Корнелиус открыл глаза и вновь поймал себя на ставшем привычным ощущении: он не спал положенный и предписанный строгим корабельным режимом срок, а пребывал в каком-то ином мире, где бурно жил и работал, сохранив воспоминания и впечатления, увы, не преодолевшие поверхностное натяжение между тем и этим миром. Тем не менее он чувствовал его соприсутствие, и мучительно хотелось все-таки вспомнить и этим обрести целостность. Подобные ощущения следовало списать на квантовый «эффект януса», но физики клялись чем угодно, что хотя Корнелиус и его «янус» и составляют квантовую пару, но в том-то и парадокс – из-за горизонта событий, отделившего Юпитер с его многочисленным семейством колец и спутников от остальной Солнечной системы, не может и вообще – физическими законами категорически запрещен хоть какой-то перенос информации. А потому ощущения, сны, явления призраков и прочие видения и галлюцинации следовало прописать по части психологии, наукой сколь темной, столь и не поддающейся их, физиков, пониманию, и проработать их с личным психологом, назначенным Корнелиусу как раз для подобных случаев. И не стоит отрывать занятых по самый потолок физиков своими безответственными фантазиями. «Уважаемый Корнелиус, да знаете ли вы, какой переворот в физике сингулярностей вы могли устроить, окажись, что между вами и вашим «янусом» по ту сторону поверхностного натяжения идет хоть какой-то, пусть даже самый примитивный, на уровне азбуки Морзе, информационный обмен? – скрипел чудовищно неприятным голосом Светило физики сингулярностей, а по совместительству научный руководитель экспедиции. – Вы знаете азбуку Морзе, Корнелиус?» – спрашивал он то ли всерьез, то ли в шутку, на что Корнелиусу приходилось признаваться – азбуки Морзе он не знает, но обязательно выучит, если Светило объяснит ее необходимость для него, Корнелиуса, чей «янус» вот уже черт знает сколько времени пребывает по ту сторону горизонта событий… Безответственные фантазии… Тем не менее ощущения следовало тщательно записать, как того, в отличие от физиков, требовала психологиня, причем настолько подробно, насколько возможно. Это ни в коем случае не избавляло от въедливого допроса, впрочем, позволявшего извлечь из, казалось бы, полностью излитой на видеокристалл памяти Корнелиуса еще множество крохоток и перлов. В последнее время он пользовался помощью электронного секретаря класса «Ариадна». Он ловко отыскивал логические, семантические, эмоциональные пробелы в очередной записи и задавал дополнительные вопросы для их устранения, однако и это не шло ни в какое сравнение с Пасифией. Корнелиус сел на чудовищно жесткой койке, сделал несколько телодвижений, разминая спину, плечи, торс, и взглянул на раскрытую книгу, которую перечитывал перед сном. «Космическая одиссея 2001 года» за авторством ныне позабытого Артура Кларка. Взгляд скользнул по колонкам кириллицы. Непривычное, надо сказать издание, а потому редкое. Изрядно пришлось постараться, чтобы заполучить его в коллекцию. В отличие от оригинального английского текста, конец здесь был обрезан – видимо, издатели сочли последнюю главу чересчур смягчающей твердость научно-фантастичности сюжета. Главный герой там превращался в зародыш некого сверхсущества, в Звездное дитя после встречи с творцом, а если без экивоков – богом той Вселенной. Он хоть и не обладал мистическими способностями, но творил разумные существа из неразумных вполне естественнонаучным способом – обучением. Только бог творит из ничего, остальным претендентам на его звание, эпигонам божественного, приходится творить из чего-то уже существующего, созданного до них и не ими. Корнелиус посмотрел на технический выступ под иллюминатором отсека, превращенный им в книжную полку. Его походная библиотечка. Только самые любимые книги, самые ценные, читаные-перечитаные, выученные наизусть. Интересно, кто еще из многомиллиардного населения Солнечной системы хоть краем уха слышал о Станиславе Леме, братьях Стругацких, Айзеке Азимове, не говоря уже о фантастах второго и третьего ряда, чей талант и скромнее, и не столь плодовит? Наверное, никто. Может, именно поэтому он, Корнелиус, так любит свое чудаческое хобби? Он всегда предпочитал находить и заниматься тем, что не