И вот два сверкающих облака сближались по кривым, нарушая законы небесной механики. Это выдавало в них хоть и космические, но разумные космические тела, обладающие свободой воли влиять на векторы своих перемещений, а на эту картину накладывался образ тюремной камеры, где продолжали беседу двое, принявшие столь знакомые Телониусу образы. – Вам не видится, Корнелиус, что благовесть не свет, но тьма? – лучился вопрошанием Брут. Если бы не гибкий жгут, притягивающий его к койке, он наверняка вскочил бы с места и принялся бегать по камере, но сейчас его движения нейтрализовались. Корнелиус спокойно выдыхал клубы дыма. – А есть вечные существа, что придумали когерентный способ обеспечить свое переизлучение в вечности мироздания? Представьте этаких суперпаразитов, под видом некоей мифической благовести пересылающих собственный фотонный информационный код от звезды к звезде, от цивилизации к цивилизации, обеспечивая личное излучение?! Как вам такой свет истины? – Это все тот же древний спор, Брут, на него давно брошен свет. Похоже, только вы уверены в его актуальности. Ну, хорошо. Если вам хочется повторно осветить прописные истины, давайте вспомним ответ. Сформулируйте сложный вопрос относительно основ бытия, Брут. При соблюдении когерентности мыслительных процедур, какую бы световую траекторию вы не избрали, неминуемо столкнетесь с тем, что не сможете осветить ни при каких сколь угодно сложных усилиях. То, на что вы наткнетесь, окажется несоизмеримо сложнее, необъятнее, непостижимее… Вы придете к световому пределу любой мыслительной категории – богу. Как невозможно преодолеть световой барьер, так мысль не может преодолеть бога. Хотите вы этого, Брут, или нет. За миллиарды оборотов вокруг светила мы лишь немного приблизились к загадке бога, но лишь потому, что оказались не первыми в световом потоке цивилизаций, они переизлучают своим наследникам по разуму кванты, добытые ими. У нас мало света о миросвете, но еще меньше – о боге. За те эоны свечения миросвета, мы уловили кванты, что бог возжег его, но причина и цель творения для нас темны. Возможно, мы вообще неправильно излучаем о боге. Может, здесь необходимы не световые процедуры, ибо невозможно осветить светом, что уже есть свет. Но тогда наше свечение должны уловить другие, и этим другим мы обязаны переизлучить весь собранный нами свет, прибавив кванты, излученные нами. Понимаете, Брут? Законы миросвета запрещают сосуществование цивилизаций, на это наложен запрет, как два кванта не могут занимать один энергетический уровень. А потому нам предстоит погаснуть. И мы погаснем, породив Вспышку. Мы чересчур световидны для миросвета, необходима плотная материя. На смену Первому поколению водородно-гелиевых звезд пришло Второе поколение, чей состав содержал тяжелые элементы. В эоне Третьего поколения звездная материя затемнена металлами, наступил Железный эон. – Возможно те, кто устроил изначальный взрыв, не являлись богом, они лишь создали лабиринт, во тьме мы блуждаем, пытаясь в хаосе отыскать свет, Благосвет, передавая кванты найденного тем, кто осветит в лабиринте больше нас… – Звезда, которую не уравновешивают волны гравитации и излучение термоядерного синтеза, либо гаснет, либо вспыхивает, – сказал Корнелиус. – Какой вариант вам светлее для тех, кто испустит путеводный луч Благосвета и выйдет из лабиринта? Сингулярность? Большой взрыв? И вновь оптика зрения сбивалась, Телониус видел два сверкающих и соприкасающихся облака, отчего внутри вспыхивали гроздья световидных точек, проявлялось и тут же исчезало струение, словно в разреженной среде космических облаков возникал ветер. Их внутренняя структура усложнялась, приобретая дополнительные измерения, они с трудом манифестировались в метрике пространства. И Телониус понял, что наблюдает спор, происходящий на ином уровне бытия, несоизмеримо более сложном, чем даже те малопонятные слова, которыми обменивались Корнелиус и Брут. 8. Вспышка И вновь – упрощение. Незримое присутствие в камере, где в плетеном седалище сидит, развалившись, Корнелиус, совершая невероятное, до сих пор Телониусом невиданное, – вдыхает дым тлеющей палочки. Поневоле задумаешься – откуда взялась подобная деталь реконструкции и что может означать на уровне существования индивида в его истинном обличии космологического