тисками, сдавила локоть. Поднялся с кресла, в глазах потемнело, словно пелена разлилась. Лицо обдуло свежим ветерком – утро явно встречало прохладой. Ведомый Семиным, он вовремя пригнулся в раскрытой двери, и осторожно спустился по ступенькам лесенки. Под ногами была твердь бетона. Гловацкий покачнулся, ноги подгибались, крепкое тело сейчас становилось бессильным. – Здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант! Как долетели? А мы вас тут дожидаемся. Приказано доставить в Москву. Чуть резковатый голос с ощутимым кавказским акцентом неожиданно привел Николая Михайловича в чувство – примерно так же будит в казарме сигнал тревоги усталых солдат. Пелену в глазах словно стерли, так объектив наводит резкость. И первая же мысль моментально опалила душу ликующей радостью: «Да о такой удаче можно только мечтать – судьба сама ворожит мне и улыбается!» Перед ним стоял крепенький комиссар госбезопасности 3‐го ранга, о его звании говорили три ромба в петлицах. Ростом с Гловацкого, побритый, из наград два ордена и знак почетного чекиста – меч, перечеркнувший щит. Глаза пронзительные, по-кавказски живые, но очень неприятные – видел не раз такие у абреков – с таким взглядом только матерые убивцы встречаются. Для них уже нет «тормозов» – что барану глотку резать, что ребенку, на губы словно резиновая натянута улыбка. – Долетают летуны за стаканом водки, а бабы залетают, – в привычной грубоватой манере отозвался Гловацкий, даже не поздоровавшись. Да и к чему политесы разводить с тем, кого собираешься убить. Он мог улыбнуться Манштейну, но таким отморозкам – никогда. Тот враг, но эти намного хуже – ради власти по человеческим жизням бодренько шагали, растаптывая тысячи судеб своими начищенными до зеркального блеска сапогами. Боль ушла, исчезла, растворилась – тело само подготовилось к последней смертельной схватке, как бывало с ним всегда, когда начиналась рукопашная. Все правильно рассчитал – «деза», запущенная через Питер и Псков, дошла до Кобулова, и тот, движимый интересом, не мог не приехать лично, ведь времени для разговора, а он должен состояться до встречи с товарищем Сталиным, было в обрез. Очень важный разговор. Особенно для того, кто интересуется членами ЦК, приближенными к Политбюро. И не только это сыграло роль «наживки», были и другие моменты. – Вы бы не могли уделить мне немного времени, товарищ генерал, у нас оно есть в запасе. До Москвы мы доедем быстро, вас уже ожидают машины, – чекист показал рукою на два черных лимузина «ЗИС», что стояли на бетонной дорожке. Глаза отметили двух сотрудников НКВД у них, а на отдалении и пустой автобус для прибывших – с Гловацким прилетело восемь человек, включая Кузнецова, генерала Егорова, двух политработников, адъютантов и водителя, что числился еще его персональным охранником. – Вон домик стоит, там комнатенка есть, чего разговор откладывать. – Гловацкий показал рукою на приземистое строение с камуфлированными стенками и крышей, с тремя окнами по фасаду. – Сдается мне, что оно как раз для ожидающих и предназначено. Там можно выкурить по папироске, и никто нам не помешает. – Вы правы, товарищ генерал. Могу предложить вам чаю, после полета чашечка только на пользу. А члена Военного Совета и замначальника штаба фронта доставят в Москву немедленно. А мы догоним, наш разговор займет от силы четверть часа. – Постоим, покурим, окрестностями полюбуемся, – раздался спокойный голос Кузнецова, что встал рядом с ним. И бросил напряженный взгляд на Гловацкого. Тот сразу понял – секретарь ленинградского обкома явно в курсе его разговора со Ждановым и Ворошиловым. – Хорошо, – усмехнулся Гловацкий, указал взглядом на портфель. Член Военного Совета чуть кивнул