находил и чем не занимался больше никто во всей ойкумене. По выступу полз шарик клайменоля, вбирая невидимую пыль, а еще несколько намеревались запрыгнуть на книги, чтобы обработать бумагу антисептиком. Корнелиус согнал их на пол, где обиженные сервисные роботы собрались в лошарика, похожего на забавного сухопутного спрута, и заковыляли к лимфолазу, просачиваясь во все помещения базы для навязчивого наведения порядка. Корнелиус беспокоился за судьбу своей библиотеки в его отсутствие. Клайменоли вполне могли счесть ее за мусор. Он несколько раз пытался закрыть отверстие, преграждая им доступ в каюту, но каждый раз лошарик ухитрялся одолевать преграду. 2. Феномен – Почему вы решились на эксперимент? Назовите причину, – спросила психологиня, всем видом демонстрируя незаурядность собственной личности, отчего Корнелиус ощутил к ней величайшее благорасположение. Только потом догадался: Пасифия таким образом разыгрывала элементарный психологический этюд установления доверительной связи, если ее не было – сеансы лишались смысла. Но даже столь отрезвляющее понимание уже ничего не могло изменить в их отношениях. Полная черная женщина, живое воплощение первобытного идеала матери-земли, полногрудая, статная, на голову выше отнюдь не низкого Корнелиуса, она дополняла свой образ ярко-красным просторным одеянием и золотистым тюрбаном. Феноменологические сеансы проводились в отсеке, оформленном как просторный деревенский дом, с широкой верандой, там они обычно и располагались, – Корнелиус в плетеном седалище, по привычке вытянув далеко вперед костлявые ноги и положив локти на подлокотники, а Пасифия, как радушная хозяйка, подливала ему чай, пододвигала блюдца с вареньем, над ними кружили пчелы. Иллюзия, еще одна иллюзия. Впрочем, весьма действенная и располагавшая Корнелиуса к тому, чтобы, как он про себя изящно это именовал, проявлять ограниченную искренность. Загвоздка состояла лишь в том, что Корнелиус сам до конца не понимал – почему вызвался добровольцем? Он даже хотел выразиться в том смысле, что если уж приехал в Управление, то нужно попасть и в Лес, но вряд ли Пасифия оценила бы шутку. – Примары, примары, – словно пробуя на вкус слово, повторила Пасифия. – Насколько мне знается, так себя называют наши уважаемые исследователи, хотя никогда не задумывалась – почему? Корнелиус отогнал от блюдца с вареньем пчелу, добавленную фантоматом для пущей достоверности, и сказал: – Все просто, глубокоуважаемая Пасифия. Некогда здесь располагалась наблюдательная база «Прима», вот поэтому – примары. Прима – примары, – повторил он, невольно копируя тон Пасифии, с каким она разъясняла Корнелиусу элементарные, с ее точки зрения, вещи. – Да-да, любопытно… – Пасифия, а вы сами насколько представляете суть эксперимента? – в свою очередь поинтересовался Корнелиус. – Ну, расскажите, – как-то рассеянно произнесла психологиня, сосредоточившись на борьбе с особо наглой пчелой, которую фантомат, ее породивший, заставлял раз за разом пикировать на чашку с чаем, бултыхаться в ней, барахтаться, будто головастик, а затем взмывать в воздух для очередного захода. Вряд ли природные пчелы позволяли себе подобное поведение. – Вы ведь знаете, за горизонт событий невозможно проникнуть ни одному материальному телу. Поэтому мы ничего не знаем, что творится внутри поверхностного натяжения. А узнать нам необходимо… – Необходимо? – приподняла бровь Пасифия. – Почему? – Ну… – Корнелиус даже слегка запнулся. – Хотя бы потому, что когда возникла М-сингулярность, в системе Юпитера находились люди. Поэтому надо выяснить, что с ними произошло, и если они еще живы, то изыскать способ их спасти. – Допустим, мы получили точное доказательство, что спасать некого. Как вы думаете, исследование данного феномена прекратится? Корнелиус отставил блюдце с имбирным вареньем и взял другое, тыквенное. – Простите, Пасифия, а чем вас беспокоят исследования М-сингулярности? Даже если бы она не несла угрозы для Солнечной системы, человечество вряд ли оставило без внимания подобный феномен… – Так, может, это и следует признать нашей истинной целью? – спросила Пасифия. – К чему отсылки к человеческому фактору? Разве мало гибнет людей на Земле, в космосе, других планетах? Но это