3. Сверхновая Сначала он решил, что видит плотный клубок ослепительных нитей. Из таких в древности вязали шерстяные носки, свитера и варежки. Только здесь его не пустили по полу, где он мог стать легкой добычей игривого котенка, а повесили в пустоте ни на чем. Внутрь поместили нечто еще более ослепительное, скворчащее, будто в коконе шевелилась куколка, завершившая цикл метаморфоза и готовая прорвать плотную оболочку шелковых нитей, чтобы явить себя наблюдателю во всей славе. Однако нити растягивались, напрягались, на них возникали чередования вздутий. Корнелий протянул руки к этому клубку, и только в это мгновение понял, насколько могут не совпадать их масштабы! Крошечная точка, бестелесная, воображавшая, что у нее есть какие-то там руки, и огромная полыхающая звезда спектрального класса голубых гигантов, рядом с ней остро осознаешь собственное ничтожество. И нити вовсе не нити, а колоссальное астроинженерное сооружение, нечто вроде Сферы Дайсона, собранное из замкнутых сегментов, охватывающих звездную систему по угловым направлениям к плоскости эклиптики. Если тело Корнелия не могло его слушаться ввиду полного исчезновения, глаза послушно различали то, что комиссар желал увидеть. Ему показалось, что в свете звезды возникли спеклы – темные точки временного ослепления, на самом деле – планеты, они вращались вокруг звезды. Планетарная система почти такая же, как и у Солнца, – ближайшие к светилу принадлежали земной группе, дальше – газовые гиганты, окруженные роскошными кольцами, им бы позавидовал и Сатурн. Мегаструктура учитывала орбитальное движение планет, плавно изгибаясь там и тогда, где могли пересечься их пути. Сфера инопланетного Дайсона казалась живой, а возможно, таковой и являлась. Может, Корнелий заблуждался, приняв ее за искусственное сооружение, а на самом деле она – разумное существо или, точнее, – вещество, в своем эволюционном развитии достигшее воистину космического масштаба? Точно так, как в романе древнего сочинителя Лема таинственный океан Солярис полностью поглотил родную планету, управляя ее движением в неустойчивой системе двойной звезды, так и здесь эволюция заставила некое существо развиться до космических масштабов, чтобы противостоять… чему? И когда Корнелий понял – чему, он рванулся назад, прочь, обратно через запутанные извивы червоточины. Туда, откуда явился в этот мир, не соображая, не отдавая себе отчета, даже на крохотные движения мысли не оставалось времени, лишь вопя на всех диапазонах излучения: «Прочь! Спасайтесь! Бегите!», ощущая – он не единственный наблюдатель этих последних мгновений, прежде чем сверхновая все же вспыхнула, невзирая на оковы, которые пытались на нее наложить творцы мегаструктуры. И он бежал, спасался, чувствуя вновь возникшим телом на спине и затылке адский жар. Раскаленная волна катилась за ним по пятам по узкому каналу червоточины, он несся среди толпы таких же любопытных и безалаберных, кого их любопытство и безалаберность застали врасплох, если не сказать – погубили, ибо кто мог тягаться со скоростью распространения ударного фронта взрыва сверхновой? И кто мог хоть что-то противопоставить катастрофе галактического, а может, и межгалактического масштаба? Вспышка по яркости затмила спокойное и беспокойное горение миллиардов звезд во всех спиралях Млечного Пути. Лишь творцы мегаструктуры в своей наивности, что сочеталась с поистине космическим могуществом, тешили себя уверенностью, что могут справиться с неизбежной гибелью своего светила. Не справились. Не смогли. Ошиблись в расчетах. И лишь одно искупало их гордыню – они пытались, и только одно казалось милосердным – они погибли мгновенно. А потом Корнелий нашел себя все так же стоящим у огромного экрана, уткнувшись в него лбом и ладонями, будто стараясь выдавить его, прорвать пленку высокопроводящего слоя, чтобы оказаться на экспериментальной площадке, где происходило жуткое. Он в миниатюре видел