— Не пора ли в путь? — спросил я Василия Карповича. Он глянул на небо, измерил прищуренным глазом тень от одинокой лиственницы, росшей на берегу, и сказал: — Однако, пора! Было уже два часа дня. Погода немного испортилась. Из-за сопок вдруг выплыла темная, взлохмаченная туча и закрыла солнце. Ветер был слабый, и туча долго не опускалась. А когда пошел теплый дождь, она в нескольких местах разорвалась — и в узкие просветы снова брызнули золотистые солнечные лучи. Над тайгой поднялись испарения; они рисовали в просветленном густом воздухе причудливые миражи. Довольно долго виделся изюбрь, который пришел на Кривую протоку, — почти живое изображение красавца оленя, но не с пантами, а с уже выросшими огромными рогами, гордо вскинутыми к спине. Он, казалось, плыл над лесом, размашисто перебирая тонкими ногами и пронзая отвилками своих рогов голубое небо. — Поедем! — решительно заявил Дынгай и зашагал к протоке. Он поднял оморочку, перевернул, спустил на воду и бросил в нее ватную куртку, две жестяные чашки, котелок, чайник и оставшуюся луковицу. Потом он раскидал уже истлевший костер, затоптал каждую тростинку, чтобы ни одна искорка не осталась на траве. Но не так-то просто было вдвоем уместиться в оморочке. Сперва Дынгай велел мне сесть в носовой части лодки, а сам сел на самой середине, но она тут же зарылась в воду; тогда он переместился ближе к корме, но и это не помогло — он только стал отталкиваться от берега шестом, как она закачалась и чуть не зачерпнула воду. Наконец Дынгай нашел ту точку, которая придала оморочке устойчивость, и мы поплыли... За нами летели комары, и как только я начинал двигаться, чтобы почесать затылок или плечо, тотчас наклонялся борт, и оморочка, как строптивая лошадь, готова была сбросить нас на самой быстрине. — Ты, знаешь, терпи лучше, — сказал Дынгай, — сиди себе тихо, а то, понимаешь, беда будет. Видишь, и меня кусают, а я ничего, терплю... Разве я мог равняться с ним — коренным таежником! Я не раз наблюдал, как он стирает со щеки вместе с кровью целый рой мошек, даже не поморщившись. Но ничего не поделаешь — надо было терпеть. Навстречу нам поплыли скалистые берега. Дынгай вывел оморочку ближе к базальтовым выходам, где течение слабее и легче отталкиваться шестом. — Теперь хорошо, — сказал он, — теперь, однако, и песню спеть можно. И он запел тоненьким, почти девичьим голосом нанайскую песню, в которой было много уменьшительных и ласковых слов о тайге, реках, солнце и любви... При помощи Дынгая я потом перевел эту песню, и она по-русски звучит примерно так: Как слеза, чиста в реке вода, В ней плывут серебряные рыбки. Над рекою солнышко всегда Плавает, как в оморочке зыбкой. Хани-рани-нани-на!.. В оморочке этой я сижу, Легкое весло в руках играет. На зеленый берег я гляжу, Девушка меня там ожидает. Хани-рани-нани-на!.. И как рыбка в голубой воде, Сердце бьется, сердце ласки просит... Только не причалю я нигде, Оморочку волнами уносит. Хани-рани-нани-на!.. — Кто же сложил эту песню? — спросил я нанайца. Глаза Василия Карповича заблестели. — Верно, хорошая песня? — Хорошая! — Вот видишь, понравилась она тебе, — сказал он. — Однажды, знаешь, сидел один у костра. Ночь светлая, тихая, луна в речке едва уместилась, такая была большая. И тут почему-то всякое-разное вспомнилось, и так захотелось поговорить, да не с кем. Тогда сам с собой стал беседовать, и вдруг, знаешь, запел... И так легко полилась эта песенка из груди, что не остановишь, все равно как вода в нашем Гаиле. С тех пор часто пою. Вот, понимаешь, как дело-то было... Верно, ничего себе песенка? Я повторил, что мне очень понравилась песня. — Скоро