не становится аргументом в пользу прекращения экспансии… 3. Вид на М-сингулярность М-сингулярность. Отсюда не разглядеть. Чернота космического пространства на том месте, где по законам небесной механики должен двигаться по орбите величественный Юпитер с многочисленным семейством спутников. Гигант, чуть-чуть не доросший до самостоятельного светила. Вот если бы к его массе добавить Сатурн, Уран, Нептун, получилось бы в самый раз – вторая звезда, превращавшая Солнечную систему в наиболее распространенный тип – систему двойных звезд. Вытирая полотенцем влажные после душа волосы, Корнелиус смотрел в иллюминатор, специально отключив фильтры и датчики, позволявшие обозначить расположение М-сингулярности. Или, как ее любили называть местные старожилы, Минотавр. Сингулярность Минотавра. М-сингулярность. Чудовищная пасть сомкнулась на Юпитере и в мгновение ока поглотила, превратив этот участок пространства в немыслимый лабиринт, вызывающий пароксизмы восторга у физиков и кошмары у тех, кто отвечал за безопасность людей во Внеземелье. Внеземелье… – Почему вы называете Солнечную систему Внеземельем, глубокоуважаемый Корнелиус? – Брут приветствовал его появление на базе с такой же показной сердечностью, как и любой комиссар, в зону ответственности которого прибывает комиссар по братству. – А почему вы называете М-сингулярность Минотавром? – в тон ему спросил Корнелиус. У него чесался язык спросить Брута еще и о Цезаре, но сдержался. Брут заухал как громадный филин в сумрачном лесу. – Умеете вы задавать неудобные вопросы, Корнелиус! Ну да, такова ваша планида, не так ли? Давайте так – честный обмен информацией. Баш на баш, как говорят здешние сингулярщики. Вы мне про Внеземелье, а я вам – про М-сингулярность, идет? – Брут выставил могучую клешню, и Корнелиус, слегка пожав плечами, с некоторой опаской вложил в нее ладонь. Пальцы ожидаемо хрустнули. – Не желаете вкусить пищи физической на фоне, так сказать, величайшей загадки? Корнелиус не отказался, хотя после перелета не ощущал потребности нагружать желудок хоть чем-то более калорийным, нежели обычная вода. Но вид из обиталища Брута и впрямь следовало назвать феерическим. Конечно, он создавался телеметрически, проецировался внутрь с многочисленных следящих спутников, плотно опоясывающих М-сингулярность. Фасеточные глаза камер позволяли увидеть феномен в его полноте. Пожалуй, только здесь, у Брута, Корнелиус понял, почему это называют поверхностным натяжением. М-сингулярность походила на поверхность мыльного пузыря, по ней прокатывались радужные всполохи, отчего окружающее пространство отзывалось взрывом ярчайших красок. – Вы знаете миф о Минотавре, уважаемый Корнелиус? – Брут собственноручно положил ему в тарелку гречневой каши с тыквой – обжигающе горячей, пододвинул креманку с медом. – Кажется, это чудовище с головой быка, которое сидело в лабиринте и пожирало посланных к нему юношей и девушек, – пробормотал комиссар, поглощенный зрелищем ожившей картины Ван Гога. – Ну, в целом, верно, но как и во всяком мифе дьявол кроется в деталях. Начать с того, что Минотавр являлся сыном Юпитера, верховного бога греческого пантеона. – Брут решил кашу в тарелку не накладывать и зачерпывал ее ложкой прямо из кастрюльки. – Вы понимаете? Там Юпитер, здесь Юпитер. Это раз. Теперь о лабиринте. Считается, что лабиринт построил Дедал по заказу царя Миноса, у которого и родилось это чудовищное создание с головой быка. Но тут нестыковка – лабиринт есть нечто, откуда невозможно выбраться, по сути – порождение хаоса. Но хаоса, созданного человеком. Улавливаете? – Вы хотите сказать, что М-сингулярность никакая не сингулярность, а… – …искусственное образование, – завершил мысль Корнелиуса Брут. – Со всеми признаками хаотической природы. Математическая теория сингулярностей имеется, но она настолько сложна, что понять ее могут два-три специалиста во всей Солнечной системе. – То есть это все-таки результат неудачного эксперимента? Кто именно или что именно послужило причиной… гм… произошедшего? – Вы ловко избежали слова «катастрофа», Корнелиус, – не то с одобрением, не то с осуждением сказал Брут. – Предлагаю все же именовать произошедшее так. Поскольку, если без экивоков, катастрофа поставила