объекта? Брут же стоит перед собеседником, возвышаясь под потолок. Он и так, вне камеры, гораздо крупнее Корнелиуса. Может потому, что моложе на пару миллиардов эонов? Арахнид растопырил поросшие жесткими волосками лапки, выдвинул жвала, по ним стекает яд, чьи смертельные испарения – оттенки изощренного мыслительного процесса о том, кто он, что он… Огромная водяная капля создает и разрушает миллионы и миллиарды ионных связей, взгоняя мысль о боге и личности… Идеальная монада – сфера, настолько простая и неразложимая в своей сущности, что не находится предикатов для ее описания, вмещает бесконечное разнообразие, оно тоже есть / был разум, сделавший вклад, как и иные разумы, в создание благовести… Длинная-длинная цепь причудливых созданий, внесших лепту в Благовесть / Благосвет / Благоводу / Благояд / Благомонаду и передавших эстафету дальше ценой собственного существования. Иначе ее / их / всех / ничто невозможно передать… – Пусть видит этот ваш бог, если он вообще существует – я создавал Сферу не для того, чтобы уничтожать наш мир! – Вы противник эволюции, Брут? – осведомляется Корнелиус. Судя по выражению лица, разговор его забавляет. – Вы относите себя к тем сектам, которые утверждали, будто Вселенная пребывает вечно? Брут склоняет голову, могучая шея напрягается, краснеет, словно ему на плечи водрузили небесный свод. – Это данные физики, Корнелиус! Вот, что вы скрывали! Нет красного смещения и реликтового излучения! Нет начала и нет конца в этом бесконечном мире. И если чему-то полагается предел, то следует разобраться – кому это выгодно… Сколько вам, Корнелиус? – Брут делает еще шаг к собеседнику и видно, что он дался ему невероятным напряжением сил. – Сколько вам эонов, Корнелиус?! Корнелиус делает странное движение рукой. Телониус готов поклясться, что видел, как на ее месте мелькнуло нечто, напоминающее клешню, Брута отбрасывает на койку, лицо заливает кровь из жуткого разреза на лбу. Словно кто-то попытался содрать скальп. – Я так и думал, – прохрипел Брут, поднял руку и приладил обратно вырванный клок кожи. – Все – вранье! Нет никакой благовести, а есть древние паразиты, они переселяются из тела одной цивилизации в тело другой, выжирая каждую, а когда не остается ничего, кроме пустоты, вновь устраивают Вспышку… именуя ее Благосветом или Благоядом?! Так?! Скажите, Корнелиус, ведь здесь больше никого! Никого! – Вы столь страстно это утверждаете, Брут, что поневоле начинаю сомневаться в ваших словах… – Корнелиус осмотрелся с деланной внимательностью, и Телониус пережил жуткое мгновение, когда его взгляд столкнулся с взглядом этого существа. Он вновь ощутил внутри телесной оболочки нечто настолько громадное, древнее и могучее, словно на него надвинулся пылающий извержениями планетоид и предстоит удержать его на орбите голыми руками. – Мне вас искренне жаль… Вы заблуждаетесь, и в иных обстоятельствах я бы постарался рассеять ваши сомнения, но… – он взглянул куда-то поверх Брута, – наше время иссякает. Наше время как цивилизации. Пора исполнить предназначение и передать эстафету. Я не знаю, почему так устроено мироздание и почему только одной цивилизации дозволено существовать на выделенном отрезке пространства – времени. Наверное, любопытно встретиться с иной разумной жизнью… Хотя… вряд ли бы мы смогли их понять… – Корнелиус подбросил на ладони блестящий цилиндр, его он использовал для того, чтобы поджечь ту палочку, из которой вдыхал дым. Брут бросился на него. Со звоном лопнула державшая его цепь, руки сомкнулись на шее Корнелиуса, резкий рывок, хруст, и тело сползает из плетеного седалища на пол. Брут шарит вокруг и поднимает цилиндр. – Я не вижу тебя, но ты должен быть здесь, – говорит Брут, и Телониус не сразу понимает, к кому тот обращается. И вновь на месте Брута огромное переливчатое тело, внутри разгораются и гаснут разноцветные огоньки. Тело его оппонента потеряло форму, расплывается безобразной кляксой, стремительно темнея. – Механизм возврата должен сработать, по крайней мере, очень на это надеюсь. Не пытайся отвечать, между нами нет взаимодействия. Только информация. Единственное, что одна цивилизация может передать другой цивилизации, – это информация. 