взрыв сверхновой. Но если там ее пытались сдержать нити колоссального астроинженерного сооружения, то здесь над ее усмирением работали лазерные буры, перешедшие в импульсный режим излучения, награждая новоявленную звезду столь же колоссальными по мощности уколами. Они как хирургические инструменты пытались одолеть разрастающуюся опухоль, но получалось скверно. – Канал выходит из-под контроля… – Не удается закрыть червоточину… – Класс сингулярности неопределен… Тишина переполнялась голосами – поначалу холодными, бесстрастными, но затем все более паническими: – Прошу срочно дополнительных мощностей… – Прерывание квантовых цепей… – Обнаружена паразитная модуляция исходящих… Абракадабра, подумал Корнелий, для меня – абракадабра. Я ничего не понимаю в искусственных сингулярностях и червоточинах. Единственное, что я сейчас понимаю: эксперимент вышел из-под контроля. Но даже в этом нет ничего экстраординарного. В играх с мирозданием всегда побеждает мироздание… Созданое не нами и не для нас… а мы с маниакальной настойчивостью пытаемся его перестроить, выковырять кирпичик оттуда, отсюда, стараясь разобраться – как оно устроено… И есть ли у мироздания защита от таких, как мы? Дураки в слепоте и гордыне однажды по чистой случайности могут выковырять краеугольный камень, отчего все рухнет и мокрого места от нас не останется… Глупец! Надо было все прекращать. Не тащиться на Амальтею, чтобы собственными глазами убедиться в достоверности информации, а в первый и последний раз применить силу. Тупую бюрократическую силу, она тоже – часть мироздания и охраняет его от таких, как Червоточин – гениальных безумцев… Робот, стоявший как истукан, вдруг резко двинулся с места. Он с невероятной скоростью и невообразимой для машины ловкостью мчался к ближайшему треножнику. Перед ним бежал десяток людей в белых скафандрах с непроницаемыми колпаками, и казалось, будто они спасаются от преследующего их громадного Минотавра. Чудовище вдвое превосходило человека, растопырило трехпалые манипуляторы, став похожим даже не столько на беззаконную помесь быка и человека, сколько на хищного жука. Вот-вот он схватит ближайшего убегающего, раздавит в стальных объятиях и выбросит прочь, чтобы схватить следующего… Корнелию пришлось собрать все самообладание, чтобы не закричать от вспыхнувшей и не желающей исчезнуть с мысленного экрана сцены. Судя по всему, Червоточину пришлось задействовать свой «ультима рацио». Тем временем круглая башка треножника повернулась, и лазерный луч чиркнул по поверхности планетоида. Затем еще раз и еще. Корнелий понял, что он пытается попасть в робота, но тот с невозможной для человека ловкостью и скоростью уклонялся от смертоносного луча. Там, где лазер вспарывал поверхность, в небо вздымались фонтаны раскаленного пара, застывали причудливыми колоннами, а затем медленно-медленно оплывали как толстые свечи. Однако люди не обладали такой скоростью реакции, и вот один, второй, третий перечеркнуты огненной нитью, пока остальные не догадались о неминуемой опасности и не упали навзничь, тем не менее продолжая ползти к треножнику. – Сингулярность покинула область удержания! – Истошный крик, Корнелия продрал озноб. Он хотел обернуться, но взгляд приковало то, что происходило с пылающим шаром сверхновой. Шар стянулся в ослепительную точку. Ее яркость превысила возможности экрана передавать изображение, и мир словно вывернулся наизнанку. Там, где черное, возникло серое свечение, там же, где свет, проявилась тьма. Черная точка сорвалась с места и пулей пронзила пространство. Взвыли сирены аварийной герметизации. А Корнелий с ужасом смотрел, как вспучивается экран, а затем оглушительно лопается, распадается на лоскуты, и вслед за этим черная точка приближается к нему, но он не в силах пошевелиться, чтобы уступить ей дорогу. Ураган выходящего наружу воздуха сбивает с ног, переворачивает, швыряет на переборку. В этом жутко неудобном