– Не переживайте, Корнелий. Право, я не самый положительный герой в системе Юпитера, но не покину вас до самого конца. Конечно, я и пальцем не ударю починить древнюю колымагу, вынырнувшую из недр вашего сознания, Корнелий, или, точнее, сошедшую со страниц одной из ваших книжек, потому как не вижу смысла тянуться к правому уху через левое колено. Но у вас всех будет выбор. Вы всегда можете присоединиться ко мне. – Движение губ из зеркальной субстанции полностью соответствовало артикуляции слов. – Слиться со мной так, как сделали остальные. Вы не представляете, какой уровень возможностей вам откроется… Впрочем, не смею настаивать. Свобода воли – есть свобода воли, и даже творцу негоже ее нарушать. – То есть, – уточнил Корнелий, – вы будете сидеть и смотреть, как мы подыхаем от предельных перегрузок. Смотреть до тех пор, пока нам не надоест подыхать от гравитации, и мы решим отправиться к вам в утробу? Гравитация в обмен на желудочный сок. Все богатство выбора… – И его необходимо сделать до тех пор, пока я не превратил эту недозвезду в звезду настоящую, дабы излиться благовестью на ее спутники. – Это невозможно! Послушайте, Червоточин, эта ваша сингулярность в голове… – Корнелий запнулся. – Невозможно? Для бога все возможно в этом мире, Корнелий, даже сотворить камень, который и сам не смогу поднять. А здесь… здесь нужно всего лишь слегка поправить химический состав. Тем более что пытаться сотворить жизнь здесь, в газовом пузыре, не просто даже для меня. Пожалуй, перенесу шестой день творения в более благоприятные места. Что вы думаете о Европе, Корнелий? 14. Тяготение Поначалу работа изматывала монотонностью и необходимостью тонкой настройки верньеров. Это весьма непросто, когда пальцы упрятаны под оболочку демпфер-скафа, но затем добавилась гравитация. Теперь ее воздействие полностью не компенсировалось, и Телониус ощущал, как некто с завидной регулярностью возлагал на его плечи по антирадиационной бронированной плите, какими обшивались жилые отсеки на астероидных рудниках. Один шаг – одна плита. Один шаг – полторы плиты. Один шаг – две плиты. Нарастание гравитации ускорялось. Если бы не помощь Нити, а она двигалась навстречу, снимая данные с интерферометров, ему вряд ли удалось добраться до последнего прибора. Даже ползком. Однако Нить вызывала наибольшую озабоченность. Заканчивая очередную серию измерений, он посматривал на нее, пытаясь оценить – насколько ее хватит. Нить тяжело передвигалась от прибора к прибору, держалась обеими руками за леера. Вообще-то они служили для страховки ремонтников, работающих в условиях невесомости, а теперь выполняли роль перил, можно переносить на них хоть часть веса и затем переставлять ноги. Переход от прибора к прибору отнимал у Нити все больше времени. Но Телониус надеялся, что она удержится на ногах до их встречи. Сесть, тем более лечь, означало остаться в принятом положении, если только кто-то не поможет подняться. И еще беспокоили Телониуса юпитерианские ламинарии, все гуще прораставшие из невообразимых глубин планеты, коконом окружая «Тахмасиб». «Мы – чужеродное тело в организме планеты, – думал он. – Ламинарии – иммунная система, фагоциты, они пытаются изолировать нас, а затем уничтожить… И хочется сказать – не беспокойтесь, лейкоциты! Еще чуть-чуть, и гравитация вашей несостоявшейся звезды сокрушит нас!» Тем временем ламинарии входили в новую стадию метаморфоза. Некоторые из них оторвались от глубинного корня и теперь плавали в необозримом пространстве слоя Юрковского – Крутикова, между коричневатыми облаками, больше похожими на плотные сгустки краски. Но вот одна ламинария, другая, третья, а затем, будто сигнальная волна распространялась из единого центра, которым оказался «Тахмасиб», стали медленно перекручиваться, образуя кольца односторонней поверхности, а затем началось их деление. Вдоль плоскости возникал разрыв, он расширялся, и Телониус невольно задался вопросом: что будет, если одностороннюю поверхность разделить? Вскоре получил ответ: кольцо ламинарии, прошедшей этап деления, не распадалось, как можно было ожидать, на две половины, но удлинялось, затем вновь разрывалось, скручивалось, и новое деление, но теперь волшебством топологии односторонних поверхностей возникали два кольца, продетые друг в друга. Наблюдать за этими превращениями можно было до бесконечности. Они