ли, Василий Карпович, жемчужные места? — спросил я, предвидя еще долгий путь. — Я, помнишь, говорил, что за сто километров увезу тебя, а мы, однако, только шестьдесят девять прошли... — Что-то мы тихо идем! — Тихо едешь, дальше, однако, будешь! Очень довольный поговоркой, он достал трубку, набил ее смятыми папиросами, закурил и между затяжками продолжал напевать свое «Хани-рани-нани-на!». Вдруг он резко взял влево, обогнул высокий выступ утеса, и река перед нами стала еще шире. 3 В старое время сюда, на студеный Гаил, приходили на жемчужный промысел ловцы из северных районов Маньчжурии. Почти теми же путями, какими шли на поиски женьшеня, они пробирались на тихие протоки в дремучей тайге, вдали от человеческого жилья. Как известно, ни искатели женьшеня, ни ловцы жемчуга, ни даже охотники за пантами не имели при себе никакого оружия. Охотники ухитрялись ловить пантовых изюбрей при помощи так называемых лудев — искусно сооруженных заборов, преграждавших животным путь к водопою. В лудеве делали узкие проходы, против них рыли волчьи ямы, тщательно замаскированные хворостом и травой. Проходя ночью к водопою, олень натыкался на забор и проваливался в яму. Когда в речках, впадающих в Сунгари, истощились запасы жемчугоносной ракушки, ее добычу ограничили специальным законом. Искать жемчуг в этом районе получили право исключительно дворцовые артели, состоявшие из солдат и офицеров придворных войск. Правила добычи жемчуга составлялись самим маньчжурским императором и были очень суровы. Каждая ловецкая артель из тридцати солдат, одного старшего и двух младших офицеров обязана была в течение сезона — с мая по сентябрь — сдавать в дворцовую контору шестнадцать жемчужин. А всего промышляло на Сунгари шестьдесят таких артелей. Они сдавали двору девятьсот шестьдесят жемчужин разной величины — от полдюйма в поперечнике до самых крохотных — с просяное зерно. Добытый артелями жемчуг делился дворцовыми ювелирами на три разряда. Например, жемчужина первого разряда принималась за пять обыкновенных жемчужин; второго разряда — за четыре обыкновенных. Тридцать обыкновенных жемчужин — меньше полсантиметра в поперечнике — составляли долю. За каждую долю, добытую сверх нормы, артель получала награду. Старшему офицеру выдавали по куску атласа, младшим офицерам — по куску шелка или чесучи, старшине — кусок голубой китайки, а водолазам за каждую жемчужину, добытую сверх нормы, выдавали по два конца китайки — пятнадцать локтей в каждом конце. Иногда материю заменяли серебром. Особенно строго учитывались недостачи. Нехватка десяти жемчужин, даже самых крохотных, с просяное зерно, тоже считалась долей. За каждую недостающую долю начальники над артелями, то есть старшие офицеры, штрафовались вычетом месячного жалованья, а низшие чины наказывались десятью ударами плетью по спине. За недостачу двух и более долей у офицеров вычитывали годовое жалованье, понижали их в чине и тоже наказывали ста ударами плетью... Понятно, что такие драконовские правила жемчужной монополии вынуждали военные артели держать за собой места, богатые жемчугоносной ракушкой. Вот почему все, не имевшие никакого отношения к военным артелям, вытеснялись из района Сунгари, и сотни искуснейших ловцов жемчуга покидали Маньчжурию и уходили на русскую сторону, особенно на Гаил, богатый знаменитой даурской жемчужницей. В то время не было никаких приспособлений для добычи ракушек со дна реки. За ними ныряли. Держась за шест, воткнутый в дно реки, ловец спускался по нему в воду и собирал перловицу столько времени, сколько позволяло дыхание. Вода в жемчужных реках, как правило, очень холодна, и после трехкратного