в ответ – там были бумаги для Сталина, пакет с тетрадью, записи убористые… и убойные. Направляясь вслед за комиссаром, Николай Михайлович сделал характерный жест рукою, предназначенный для Семина и Мишки – они уже побывали с ним в переделках, так что поймут в момент. И, судя по напряженным лицам адъютанта и водителя, знак ими был расшифрован в ту же секунду. «В доме два-три человека, не больше. Скорее даже один, у него мало людей, которым, безусловно, доверяет. Исключительно подельники. Сам ведь прекрасно просчитал, что могу послать его в три загиба – хорошая вещь есть, репутация называется. А их форму боятся – но тут не авторитет, а страх, фашисты столько генералов и командиров не убили, как эта братия. Как там перефраз Дзержинского – настоящий чекист должен иметь холодное сердце, горячие руки и чистую голову. Это же сколько они народа извели, если даже в XXI веке у них уйма поклонников. Действительно. Как в песенке – хорошими делами прославиться нельзя. Ничего, надеюсь, что возмездие к ним раньше придет и попыток реабилитации не будет!» Гловацкий кривил губы в недоброй улыбке, идя следом за Кобуловым – видел его фото и узнал сразу. И прекрасно понимал, что теперь из домика один из них живым не выйдет, но сам надеялся, что пристрелит этого упыря раньше. В 2016 году очень много славословий лилось в адрес этих мерзавцев – иронизировали – кого, мол, «кровавой гэбней» называли?! Это защитники правосудия, невиновных не сажали, зря не расстреливали. И вообще – руки прочь от славных органов ВЧК, ОГПУ, НКВД и НКГБ! Какие миллионы расстрелянных, так, тысяч 600, не больше! Так и хотелось сказать – твари, вы вдумайтесь – это же население таких городов, как Иркутск или Ярославль! И почему тогда заправил сих организаций к стенке поставили – Ягоду, Ежова, Берию и прочих их подельников! Без права на реабилитацию! Не Сталин, а именно они раздували массовое доносительство – забыв железное русское правило – доносчику первый кнут! Это им, и они сами ставили планы по арестам «вредителей», успешно их перевыполняли и требовали поднять квоты – стрелять и избивать – не уголь в шахте рубить! В 1990 году Гловацкий принимал участие во вскрытии рва, где были захоронены жертвы вот таких «борцов» – мутило всех курсантов неделю, от злости кулаки сжимались. Запомнил на всю жизнь – костяк с длинной русой косой, судя по размерам девчонка, и старик с седой бородой, с культею и рядом костыль. Это, что ли, враги народа?! А может, враги те, кто этот народ уничтожал?! Кто «раскулачивание» устроил?! Кто доносы писал, злорадно хихикая?! Кто в затылки стрелял, получая за «героизм» ордена?! Сейчас он с этой падалью, что считает людей за негодный мусор, счеты враз сведет! И будь что будет – но за тех же летчиков, которых еще не убили, но зверски пытали эти упыри, расплатится той же монетой! И будет прав – ему со многими ветеранами приходилось говорить, и практически все отзывались о «особистах» брезгливо, а вот «васильковых фуражек» вообще за людей не считали – руки у них по локоть в крови, и не вражеской, а своей. И яркий пример тому – годы Большого Террора! – Проходите, садитесь! Сейчас нам чаю организуют! – Когда такой чин НКВД говорит «садитесь», это следует понимать в его интерпретации?! Сидеть с вами я не буду, вы уж один сидите, а я у окошка постою, покурю, вопросики ваши выслушаю. Гловацкий отошел к раскрытому окну – бросил на подоконник пачку папирос, чиркнул спичку. Обвел взглядом помещение – стол, стулья, комод буфета – у него чекист – от чайника идет парок. Через открытую дверь в комнату вошел еще один чекист – в руках тарелочки с закусочками. Ах, какая патриархальная пастораль! – Мне говорили, что вы шутник изрядный, Николай Михайлович, но не верил. А теперь и сам вижу. Что это вы так на меня обиделись, ведь мы с вами незнакомы. Я… – Я знаю, кто ты такой, Кобулов, и руки не подам! Брезгую! Х…ло ты, и п….