положении, вниз головой, Корнелий видит, как черная точка приближается к Червоточину и исчезает во лбу. 4. Червоточина-в-голове – Чепуха, – сказал Червоточин. – Как примар я могу дышать в атмосфере Венеры. А сингулярность в башке как-нибудь переживу. – Он завернулся в простыню, словно римский патриций, а над ним раскинул гибкие манипуляторы киберхирург. Манипуляторы неуверенно шевелились, а по экранам прокатывались сполохи помех. Ариадна сидела перед высокой койкой в чертовски неудобной позе, да еще так близко к раскачивающейся ноге Червоточина, что Корнелий опасался, как бы он ее не задел. Поза Ариадны выражала беспокойство, тоску, злость, и возможно, от этих чувств, переполнявших ее, она и казалась застигнутым внезапной бурей деревцем. Оно чудом устояло под ударом стихии, но со скрученным стволом и переломанными ветвями не выжить. Корнелию было больно на нее смотреть, но смотреть на Червоточина он тоже не мог. Поэтому уставился на киберхирурга, напоминающего то ли спрута, то ли паука, в раздумье зависшего над жертвой и соображавшего – есть или ни есть? Из радиоточки звучал неизбывный джаз в исполнении Телониуса Монка. – Ничего не понимаю, – еще раз повторила Пасифия, штатный врач базы, что-то переключая на пульте. По сложности тот не уступал пульту космического корабля, а может, и превосходил его. Ведь дело приходилось иметь не с предсказуемостью небесных траекторий, а с непредсказуемостью человеческого организма. – Какие-то наведенные помехи… все ведь экранировано! Всё! – Она подняла взгляд от пульта и посмотрела на Червоточина. Но тот излучал не помехи, а исключительное довольство – в превосходном состоянии своего здоровья он не сомневался. – Необходимо связаться с базой на Европе, чтобы прислали медицинский шлюп. И срочно. Боюсь, придется делать трепанацию… Червоточин захохотал и захлопал в ладоши, будто Пасифия сказала это исключительно для того, чтобы его развеселить. Ариадна шевельнулась, в руке возник серебряный цилиндр, она поднесла его к губам и сделала глубокий вдох. Запахло корицей. – Еще раз попытайтесь… – сказала Ариадна оператору. – Прошу вас… – Дорогая, к чему беспокойство? Право, ничего необычного. Чувствую себя великолепно, так великолепно, как никогда не чувствовал. На меня снизошла благая весть! Я могу все! К тому же пора привыкнуть – после каждого эксперимента на базе кавардак. Тут даже механические арифмометры и логарифмические линейки врать начнут. – Червоточин нагнулся, пытаясь достать рукой ладонь жены, но та откинулась на спинку, не желая, чтобы он до нее дотянулся. – Как твой анклав? Я беспокоюсь за наших квакающих братьев по разуму… Корнелию надоело рассматривать киберхирурга, и его взгляд соскользнул на Червоточина, и он вновь увидел то, что почему-то больше никто не видел. Головы у Червоточина не было. И вдруг Червоточин исчез с койки и возник перед Ариадной. От неожиданности она подалась назад, пытаясь отодвинуться подальше, но седалище не дало ей этой возможности. Червоточин стоял перед ней на коленях, и черное пятно на месте головы склонялось к коленям женщины. Ариадна хотела оттолкнуть Червоточина, но тот перехватил ее руки, черное пятно погрузилось в чрево. Выглядело пугающе, как в кошмарном сне, и Корнелий с трудом удержался не отвести взгляд от невероятной картины – будто голова Червоточина полностью уместилась во чреве Ариадны. На лице ее – выражение крайнего изумления, затем уголки рта поползли вниз, из глаз хлынули слезы, и только потом Корнелий понял, что он видел – выражение мучительной потери чего-то очень дорогого. А затем наваждение прошло. Червоточин сидел все там же, и только Ариадна сложила на животе руки, запоздало пытаясь защитить нерожденного ребенка. Выглядела она опустевшим сосудом. – Опять нет связи, – сказала Пасифия. – Я бы рекомендовала отправить вас на Европу самым быстрым планетолетом. На врача никто не обратил внимания. – Ну, раз вы не желаете меня