ныряния ловец обычно минут десять отдыхал и согревался, а потом снова погружал шест в реку и снова нырял. Считалось, что из пятидесяти добытых ракушек одна попадалась с жемчужиной. А Дынгай, например, считает, что одна перловица из ста приносит ловцу счастье. Жемчужный промысел в то время был очень тяжелым и опасным, но зато удача хорошо вознаграждала. Нынче на Гаиле ныряют только из озорства или для верности, когда ловец хочет добыть именно ту ракушку, какую он себе приметил. Так, например, поступил Василий Карпович, приметив большую яйцевидную перловицу, в которой потом оказалась чудесная, с воробьиное яичко, жемчужина. Промышляли когда-то жемчуг и на Амуре. Там ежегодно добывали от 1500 до 2000 жемчужин разной величины. Нередко попадались крупные экземпляры розового и дымчатого жемчуга. А в заливе Петра Великого, около Владивостока, ныряльщики вылавливали немалое количество так называемой «кубышки», или «мокры». Принято было считать, что такая «кубышка» хранит белую, реже — светло-коричневую жемчужину. Жемчугоносной считается и другая морская раковина — мидия, которая, правда, редко приносила жемчуг, зато уж если приносила, то высокого качества — дымчатый, с перламутровой игрой... В старых книгах можно прочесть, что ловцы в свое время добывали в наших дальневосточных реках более пяти тысяч разных жемчужин за сезон. Однако крупных попадалось всего двадцать — двадцать пять, средних — около ста, а остальные жемчужины были мелкие, их продавали на вес. На один китайский лан приходилось до сорока мелких крупинок, и стоил лан такого жемчуга всего десять рублей серебром. Зато жемчужины крупные и средние ценились очень высоко. За одну жемчужину средней величины — полсантиметра в поперечнике — платили от тридцати до пятидесяти рублей серебром, за крупную жемчужину — от ста до трехсот рублей. Иногда попадались и такие перлы, которые стоили больше тысячи рублей серебром. Василий Карпович рассказывал, что дед его Яков Дынгай знал одного ловца, по имени Чжу, который добыл на Гаиле жемчужину с голубиное яичко, и была она такой изумительной красоты, что Чжу побоялся нести ее в город Муданьцзянь, где скупали жемчуг, опасаясь, что его непременно обманет какой-нибудь ловкий скупщик. Такая редкая жемчужина могла возбудить страсти и у бродяг в ночлежке, и у дворцовых чиновников, которым тайные агенты доносили о каждой мало-мальски хорошей жемчужине, появившейся в городе. И, чего доброго, вместо богатой выручки можно легко стать жертвой плохого человека. Тогда Чжу решил зарыть жемчужину в тайге, на берегу Кривой протоки под высоким песчаным яром, на котором, как добрая примета, росла высокая черная береза. Он зарыл жемчужину и отправился в город, чтобы разузнать цену такой редкой вещи и присмотреться к какому-нибудь честному скупщику, который не захочет его обмануть. Но когда через год вернулся на Гаил и отправился к песчаному яру, он не нашел жемчужины. Весной стояла большая вода, и подмытый яр так сильно осыпался, что даже черная береза, росшая на его вершине, уже склонилась над пропастью с обнаженными корнями. Чжу понял, что жемчужина пропала, что она засыпана целой горой зыбучего песка. Подавленный горем, потеряв все надежды, трое суток просидел Чжу на берегу Кривой протоки, не принимая пищи, не выпив глотка воды, хотя река была в трех шагах от него. Он решил умереть. Но тут случился Яков Дынгай, который возвращался с пантовки. Он подобрал ловца, привез его в свою юрту, накормил, напоил крепким чаем с лимонником. Когда Чжу пришел в себя, то рассказал нанайцу свою печальную историю. Он рассказал, что нашел в Муданьцзяне доброго человека, который согласился