завораживали точно так, как отпрыска завораживает калейдоскоп. Телониус с усилием стряхнул оцепенение, и лишь тогда понял, что потерял Нить. Ее не было видно на галерее. Он поначалу решил, что она вернулась в корабль, отдохнуть в компенсаторном ложементе, наполненном вязкой жидкостью, погружение туда создает иллюзию частичной невесомости, но тут же отказался от этой мысли. Не такова Нить без предупреждения покидать пост. А потом рассмотрел сквозь решетку галереи лежащую фигуру. Нить! Гравитация превысила допустимый предел, раньше она еще хоть как-то удерживалась на ногах. Теперь ползла. Упрямо ползла к очередному интерферометру. Жутко представить, как ей придется подниматься, цепляясь за поручни, скрипя зубами, издавая стоны, чтобы только утвердиться в позе, позволяющей сделать нужное измерение. – Нить… – позвал он шепотом, а затем чуть громче: – Нить… как меня слышишь, Нить… – Слышу, – отозвалась она, и по прерывистому голосу Телониус догадался – дела скверные. – Продолжаю… работать… знаешь… я поняла, почему его назвали Юпитером… Хочешь… скажу… «Бред», – решил Телониус. Совсем скверно, вслед за телом пришел черед угнетения высшей нервной деятельности. Сверхвысокие гравитационные нагрузки влияли на мозговую активность. Согласно теоретическим выкладкам. Их, конечно, никто и никогда не мог проверить. Квантовая машина сознания испытывала в гравитационном поле предельных значений искажающие воздействия отнюдь не физиологического, а квантового уровня. «А каково, если в голове засела целая сингулярность?» – подумал Телониус, и сам поразился вопросу. К чему? Почему вообще об этом думает? Или он все же подпал под воздействие на мыслительные процессы гравитационного поля Юпитера? И сейчас его черед вещать в унисон с Нитью, что внезапно прозрел роль Большого Красного Пятна в формировании модулирующего излучения благовести… Стоп… стоп… или нет? Вот, серебристый лепесток ламинарии просачивается сквозь решетки галереи, приближается. У Телониуса нет ни сил, ни возможности отступить, уклониться от касания, одна надежда – на зеркальную поверхность демпфер-скафа, он щетинится иглами, ощущая близость неведомой опасности, на остриях вспыхивают эльм-огни, готовые разрядиться высокоэнергетическими импульсами, оружие не столько поражающего, сколько отпугивающего действия. Хотя кто сказал, что ламинарии – живые? 15. Прямоточник – Сможем запустить прямоточник, – сообщил Телониус. – Слышите, Корнелий? – Слышу вас, Телониус. – Корнелий оглянулся на Червоточина, чей прорисованный рот теперь изображал презрительную ухмылку. – Каким образом? Повреждения мезонного слоя… – Перенастроить магнитные кольца и направить поток водорода и гелия на уцелевшие участки. Единого вектора движения не получится… возникнут сильные колебания по тангажу… но корабль должен выдержать… Выдержит, Корнелий? – Выдержит, – сказал Корнелий. – Еще как… – А люди? – спросил Червоточин, чья улыбка стала еще кошмарнее. Не улыбка, а дыра в демпфер-скафе. – Люди выдержат, комиссар? – …есть жизнь… – Корнелий отвлекся на Червоточина, и сказанное Телониусом не сразу дошло до сознания. – В глубинах Юпитера есть жизнь, – повторил Телониус. – Эти ламинарии… то есть не ламинарии, так их назвал… неважно… одна проникла сквозь решетку галереи и дотронулась… это как… как слияние… стал тем, что она… нет слов… иной уровень существования… невообразимое давление, гравитация, температура… Плохо дело, решил Корнелий, вслушиваясь в прерывающийся голос Телониуса. Очень плохо… тело пока выдерживало, но разум отказывался функционировать, хотя обычно происходит наоборот. На предельных «же» сначала отказывает тело, а затем сознание вступает в жуткое состояние мерцания. Включения и выключения, спутанность, где не отличить наваждение от яви. И, словно подслушав его мысли, Телониус сказал: – Не бред, Корнелий… поверьте… – Верю-верю всякому зверю, а тебе, лягуху, погожу, – пропел Червоточин. – А вот это называется безвыходной ситуацией, не так ли, комиссар? Корнелию захотелось отвесить Червоточину оплеуху. Со всей силы. Хотя столь резкое движение, даже если хватит на него сил, порвет ему мышцы и связки. – …не самое главное, – продолжал Телониус. И Корнелию пришлось приложить изрядное усилие к тому, чтобы слышать то, что он говорил. – Внутри Юпитера… не знаю, как назвать… резонатор… излучатель… передатчик… да, наверное, передатчик… – Телониус, – сказал