ю помрешь! Гловацкий выдохнул табачный дым, с откровенной усмешкой глядя на исказившееся лицо Кобулова. Еще бы, его боялись, перед ним трепетали, а тут… Не просто послали его по извечному русскому адресу заковыристыми словами, а сделали это умышленно громко. Вот только генерал не собирался давать ему ни секунды: – По приказу маршала Ворошилова и с санкции товарища Жданова я провел расследование о побеге пленного генерала Манштейна! Того самого, что тут же нанес по нашей армии контрудар и деблокировал окруженную группировку в Локновском УРе. Побег ему обеспечил твой давний знакомец капитан Бочкарев – их опознали бойцы истребительного батальона, что проверяли документы означенного предателя. Сиди, гаденыш, я еще не все сказал! А вы только дернитесь – завалю как мамонтов! Ручки подняли и в угол отошли, словно школяры блудливые, на рукоблудии пойманные! Сидеть, падло! Завалю на хрен, предатель! Фашистский прихвостень! «ТТ» и «ТК» – весомые аргументы в диалоге – особенно если смотрят прямо в лицо. Лицо Кобулова побагровело, он стал приподниматься со стула, но от генеральского рыка снова уселся. И ухитрился чуть мотнуть головой двоим своим сотрудникам, что вроде вели себя безучастно. Те сдвинулись к стене, внимательно смотря на Гловацкого. Вот только плавность этого движения все поставила на свои места – видел он таких не один раз, «волкодава» от «вертухая» мгновенно отличать научился. Валить их надо в первую очередь – раз такие пляски пошли, вы уж простите, ребята! Теперь мы все здесь ушли за красную черту жизни! – Ты можешь обосновать свои слова, раз подозреваешь меня в таком преступлении, как организация побега немецкого генерала? И чей приказ ты выполняешь?! Товарищи Жданов и Ворошилов его отдать не могли… – Приказ Родины, Кобулов! Как советский генерал и коммунист, а с тобою будет армейский комиссар Мехлис разбираться, а не Берия. Вышел ты из доверия! Каламбур, однако… Да ладно! А теперь слушайте все, только не дергайтесь, парни, – пристрелю. – Гловацкий говорил громко, и краем глаза видел, что стоящие у самолета военные как-то странно себя повели – стали доставать из кобур пистолеты. Что же – у него осталась пара минут, чтобы изложить все для них отчетливо, чтобы каждое слово запомнили. – На германский генштаб вот уже больше двадцати лет работает агент, завербованный еще в меньшевистской Грузии кайзеровскими разведчиками. Его прозвище «Макс»! Ой, что вы дернулись, Кобулов, не ожидали?! Это мне Манштейн сказал, когда я ему на допросе все места отшиб сапогами. Это первый звонок – ты же из Грузии! Из нее и Бочкарев, что дал немцу сбежать и сам ушел с ним. И девчонку, что его опознала, сразу повесили. А ты их в «покойники» записал, следочки заметая! Это второй звонок! Третий тут же прогремел следом – немцы знали о нашем наступлении. Нет, измена среди штаба 11‐й армии исключена – фашисты не знали, где именно мы ударим, но вот когда и примерно где, точно ведали. Далее интереснее про твои дела выходит. – Гловацкий продолжал говорить громко, бросая обвинения, что являлись чистейшим блефом, которые Кобулов в один миг опровергнет, вот только у мертвых оправдания не принимают. Ненадежное это занятие, всякие спиритические сеансы устраивать! – Любой вражеский агент обязан пробраться наверх как можно выше – тебе это удалось, МАКС! И ты помог Гитлеру вместе с братом – тот в рейхе атташе, а ты здесь! Вы ввели товарища Сталина в заблуждение относительно намерений Гитлера напасть на нашу страну… – Что ты мелешь! Да ты…