9. Благая весть И вновь смещение масштаба. Теперь сам Телониус обретает космические масштабы – протяни руку, и пульсирующая звезда, опутанная клубком силовых нитей, уместится на ладони. Если присмотреться внимательно, заметишь, как между слоями клубка скользят расплывчатые искорки световых облаков. Словно крохотные лейкоциты вокруг огромного и враждебного организму существа, что прорвало переднюю оборону иммунной системы и вторглось в святая святых. Святая святых… А тот, кто принял облик Брута, никаким Брутом не был и быть не мог. Он говорил все тише и тише, и приходилось напрягать слух, чтобы не упустить ни единого логоса. – Модулированная энергия вспышки сверхновой прокатится по галактике, затмевая светимость всех ее звезд, но самое главное – понесет закодированную в ней энергию, благовесть, спираль знания по крупицам собирает каждая цивилизация от начала мироздания. Крупицу за крупицей, виток за витком наследие сотен и тысяч сообществ разумных существ, от них не осталось ничего, кроме самой благовести… какая несправедливость! Мы даже не знаем тех, чьими прямыми наследниками стали… какие они? Как выглядели? Рождены в экзосфере своего солнца или возникли на его спутниках? Хотя подобное еще труднее вообразить. Через какие метаморфозы придется пройти этим существам, чтобы оторваться от планет, выйти в космос?! А может, как раз это и сделает их сильнее нас, получивших все от рождения? Не знаю… Но я не могу остановить Вспышку, зато могу сохранить то немногое о нас, что уместится в пределах сингулярности… очень небольшой сингулярности… Краткий срок жизни, придется упрятать в червоточину, надеюсь, вы будете исследовать червоточины и наткнетесь на послание… и тогда… Фразы стали отрывочными, гасились воем помех, нарастающим гулом, Телониус с трудом их разбирал. А затем все стерла ослепительная вспышка, затмившая триллионы звезд в миллионах галактик. И даже эфирная плоть Телониуса не выдержала напора светового ударного фронта. Поверхностное натяжение пространственно-временного континуума лопнуло, словно и не было между ними миллиардов расстояний и миллиардов времен. Телониус закричал, ощутив, как материя его плоти и мысли испаряется в раскаленном выплеске, раздирается на кванты и, вплетенная в мириады таких же частиц, когда-то живых и мертвых, но сейчас спутанных в неопределенном единстве, устремляется по всем направлениям небесной сферы. На пути расширения она пожирает и уничтожает все – холодные облака межзвездного и межгалактического газа, пылевые туманности, кластеры звездообразования и мертвые поля коричневых звезд, а точнее – их окоченевших трупов. Она стремится все дальше и дальше, могучим напором сминая мировые линии, заставляя обращаться вспять потоки не только материи, излучения, но и времени, преодолевая опережающими выплесками темпоральных флюктуаций всеуничтожающую волну, тонкими иглами пронзая встреченные на пути звездно-планетарные системы, где теплится жизнь, еще не осемененная светом благовести. Многим из них не повезет, свет благовести окажется чересчур ослепителен. Вспыхнут атмосферы планет, уничтожая все на поверхности, утратят нелокальное термодинамическое равновесие звездные атмосферы, взрываясь слабым подобием новых, развеивая в прах обитающих в экзосфере существ. Сложись иначе, они могли унаследовать благовесть тех, кого увидел в последние мгновения их существования Телониус. Арахниды… Капли… Монады… Океаны… Двутелы… Парусники… Странники… Багрянцы… Планетоиды… Он пребывал везде, энергетическая волна, сингулярность сознания, свидетель конца и начала цивилизаций, он понимал, что увидит в конце невероятной гонки от смерть-цивилизации к жизнь-цивилизации. Ей и будет вручена эстафета благовести, а вместе с нею и дар разума. Предназначение этого разума – продолжить труд предтеч. 