Волны расходились, охватывая весь свод мироздания. Корнелию невыносимо захотелось зажмуриться, не от тошноты, нет, а от дикого ощущения обрушения того, что именовалось Lebenswelt, «жизненного мира», этот мир воспринимается без декартовского сомнения, фундамента, основания, без него невозможно человеку существовать, как невозможно ходить, если под ногами исчезла опора. Но он заставил себя смотреть, впитывать, запоминать, чтобы затем в подробностях мысленно воспроизвести то, что наверняка не оставит следов ни в записях наблюдательных приборов станции, ни в записи датчиков их с Ариадной скафандров. 7. Карлик Нос Когда они вернулись на станцию, Корнелий попытался помочь Ариадне разоблачиться, но она оказалась ловчее его и быстрее справилась с громоздкой оболочкой, пока комиссар, чертыхаясь, пытался усмирить магнитные защелки гермошлема. Стряхнув с себя скафандр, как лягушачью шкурку, Ариадна в одном нижнем белье присела на скамеечку, стиснула ладони коленями и смотрела в пол, ожидая Корнелия. Промокшие от пота рыжие кудри облепили череп и щеки, сделав ее еще более некрасивой. Может, вид Ариадны и заставил Корнелия сказать то, что он давно хотел, с самой первой их встречи: – Вам нужно улететь отсюда. Вернуться на Землю, к людям… Она медленно покачала головой. – Вы беременны… вам нельзя подвергать опасности себя, – горячо продолжил Корнелий, опасаясь, что Ариадна прервет разговор и он больше не осмелится ей это предложить. По Юпитеру бежали волны, как по изображению на экране, и это придавало, как он думал, больше весомости его словам. – Мой «Тахмасиб» в вашем полном распоряжении. У меня здесь еще дела, но вы можете улететь хоть сейчас. Там есть все необходимое. Он опасен, вы же понимаете… Ариадна пожала плечами: – У него замашки бога, но что тут удивительного? Наука порвала с религией, чтобы самой занять ее место. Во имя науки принесено столько жертв, сколько не снилось и самому свирепому инквизитору. Но какая религия без бога? Даже если это наука? Вы читали сказку «Карлик Нос»? Корнелию показалось, что он ослышался. – Гауф? Да, конечно… но какое отношение… Ариадна встала, посмотрела на Корнелия. – Перечитайте. Может, тогда поймете – отсюда не улететь. Никому и никогда. Здесь даже умереть невозможно. Она шагнула к валяющемуся неопрятной грудой скафандру, покопалась в складках, извлекла ракетницу, широко разинула рот и нажала кнопку. Это произошло настолько быстро и буднично, что Корнелий не успел среагировать. В первый раз в жизни он увидел, как взрывается человеческое тело. Всё. Полностью. От макушки до пяток, превращаясь в облако кровавых ошметков. Будто вспышка сверхновой. Взрывная волна в замкнутом крошечном помещении отбросила Корнелия на переборку, но, к счастью, покрытие смягчило удар, да и сказалась закалка организма, многократно переносившего перегрузки в десятки «ж». Но вот предохранительные цепи сознания не выдержали. Мрак сгустился, Корнелий попытался вырваться из ледяных щупалец, но не смог. Гауф… Карлик Нос… Гауф… Карлик… Нос… Он убегал, а позади доносился тяжелый топот и свирепый рык чудовища, которое гнало его по лабиринту переходов. Он понимал – преследователь играет. Ему ничего не стоило схватить беглеца, но чудовищу доставляло большее удовольствие то, что сама жертва поймет всю бессмысленность бегства и наконец-то остановится принять уготованную участь… Он это понимал, но все равно не мог остановиться, возобладать рацио над инстинктом самосохранения… Над ним возвышался Червоточин и внимательно рассматривал. С интересом энтомолога, готового уморить особенно ценный экземпляр бабочки. Только через некоторое время Корнелий осознал, что лежит в каюте, непонятно кем сюда перенесенный. Тело будто не принадлежало ему. Он хотел вскочить, но вместо этого губы шевельнулись, и он услышал голос. Чужой голос, каким говорило чужое тело, в нем оказалось его сознание: – Я не хочу участвовать в эксперименте. Червоточин покачал головой: – Дороги назад нет, я ведь предупреждал. Тело, в котором пребывал Корнелий, теперь сидело на жесткой койке, и комиссар убедился – каюта тоже не его. На столике стакан, от него ощутимо пахло алкоголем, в тарелке остатки еды. Десятки мельчайших деталей указывали – обитатель каюты погружен в депрессию, бороться пытался традиционным способом – чрезмерным употреблением спиртного. Червоточин взял емкость, понюхал, сморщился: – Откуда эта гадость? – Сами гоним, – сказал сидящий. – Имеются небольшие проблемы с дистилляцией, но эксперименты идут успешно. Оказалось, что угольные фильтры позволяют довести уровень очистки… Пощечина. Корнелий видел резкий замах руки Червоточина, и мог бы уклониться от удара, но тело не повиновалось, он оставался в нем посторонним. От удара голова