Корнелий, – о чем вы? Какой передатчик? – Сингулярность, – сказал Червоточин. – Внутри Юпитера, как внутри любой звезды, сингулярность, Корнелий. Именно ее имеет в виду наш дорогой Телониус. Сингулярность, пульсирующая в такт передаваемой информации. Собственно, ее пульсация и есть информация. Вот что вам хочет открыть Телониус. А эти ламинарии – лишь случайные создания, оказавшиеся вблизи источника. Источника информации, предназначенной для… в общем, предназначенной отнюдь не им. – Так вот в чем дело… – самому себе сказал Корнелий. – Вот что держало вас на Амальтее… не сингулярности вы изучали… – Помните наш разговор о принципе единственности разумной жизни в мироздании? Каждая цивилизация завершает существование передачей накопленного знания… Благовести, как я кратко это называю, другой цивилизации, цивилизации-наследнице. Возможно, триллионы лет тому назад этот процесс был случайным, эстафета благовести прерывалась, информация терялась, рассеивалась, но потом был создан механизм, он гарантировал смерть-цивилизации сохранение накопленного за миллионы лет своего существования. Цивилизации смертны, Корнелий, длительность их жизни несравнима с существованием космических объектов – звезд, планет. И чтобы обеспечить восхождение разума по спирали развития, каждая новорожденная цивилизация не должна начинать на пустом месте. Это как икринка, из нее появляется головастик. А сама икринка – запас пищи, обеспечивающий его развитие до взрослой особи. – Глас Господа… – сказал Корнелий. – Вы об этом, Червоточин? Хотите сказать, что на начальном этапе развитие человечества управлялось извне программой, составленной неведомыми нам смерть-цивилизациями, и эту программу вы называете благовестью. Так? – Вы быстро уловили суть дела, – сказал Червоточин. – Это делает вам честь. В отличие от тех умников, кто отказался принимать мою гипотезу формирования Большого Красного Пятна… Да и само название – Юпитер – разве не символично? Не находите? Вы знакомы с мифологией? – Господи, не ведают они, что творят… – тихо сказал Корнелий. – Не ведают, и ведать не хотят… – И чего же я не ведаю, комиссар? Что скрыто от моего взора? – То, что происходит вокруг вас, Червоточин… Возомнили себя творцом, богом? Да как угодно! Каждый имеет право на сумасшествие… Но знаете ли вы, Червоточин, в чем коренное различие бога и человека? Червоточин деланно всплеснул руками, но с такой силой, что ладони проникли друг в друга, руки слились в единое целое, отчего он вдруг стал похож на огромную амебу или, вернее, на живую демонстрацию задачки из учебника по высшей топологии. – Неужто вам, Корнелий, это открыто? Впрочем, о чем я? Почему комиссару по братству не иметь прямого канала связи с высшим существом? – Бог творит из ничего, а человек не обладает такой способностью, Червоточин. Человек не может творить из пустоты, из нуля, из абсолюта, что, кстати, доказывает ваша гипотеза благовести. Человеку нужен исходный материал… Даже добро он творит из зла, потому что его больше не из чего сотворить. И вам, возомнившему себя Господом, требуется исходный материал для создания грандиозной иллюзии, туда вы всех нас погрузили, включая и себя самого! – И какой же материал я, по вашему уверению, использовал? Позвольте поинтересоваться. – В том числе и мой. – Корнелий поднес указательный палец к виску. – Мое увлечение древней научной фантастикой вас столь потешало. А большая часть того, что я наблюдаю вокруг со своего прибытия на Амальтею, взята именно оттуда. Я могу указать цитаты, Червоточин. Ведь именно так и должно поступать при написании научных работ? Точно указывать, что данное утверждение – цитата, и скрупулезно делать ссылки на первоисточник – автора, название, страницу. Но вы, взявшись творить собственный мир, не озаботились подобной мелочью – имена Стругацких, Лема, Кларка и других фантастов для вас ничего не значат! Свой мир вы сотворили из обломков их воображаемых миров. Хотите знать, откуда вы извлекли идею падения «Тахмасиба» на Юпитер? А идею Гласа Господа? Я сомневаюсь, что и теория червоточин разработана вами. Возможно, и ее вы позаимствовали… Корнелий не успел закончить. Слитые воедино руки Червоточина внезапно вытянулись, раскрылись хищным зевом. Создалось впечатление, что к комиссару рвануло жуткое чудище – безглазое, но