10. Пленники Он бежал сквозь лабиринт, подгоняемый ураганом вспышки сверхновой, держась путеводной нити благовести, и за новым поворотом внезапно открылась не очередная пещера, не выход, а рубка космолета. Более всего они походили на статуи, отлитые из отполированного до зеркального блеска металла. Застывшие в последнем движении, как, наверное, и задумано тем, кто их изваял. И скорее всего, они изображали высшую степень отчаяния от того, что происходило с кораблем, в рубке так их расставил неизвестный творец. Корабль тонул. Телониус не был знаком с устройством космолетов подобного типа, но россыпь тревожных огней, красноречиво пульсировала. Разобраться – что и зачем пульсирует, не столь сложно для демиурга его квалификации, он сидел за пультами десятков кораблей различного типа, ведь и тут весома доля унификации. А если разобраться, то можно определить сошедший с ума альтиметр, свихнувшийся показатель плотности светового поля. Счетчик внутрибортового излучения преодолел все допустимые пределы, но самым наглядным являлся экран, на него выводился диск отражателя, а разноцветные блестки сигнализировали о состоянии мезонного слоя. Отражатель умер. Кое-где еще сохранялись зеленоватые островки, но большая часть площади сияла мертвенной краснотой, змеились черные линии, пока еще тонкие, едва различимые, но сигнализирующие, что мезонный слой лишился не только способности отражать потоки частиц, но вошел в фазу саморазрушения. Даже если каким-то чудом удастся запустить прямоточный фотонный движитель, корабль сгорит – весь и без остатка, превратившись в беспримесное излучение в полном согласии с формулой эквивалентности массы и энергии. Да и кто гарантирует, что включение прямоточного фотонного двигателя в водородной атмосфере такой плотности не вызовет колоссальный взрыв с теми же последствиями для космолета и его экипажа? И всей планеты-гиганта. Но продолжаться долго это не могло. Гравитация приближается к запредельному уровню. Их похожие на жидкие зеркала демпфер-скафы предназначены для случаев, когда корабль совершает маневр вблизи гравитирующей массы для набора скорости, корректировки траектории или погашения излишнего момента движения. Если они все же выдержат и продлят сопротивление приливной силе, грозящей разодрать сосуды и мышцы, то для машинной начинки корабля наступят последние минуты жизни. Лопнет гидравлика, полетит в тартарары электропитание, а затем наступит очередь электроники, всех этих мыслительных ядер, обеспечивающих кораблю особую форму жизни. И жизнь эта прекратится. И когда он понял такое очевидное, кто-то соизволил запустить в рубке застывшее время. Стеклянистый поток тронулся с места, поначалу неторопливо, может даже неохотно, но с каждым тактом быстрее и смелее. За перемигиванием огоньков на пульте пришла очередь зеркальных статуй ожить, шевельнуться, и Телониус услышал, как в тишине родился протяжный гул и тут же сгустился до речи: – Мы падаем, повторяю – мы падаем… Всем, кто слышит! Говорит «Тахмасиб». Повреждение зеркала. Запуск прямоточного фотонного движителя невозможен. Погружаемся в атмосферу Юпитера. Уровень гравитации критический. Просим помощи. Всем, кто нас слышит… – Корнелий, отключите шарманку. – В механику аварийного передатчика втиснулся брезгливо-раздраженный голос. – Никто не услышит, никто не спасет. – Мне бы частицу вашего оптимизма, – ответил Корнелий. – Где чертова кнопка? – Облитая зеркальной оболочкой фигура склонилась над пультом. Трехпалая лапа в нерешительности двинулась над рядами тумблеров, клавиш и кнопок. Свет индикторов отражался от поверхности демпфер-скафа. Голос бездушного робота замолк на полуслове. Воцарилась тишина, блаженная до тех пор, когда ее нарушил хруст. Рвали бумагу. Плотную бумагу, подумал Телониус. И даже представил – толстую, зеленоватую, выделанную из хлореллы, а потому съедобную. И вот некто рвет ее на тонкие полоски. Вроде бы ничего неправильного в этом звуке нет, но слушать его – еще более невыносимо, чем вопли о помощи. – Что это? – Статуя Ариадны. – Кто-то слышит или только у меня галлюцинации? – Фигура подняла руки, словно пытаясь зажать ушные отверстия, скрытые под слоем скафандра. Телониус увидел проявление гравитации, преодолевшей границу допустимости, – на зеркальной поверхности демпфер-скафа Ариадны прорезались бугры и переплетения экзоскелета, помогая телу совершать движения если не с легкостью, то с вполне терпимым усилием. Пока. – Хрустит коробочка, – сказал Корнелий. – Это корпус «Тахмасиба». – Вот бездна, – ответила Ариадна. – И его не заглушить? – Ну почему. – Корнелий сделал движение, и музыка сменила хруст. – Героические космоплаватели погибали под звуки марша. Или предпочитаете менее патетическое? – Сколько нам осталось? – Новый голос. Фигура с именем Нить. – Бедная, – тихо сказала Ариадна. – Вечность, – сказал Корнелий. – Почему-то мне кажется, в нашем распоряжении вечность. 11. Зеркало