отсюда выпускать… пока… – раздумчиво произнес руководитель базы с вполне довольным выражением. Он и сам не желал отсюда уходить до поры до времени, – тогда подайте сюда Тяпкина-Ляпкина! – О ком вы? – прервал молчание Корнелий. – Я тоже не уверен, что вы в состоянии… – Брута ко мне! – не сказал, а прорычал Червоточин, и Корнелий внутренне содрогнулся, потому что вдруг увидел… Или показалось? Бездна знает что! – Сейчас же! Ну! – Патрон вызывает Брута в медотсек, – скороговоркой произнесла Пасифия в интерком. – Брут, прошу срочно прибыть в медотсек. Ариадна растерянно посмотрела на Корнелия, тот еле заметно пожал плечами, качнул головой. Интересно, видит ли она то же, что и комиссар? Корнелий сомневался. Тем временем Червоточин осторожно спустился с койки, поправил простыню и, держась рукой за поручень, обошел ее, шаркая ногами. Ариадна хотела поддержать его, но тот отмахнулся. Корнелий внимательно наблюдал, как передвигался Червоточин, и каждый новый шаг его все меньше нравился комиссару. Сначала он решил, что тот ничего не видит, поэтому и не отпускает леер, да и как Червоточин может видеть, если головы у него нет, а на ее месте – черная дыра? То, что другие этого не замечали, не имело значения, сам-то Червоточин знал, что лишился важной принадлежности тела. Однако то, как шел Червоточин, отнюдь не напоминало неуверенные шаги слепца. Он видел, и видел, судя по всему, отлично, но вот там, где его ступня готовилась соприкоснуться с поёлами, происходило нечто невиданное. Корнелий присмотрелся. Возникало ощущение, что дырчатые пластинки вспучивались навстречу ступне Червоточина, а затем продавливались, когда тот переносил на ногу всю тяжесть тела. Твердая поверхность больше не являлась таковой, она колыхалась, по ней разбегались волны, и Корнелий еле удержался, чтобы не сделать шаг навстречу колыханию и убедиться в его реальности, а также не отпрянуть, когда некоторые из волн почти добегали до места, где он стоял. Шестым чувством комиссар ощущал – он не должен показать Червоточину, будто заметил в нем хоть малейшую странность. В медицинский отсек шагнул человек. Брут. – Вызывали, патрон? Червоточин остановился. Сейчас он стоял спиной к вошедшему, но у Корнелия вновь возникло ощущение, что ученый очень даже хорошо видит Брута, более того – пристально вглядывается. Спина напряглась, взбугрились мышцы под тонкой материей простыни, опять же – как-то неправильно, чересчур, но тут и Ариадна, почувствовав некую несообразность, тихо сказала: – Он сзади, дорогой. Повернись, если тебе не трудно. Однако Червоточин не повернулся, а по-прежнему двигался вокруг диагностической койки и остановился там, где его глаза, имейся они у него, должны были узреть Брута. Тот стоял прямо, словно одеревенев. Бледное лицо, обескровленные губы. – И ты, значит, Брут, – удивительно ласково произнес Червоточин. – А повернись-ка, сынку, дай взглянуть на себя со всех сторон! Как быстро растут отпрыски, Корнелий, вы даже себе не представляете! – Корнелий сдержался, ничего не сказал. Обращение к его персоне являлось фигурой речи. – Водишься с ними, воспитываешь, бьешь по рукам, когда они тянутся поднять с пола каку, не в наказание, а исключительно блага ради, поешь колыбельные, помогаешь решать задачки… да, задачки… – Червоточин умолк. – Да, – сказал Брут. – Это я. Я не собираюсь отпираться. – Ну, еще бы! Сам великий Брут утер нос какому-то там Червоточину! Ткнул, как котенка в лужу. Ткнул ведь? Ткнул! – О чем вообще идет речь? – Ариадна. – Кто-нибудь объяснит по-человечески? – По-человечески? – переспросил Брут. Провел ладонью по выбритому до блеска черепу. – Только и могу все объяснить по-человечески. Дело в том, что изменил… нет, точнее сказать – внес коррективу в опыт по бурению тонкой структуры вакуума. Внес, ни с кем не согласовав. Это, конечно, неправильно. Но больше не мог смотреть, как продолжаем биться, словно мухи о стекло. Биться из-за того, что Червоточин, возомнил себя единственным, кто хоть что-то понимает в теории сингулярностей… Да, пошел на нарушение процедуры, но лишь потому… другого пути не было! Не хотел закончить жизнь так, как Цезарь! – Как Цезарь? – спросил Корнелий. – А что с ним случилось? – Это было до вас, – отмахнулся Червоточин. – Еще один умник, решивший поставить под угрозу жизнь товарищей во имя жалких амбиций. Не имеет значения! – Он исчез, – сказал Брут. – При неизвестных обстоятельствах. 