дать за жемчужину хорошую цену. На вырученные деньги Чжу собирался арендовать участок земли, купить мула и зажить к старости в своей собственной фанзе. Тогда Яков Дынгай сказал: — Я вижу, что и твой «добрый» скупщик тоже порядочный негодяй, если обещал за твою жемчужину такую малую сумму. Для того чтобы арендовать участок земли и купить мула, достаточно продать две средних жемчужины по установленной цене. И ради этого ты, Чжу, решил умереть? Ай, как нехорошо, Чжу! Если тебе ничего больше не нужно в жизни — только участок земли и мула, то я помогу тебе... — И с этими словами Дынгай достал из берестяного кондюго, спрятанного на полочке, две жемчужины и протянул их ловцу. — Возьми их, добрый человек, мне они не нужны. Все, что нам нужно для жизни, дает нам наша тайга... Чжу взял эти две жемчужины и от всего сердца поблагодарил нанайца. А когда сел в лодку и поплыл по новому руслу Кривой протоки, образовавшемуся после того, как осыпался яр, он издали увидел, как рухнула с обрыва черная береза. Чжу от страха закрыл глаза, — ведь это дерево оказалось для него таким несчастливым. А потом, придя в себя, подумал, что вместе с упавшей черной березой кончатся все его несчастья, что отныне его жизнь, как эта протока, пойдет по новому руслу, потому что дружба между людьми дороже любого богатства... * В древние времена существовал и в России жемчужный промысел. В реках нашего ближнего Севера в изобилии водились жемчугоносные моллюски, в мантиях которых нередко таились изумительные по красоте жемчужины. Петр Первый даже издал специальный указ: приглашать на работу сведущих в жемчужном деле «охотников», а ежели они откажутся идти на казенный промысел, то брать их в кабалу. «Охотников», идущих добровольно, награждать из казны тремя рублями в месяц. Чтобы избежать опустошения жемчужных рек, Петр написал специальную инструкцию: не вылавливать молодь несозревших перловиц, а о случаях нахождения оcобо красивых и крупных перлов немедленно заявлять и сдавать в казну за отдельное вознаграждение. За несоблюдение инструкции налагался штраф и виновники подвергались наказанию. Еще большее внимание жемчужному промыслу в России уделяла императрица Елизавета. Добыча жемчуга производилась на казенный счет. Частным лицам промышлять строго запрещалось. За каждый лот (три золотника) жемчуга первого сорта выдавалось из казны шестьдесят рублей, за лот второго сорта — тридцать рублей. Реки, где ловили жемчужниц, строго охранялись. Однако такая монополия на жемчуг приносила казне большие убытки, грозила даже разорить казну и вскоре была отменена. Начался лов жемчуга частными лицами. Специальные надсмотрщики мало понимали в таком тонком деле, и предприимчивые ловцы и скупщики жемчужин обводили их вокруг пальца: скупали старый, с годами потускневший жемчуг, чистили его и выдавали за новый. Существовало в то время много способов чистки жемчуга. Его, например, давали вместе с зерном есть курам, уткам и голубям. Через несколько минут после того как жемчуг поступал у них из зоба в желудок, птиц резали и извлекали из желудка жемчужины в своем первоначальном блеске. Очищали жемчуг и майской росой. Рано утром собирали в банку чистой прохладной росы, опускали туда потускневший жемчуг. Потом обвязывали горлышко банки вощеной бумагой с проколотыми дырочками и ставили банку на солнце. Через некоторое время жемчуг извлекали из банки и тщательно протирали замшей. Со временем жемчужный промысел в России пришел в полный упадок, а потом его и вовсе забыли. А в наши дни ни на Севере, ни на Дальнем Востоке он уже не существует, хотя там имеются десятки рек, богатых жемчугоносной ракушкой. 4