зубастое. Из разинутой пасти также внезапно, на грани восприятия вырвалась еще одна пасть, поменьше, и проломила грудную часть демпфер-скафа. Книга X. Вода Большого канала 1. Большой канал Посадка получилась жесткой. Ее даже и посадкой нельзя назвать – последние сотни метров они падали, так как ионные движители сдохли окончательно, и лишь система стабилизации поддерживала планетолет в вертикальном положении. Впрочем, и она давала ощутимые сбои. При сближении с тяготеющей массой возникает осевая раскачка корабля. И Телониусу приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы компенсировать ее. Если бы не помощь Ариадны, вряд ли удалось установить планетолет вертикально, условно вертикально, конечно. Больше всего Телониус опасался насадиться дюзой на кальгоспору, а их здесь, в экваториальной зоне, особенно много. В некоторых областях планетоида они образовывали непроходимый частокол, густо усеивая поверхность ледяными пиками. Однако имевшаяся на борту лоция предупреждала о столь необычном феномене, присущем лишь Европе, и в зоне аварийной посадки отмечала их умеренное количество. Когда выбросы пара рассеялись, обнаружился крен – достаточный, чтобы ощутить неудобство от поверхностей, которым следовало оставаться вертикальными и горизонтальными, но пренебрежимый для живучести корабля. Телониус попытался выровнять планетолет выдвижными опорами, но, судя по всему, они оказались повреждены. – Можно отстегнуться, – сказал он Ариадне и поднял над клавиатурой руки, демонстрируя, что больше не намерен к ней прикасаться. – Лучшее враг хорошего, так говорят? – Надо проверить анклав. – Ариадна легко поднялась, будто и не было перегрузок, когда планетолет упрямо преодолевал атмосферу Юпитера. Даже демпфер-скафы не могли компенсировать торсионные гравитационные поля, отчего казалось, что тело скручивают, а затем раскручивают. – Определите толщину льда на тот случай, если придется бурить. – Придется, – сказал Телониус, – иначе бы мы его проломили. Займусь буровой установкой. – Трещины. – Гладкая зеркальная поверхность скрывала лицо Ариадны, но Телониусу показалось, будто она недовольна. – Здесь уйма трещин, сквозь них просачивается вода. Будьте предельно осторожны. Телониус промолчал. Не имело смысла говорить. Каждый занимается своим делом. Лифтовая платформа опустила его, он соскочил на лед, не испытывая трепета первооткрывателя. Кальгоспоры, торчавшие там и тут, походили на громадные, покрытые инеем деревья, и намного превосходили высоту корабля. Упади планетолет на одну из таких игл, потеря дюз и общей центровки была бы неминуема. Судя по всему, процесс их образования шел постоянно, они прорастали из ледяного панциря, достигали предельной высоты и обрушивались, образуя причудливые формы. Телониус обошел планетолет, похлопав трудягу по напряженным опорам, отметил, что одна из них утонула в рыхлом снеге и нельзя исключать, что там скрывается трещина. Поколдовал с автономной заморозкой, и опора окуталась плотным облаком хладагента. Не слишком надежно, но хватит, по крайней мере, на отведенное для операции время. А дальше… дальше времени не существовало. И тут Телониус почувствовал словно мозга коснулись влажные липкие щупальца. Это ни с чем не сравнимое ощущение – пугающее и одновременно завораживающе-приятное. Он резко обернулся, но ничего не заметил, да и не удивительно – взгляд отказывался зацепиться хоть за что-то в нагромождении торосов, играющих всеми оттенками голубого и синего. Большую часть Европы занимал океан, укрытый под слоем льда, но в приполярной области планетоида имелись обширные участки суши, архипелаги или даже материки. Однако Ариадна выбрала экваториальную область, где приливное воздействие Юпитера сильнее всего подтапливало ледяную оболочку океана. Над горизонтом расплывалось розовое зарево, возвещая скорый восход планеты-гиганта, и если Ариадна хотела сделать задуманное без помех, им следовало поторопиться. Из-за ничтожности атмосферы планетоида, вода, проступающая сквозь трещины, немедленно испарялась и вновь покрывалась коркой льда. Телониус отыскал неподалеку от корабля полынью подходящих размеров, где еще колыхалась темная, вязкая жидкость, над ней клубился туман испарения, а там и тут на ее поверхности проступали и ломались паутинообразные льдины. Он отметил полынью маячками и вернулся к планетолету.