5. Исчезновение – Халатность при соблюдении норм безопасности – преступление, – ледяным голосом произнес Червоточин. – Никаких сраных обстоятельств. Только преступная самонадеянность на авось и собственную гениальность. Знаете, Брут, скольких я повидал на своем веку? Только и мечтающих свергнуть с пьедестала учителя, наставника, которых, кстати, сами туда и вознесли! Это, наверное, у вас в крови? Восхищаться, возвеличивать, поклоняться, чтобы затем – петлю на шею и в грязь! В грязь! – Оттопырив большой палец Червоточин ткнул им вниз. – Из-за вашей безалаберности я вечность блуждал в лабиринте чисел, проголодавшись словно Минотавр! Вы представляете, Брут, сколько длится вечность? Гораздо дольше, чем можете вообразить. Гораздо дольше! – Брут, – поспешил вмешаться Корнелий, – прежде чем наговорим друг другу черт знает чего, я предлагаю успокоиться. Зайдите ко мне сегодня же, и мы разберем несчастный случай на холодную голову. В конце концов это моя обязанность комиссара по братству. Главное – не горячиться… – Корнелий осекся. Если Брут до этого и волновался, то теперь он образец ледяного спокойствия. Руки скрещены на груди, огромная лобастая голова наклонена, будто собирается боднуть Червоточина. Ученый отпустил поручень койки и шагнул навстречу Бруту. Киберхирург потянул вслед щупальца, желая остановить пациента. Поёлы прогибались сильнее, словно сделанные не из стали, а из тонкой резины. Фигуру окутала струящаяся оболочка, будто Червоточин погрузился в жидкое зеркало, и при каждом движении в этой субстанции возникало много отражающих поверхностей. Глаза отказывались воспринимать целостность, фигура распадалась на мириады частей и тут же вновь собиралась, тошнота подступала к горлу, виски пронзила боль, хотелось прислониться лбом к чему-нибудь ледяному, но из последних сил Корнелий заставлял себя смотреть. Что-то должно случиться, что-то должно случиться – билась в висках паническая мысль. Нужно что-то делать, – вспыхнуло как озарение, и комиссар рванулся наперерез Червоточину, но с таким же успехом можно бежать на перехват стартующего космоплава. Пространство сгустилось, и Корнелий оказался крошечной мошкой, попавшей в каплю древесной смолы. Пропорции исказились. Огромная фигура нависла над крошечным Брутом, он воздел над собой руки, то ли пытаясь защититься, то ли совершая обряд поклонения грозному божеству. Клокочущая пустота на том месте, где когда-то находилась голова Червоточина, плеснула на Брута черным протуберанцем, слизнула, поглотила. Корнелий попытался крикнуть, но горло перехватило и лишь отвратное карканье вырвалось вовне. И будто некто сдернул мутную кисею с реальности. Ничего не было, ничего не произошло. Кто такой Брут? Какой такой Брут? И с головой Червоточина все в порядке. Голова как голова. На плечах, блестит. – Я нашла причину! – раздается торжествующий голос оператора киберхирурга Пасифии. – Сбой в блоке диагностики. Патрон, мигом выправим! – Потом! – Червоточин машет рукой. – Нужно проверить результаты опыта, не так ли, уважаемый Корнелий? Кстати, Корнелий, ваша фамилия вызывает у меня немыслимую ассоциацию… Феодоров, Феодоров… что-то ведь такое – некое философское учение о братстве, о коллективном достижении бессмертия? Корнелий тер виски. В голове сумбур. Будто каким-то образом удалось одновременно запустить два мыслительных процесса, вопреки уверениям психологов, что человек – существо простое, однозадачное.