под угрозу существование всей Солнечной системы и должна была внести необратимые изменения в движение всех небесных тел, в том числе и Земли, конечно же. – Должна была? – поймал самое важное комиссар. – Но не внесла, так следует понимать? Брут щелкнул пальцами: – Вот здесь проблема, комиссар. Конечно, все можно списать на устойчивость планетарных резонансов, на неизвестные нам пока механизмы их сохранения и противодействия вносимым в движение планет возмущениям. Небесная механика не та область физики, где можно ожидать каких-либо откровений. До сей поры мы прекрасно обходились ньютоновской механикой и лишь для ближайших к Солнцу планет делали небольшие релятивистские поправки… Хотя если взглянуть на нашу Солнечную систему, так сказать, извне… Вы ведь в курсе парадокса Пильмана? Корнелиус нахмурился, но память отказалась выдать хоть что-то на запрос про названный Брутом парадокс. – Немудрено. Это ни в коей мере не теория, а всего лишь сформулированное недоумение, подкрепленное обширной базой наблюдений за планетными системами иных звезд. Виктор Пильман, да благословит богиня Минерва его имя, – Брут сделал странное движение, коснувшись подушечкой большого пальца своего могучего выпуклого лба, еле-еле прикрытого кудряшками редких волос, а затем полных, резко очерченных губ, – проделал статистическое обобщение и пришел к выводу, что все эти системы являются хаотичными, в отличие, как вы понимаете, от нашей собственной. То, что мы считали нормой, на самом деле – самый возмутительный и необъяснимый парадокс. Единственным исключением, да и то весьма условным, можно считать планетарные системы, возникшие вокруг не главного светила, а одной из планет-гигантов. Но такие тоже можно пересчитать по пальцам. – Кое-кто считает, будто М-сингулярность на самом деле место зачатия бога, который закуклился там, как насекомое, проходящее метаморфоз. Через энное количество оборотов он явит нам свою славу и тогда… – Корнелиус замолчал, однако Брут даже не улыбнулся, он не исключал и подобные метафизические фантазии. Наоборот, он склонился к комиссару и спросил: – И что случится, когда в наш мир явится бог? – Чудеса и диковины, передай дальше, – сказал Корнелиус, не ожидавший, что Брут отнесется к его словам столь серьезно. – А что попросите вы, если перед вами предстанет он – всемогущий и всеблагой? – Воскрешения, – кратко ответствовал Брут, и у Корнелиуса невольно вырвалось: – Вашей жены Саломеи? – Прикусывать язык было поздно. Уши горели. Как комиссар по братству, Корнелиус имел доступ к личной информации сотрудников базы, но не стоило это демонстрировать столь откровенно. Впрочем, Брут ответил совершенно спокойно: – Да, она погибла в Океане Манеева на Европе. Но если воскрешать, то всех. Всех, кто жил до нас, понимаете? – Но ведь… ведь это безумно много. – Не так уж и много, комиссар. За все время нашего существования насчитывается порядка ста миллиардов. Если для них не хватит Земли, то можно терраформировать Марс или Венеру. Венеру даже предпочтительнее… Корнелиус решил не углубляться: – Если бы мне выпала такая возможность, я бы посоветовал богу гипостазировать те категории нашего ума, относительно которых у человечества всегда имелись диаметральные точки зрения. Как проще было жить, если бы мы видели материализованные образцы совести, честности, любви, справедливости… – Корнелиус, вы повторяете слова моего учителя, – усмехнулся Брут. – Он говорил ровно то же. – Великие умы думают одинаково, – развел руками Корнелиус. – И все-таки, Брут, посоветуйте какой-нибудь путеводитель по теории М-сингулярностей, для общей эрудиции, так сказать… – В теории М-сингулярностей нет комиссарских путей. 4. Шут Корнелиус дожевал твердую безвкусную галету, отхлебнул из медной кружки. Он ее возил с собой повсюду и пил исключительно из нее, что повергало окружающих в неменьшее изумление, чем его походная библиотечка бумажных книг. В дверь осторожно стукнули – весьма старомодно, надо сказать. По этикету космического общежития вход в жилой отсек предварялся дистанционным звонком и предварительной договоренностью о встрече. Ведь подавляющее большинство космоплавателей никого ни при каких условиях не допускали в крошечное личное пространство.