откинулась, стукнулась затылком о мягкое покрытие переборки. Тело всхлипнуло: – Я не могу… я не хочу… я виноват… сигнал не проходит… пытался связаться с Ио… Европой… молчание на всех частотах… даже маяки, а ведь они должны… должны… мы провалились… упали в эту чертову сингулярность! Упали! Упали!!! Сигнал… я послал сигнал с просьбой прислать комиссара… по братству… единственный сигнал, на который пришел ответ! Червоточин сжал его лицо ледяными ладонями, приблизился, так что глаза заполнили все поле зрения, и Корнелий с изумлением увидел – их радужки неотличимы по цвету от Юпитера – полосато-леденцовые, и даже красное пятно имелось. Судя по всему, сидящий это тоже понял, дернулся, но Червоточин держал крепко. – На этот раз все получится. Понимаешь? Все получится. Никаких ошибок. Никаких срывов. Условия эксперимента воспроизведены идеально. Идеально! Тебе нужно только собраться. Сейчас все зависит от тебя. И от меня, конечно. Но свою часть я выполню. Так, как нужно. Понятно? И еще – по лицу Червоточина прошла рябь. Как помехи по голографическому изображению. Однако Корнелий не успел разглядеть подробности, тело зажмурилось, вскрикнуло, точно крохотное, жалкое животное, попавшее в зубы хищника. И нечто действительно вцепилось, рвануло, обхватило и вывернуло. Корнелий словно попал в мясорубку, набитую человеческими телами, он ощущал их тепло, чужие руки ощупывали, стискивали, при этом вся масса включена во вращательно-поступательное движение и громче становился хруст – хруст перемалываемых тел. Но вырваться невозможно, Корнелий отчаянно дергался, чувствуя – еще поворот шнека, и его протолкнет под лезвия. Тела теснее прижимались друг к другу, а запах плоти, превращенной в фарш, усиливался. Корнелия перемололо. Бесформенной субстанцией он падал в бесконечность, пока могучая сила не подхватила, раскатала в тончайшую поверхность, и он вновь не начал падение, такое же бесконечное, но теперь от него отщипывали мельчайшие кусочки и скармливали черной глотке – бездонной и ненасытной… Он узнал помещение – стандартная кают-компания, какая полагалась для типовых проектов исследовательских баз на спутниках планет-гигантов. Какое-то время назад (время? назад?) Корнелий сидел в ней и хлебал суп из хлореллы в обществе Ариадны и Червоточина. Теперь все разительно изменилось. Не было запустения. Кают-компания гудела от голосов – молодых и звонких. – Здесь свободно, товарищ? – Молодая девушка с подносом, курносая, веснушчатая, какими только и могут быть ярко-рыжие личности. Поднос с судками – явно не хлорелла, а нормальное питание, доставляемое регулярными транспортерами прямехонько с Земли. Корнелий попытался кивнуть, опасаясь, что не вернул способность управляться с вместилищем сознания, но тело охотно подчинилось. Пододвинувшись, освобождая место изголодавшейся рыжей, он украдкой оглядел собственные руки и пальцы. Знать как свои пять пальцев, вспомнилась Корнелию присказка, и он удивился – почему только пять? Впрочем, руки тоже были его. Корнелия. – Новенький? – осведомилась рыжая и широко улыбнулась. Церемонии здесь, скорее всего, не почитались. – Сегодня прибыли? Раньше вас не видела… Хотя о чем я! Я на базе месяц не была, половина лиц незнакомых. Ловила метеоры в кольце Юпитера. Понимаете? Кто, кроме Нити Дружининой с такой задачей справится? – Примарка самодовольно и картинно задрала курносый нос, попыталась скорчить серьезную физиономию, но не выдержала, прыснула. И вновь Корнелий подумал, что выражение насчет чертиков, пляшущих в глазах, отнюдь не поэтическая метафора. Чертики выделывали джигу в отчаянных зеленых глазах Нити Дружининой. 8. Теогенезис – И сотворил человек бога по образу и подобию своему! – Полный, какой-то всеобъемлющий глас наполнил кубатуру кают-компании, и Корнелий невольно вздрогнул – и от неожиданности, и от смысла. Будь он верующим, обязательно перекрестился. – Бог – это я! Да, мои претензии скромны. Не хочу быть еще и царем. Должность царя отдайте Минотавру… Минотавр, бык мой, ты где? – Где же твой рай, бог? – весело выкрикнули из зала, Червоточин покачал головой: – Неблагодарные создания, не сотворившие ничего полезного для науки, а уже взыскующие райских кущ! Что ж, будет вам Эдем, надо только выбрать для него подходящий планетоид. Я склоняюсь к Ио… – Это кипящий ад, бог! – возопило несколько голосов с деланным отчаянием. – Нам не подходит! Мы не черти! – Ничего, ничего, нет такого ада, который нельзя сделать раем! Корнелий откашлялся и поинтересовался у соседки: – Он действительно бог? – Только обратившись к ней с вопросом, комиссар заметил, что она, бросив хлебать борщ, смотрит в сторону, а в ее глазах не выделывают джигу чертики, глаза светятся подлинным обожанием, сродни с религиозным. Хотя действительно религиозных людей он в своей жизни не застал, они вымерли гораздо раньше. Нить нетерпеливо махнула рукой, будто отгоняя назойливую муху, однако глас исчез, девушка ойкнула и, повернувшись к Корнелию, прижала ладонь к груди: – Простите… простите… так невежливо с моей стороны… Вы ведь ничего не знаете… Это – Червоточин… Сам! – Странная у него фамилия, – не удержался Корнелий. Филология и этимология для него являлись даже не столько хобби, сколько средством воспринимать гармонию космических сфер. Фамилия самозваного Господа вносила в гармонию режущий чувство прекрасного диссонанс. – Фамилия как фамилия, – передернула плечиками и слегка сдвинула брови девушка, и Корнелий окончательно убедился, что она по уши влюблена в Червоточина, как только может влюбиться молоденькая и страстная особа в своего учителя. – Если хотите знать, это и не фамилия вовсе. – Творческий псевдоним? – Корнелий улыбнулся, но Нить осталась серьезной. Пухлые губы, так свойственные наивным девицам, сжались, превратились в тонкую линию, отчего лицо соседки приобрело неподходяще жесткое выражение. Корнелий произнес: – Простите, право… я человек в фаланге новый, не слишком осведомлен о местных обычаях и ритуалах, а как говорится – в чужую фалангу со своим уставом не вступают… Нить смягчилась: – Червоточин – действительно творческий псевдоним. Он не любит свое настоящее имя. А поскольку он достиг таких высот и глубин в теории червоточин, то и псевдоним взял – Червоточин. Он считает, ученый должен стать живым воплощением той науки, которой себя посвящает. Только тогда можно добиться в ней хоть чего-то. Все очень просто и понятно. – Да, – пробормотал Корнелий. – Очень просто и понятно… – Корнелий, дружище, где ты?! – Вновь Глас наполнил кают-компанию, легко перекрывая шум и гам, столь свойственный местам, где собираются энтузиасты своего дела. – Отзовись, друг мой! Корнелий поперхнулся. Закашлял. Схватил салфетку, вытер губы. Бумажка оказалась столь щедро отрезана от рулона, что вполне годилась на лист писчей бумаги. Казалось, Корнелий неловко пытается укрыться от призывающего Гласа. Тот, несмотря на звенящее доброжелательство, наверняка ничего хорошего, за исключением Страшного суда, не сулил. Нить прошептала: – Это же вас! Идите! «Не хочу!» – Не заставляйте ЕГО ждать, – в голосе Нити звучала смесь восхищения и зависти. Она наверняка отдала все, лишь бы поменяться с Корнелием и броситься на зов Червоточина, как мотылек на горящую свечу. Корнелий встал и пошел на зов, ощущая прикованные к нему десятки взглядов – столь же восхищенных, завидующих, ободряющих, мол: «Смелей, смелей, товарищ! Хотел бы и я быть на твоем месте, чтобы и Он призвал меня, как призвал тебя!» Корнелий растерянно осматривался, не потому что выискивал источник зова, но чтобы встретиться со множеством глаз, вглядеться в лица тех, для кого Червоточин – бог и царь, хотя последнее звание он милостиво сложил с себя, щедро одарив им неизвестного Минотавра. И глаза эти – зеленые, карие, голубые, серые – светились преданностью учителю, вождю, наставнику… Нет, нет и нет, поправил себя Корнелий, не учителю, не вождю, не наставнику, а кому-то гораздо большему, кому-то, кто вправе, ощущая на себе подобные взгляды, самочинно провозгласить себя богом. И все, что бог возжелает, они немедленно исполнят… Ему хотелось тряхнуть головой, избавляясь от подобных мыслей, как встряхивается после купания пес, разбрызгивая с шерсти тучи брызг. Столик Червоточина располагался в углу кают-компании, у панорамного окна, откуда открывался вид на территорию базы и поверхность Амальтеи. Юпитер еще не взошел, на небе щедро блистали звезды, двигались крохотные диски обширного семейства спутников любвеобильного гиганта-громовержца, серебрилась полоска кольца, предвещая скоротечный день под карамельным светом газовой недозвезды. Червоточин сидел один, но рядом возвышалось огромное существо, сначала Корнелий принял его за рыцарский доспех, каким-то чудом доставленный с Земли и явно принадлежавший гигантскому средневековому рыцарю. Потом сообразил – это древний робот из славной когорты первопроходческих машин, умопомрачительный по энерговооруженности, защищенности и живучести тектотон, какие в обязательном порядке включались во все экспедиции на небесные тела Солнечной системы. Тектотон стоял, по-человечески сложив длинные верхние манипуляторы на груди. Он него исходило хорошо различимое даже в шуме кают-компании низкое гудение. – Вижу, вам понравился Минотавр, – сказал Червоточин, поднимаясь из-за столика и протягивая Корнелию руку. Сухое и сильное рукопожатие – именно такое, какое предпочитал Корнелий. – Любопытный экспонат, – заметил Корнелий. – Как вам удалось его раздобыть, да еще в таком состоянии?