7. Червоточина Минотавр пребывал в пустоте и тишине. Как тогда, когда его поглотил Огневик. Вот только никакой звезды. Только пустота и тишина. И то, и другое – осязаемы. Он не понимал, как такое возможно, но пустота и тишина воспринимались на ощупь, кожей. Что можно узреть там, где нет ничего, и слышать там, где царит тишина? Он чувствовал: здесь кто-то есть. Будто некто или нечто разглядывало его откуда-то издалека, как весьма далекую, но очень и очень любопытную звезду. Или икринку. А может, как то и другое – одновременно… В детстве он слышал историю, будто каждая звездочка в небе – крохотная икринка, она ждет своего времени, чтобы спящее в ней существо проснулось и разорвало оболочку. Как он здесь оказался? Поверхность забытья только и ждала этого вопроса. Воспоминания хлынули потоком – все сразу, одновременно, и только теперь Минотавр осознал, насколько был пуст. Всего лишь полая форма, воображавшая себя полноценным существом. Пасифия, Ариадна, Земля, Лапута, Санаториум, Брут, детство, фабрики, терраформовка… Он мог окинуть все это одним взглядом, как деления на линейке – времени не существовало, а имелся набор картинок, разложенный перед ним. Весь сразу. Он продолжал вспоминать – то, что случилось не с ним, его тогда не существовало, случилось за пределами условного нуля, обозначенного рождением, – поколения тех, кто оказался раньше, еще раньше, еще. Они вереницей проходили сквозь Минотавра, похожие на воздушные пузыри подводных городов, какие строят прирученные пауки-плавунцы, и он делал вдох каждым поколением и узнавал – это же я! И это тоже я! И вот он я! Будто вся предшествующая история – непрерывная цепочка возрождений единственного героя, подлинной личности, а все и всё – лишь иллюзия. Нет и не существовало никого, кроме запертого в лабиринте времени Минотавра, воплощенного в цепочках искусственно и искусно сконструированных цепей ДНК… А затем исчезло и осознание собственного Я, будто смытое океаном времени, осталось лишь нечто примитивное, трепещущее, пугливое, настолько мелкое, что в нем не могла уместиться личность падающего в бездну прошлого Минотавра… Падение завершалось. Минотавр вынырнул из вязкой темноты, ушел из поля зрения кого-то огромного, холодного и презрительного, что рассматривало его с брезгливым любопытством, как рассматривают в микроскоп особо вредный штамм. Но у пустоты обозначился низ. Там, под ногами. И теперь лучше приготовиться. Минотавр подобрался, сжался, как и полагается перед приземлением. Меньше всего он ожидал вновь оказаться среди гипостазисов. Механизмы категорий заполняли все обозримое пространство самодвижущимися статуями, какие он видел в музее, куда его затащила против воли Пасифия… Пасифия? Гипостазисы обступали со всех сторон, необъяснимые и по большей части – вышедшие из рабочего состояния. В них что-то еще двигалось, гремело, испускало пар, плевало маслом, но печать забытья лежала на них. И внезапно он увидел среди них фигуру, сжимавшую коротенькую палочку. Поймав взгляд Минотавра, она произнесла: – Я всего лишь пытаюсь ими дирижировать. Это не так просто, уверяю вас. А где же Алиса, что завела вас в червоточину кроличьей норы в надежде вывести в Страну Чудес? Минотавр огляделся, Нити не было. – Впрочем, могу ошибаться, – заявила фигура, палочкой она не переставала размахивать, а гипостазисы закружились, подчиняясь ей. – Я припоминаю, что Зевс родился из головы Юпитера… Кстати, если встретите Червоточина, передайте: он некудышный бог! Определяющая теорема бога: необходимо и достаточно творить из ничего, подчеркиваю – из НИЧЕГО! Он же – жалкий плагиатор, присвоил сначала теорию, затем благовесть, а теперь вообразил себя всемогущим… Передайте, обязательно передайте! – Эй… Эй! – Громко, еще громче, но звук гас в вязком воздухе. – Нить! Где ты?! У него крепло ощущение – примарка здесь, рядом, протяни руку и прикоснешься к ней, она пряталась в его слепом пятне, решив вспомнить детские игры. Этими забавами она изматывала Минотавра на «Адажио Ди Минор». Он улавливал на краю зрительного поля неясную тень, ускользавшую при попытках сфокусироваться на ней. И тогда Минотавр широко развел руки, пригнулся, захлопнул веки и закружился на свободном пятачке между гипостазисами, будто загонял стайку резвых рыбешек. Кажется, именно так Нить учила его играть в одну из своих загадочных игр. Благо вокруг больше никого, а потому никто не мог видеть его нелепых движений. Во всяком случае так казалось, пока скрипучий голос не произнес: – Детский сад, не находите, коллеги? – Они все с причудами, – немедленно отозвался другой, не менее скрипучий, но с примесью похожего на одышку свиста. – Выбирать не приходится, – вступился, кажется, третий. – Чересчур долго ждали, чтобы быть разборчивыми. – Выбор есть всегда, – это опять заговорил скрипучий первый. – У таких, как он? Полноте, коллега! Или вы действительно не желаете понимать – в чем предназначение его и таких, как он? У них есть цель и задача, ради этого они и сотворены. Минотавр замер в неудобной и нелепой позе, все так же зажмурившись, желая скрыть, что слышит разговор. Затем выпрямился, открыл глаза и вновь его окружила вязкая тишина с редкой взвесью скрипа и лязга древних гипостазисов. – Кто здесь? – спросил он, повторил громче, а затем заорал так, что огромное, медлительное эхо волной покатилось между рядами необыкновенных фигур. Он шагал среди них, затем бежал – тяжело, неуклюже, топая копытами. Густой пар из носовых щелей тянулся за ним, словно в нем пыхтел невообразимо древний паровой двигатель. 8. Встреча Ряды гипостазисов не имели пределов. Чем дальше он бежал, тем более нелепые формы они принимали – неузнанные, непонятные и оттого жуткие. Минотавр напоминал себе отпрыска, что тайком выбрался из садка и отправился под покров леса, туда, где влажно, где густые туманы, где таились пятна родовых болот. Он пробирается между деревьев и лиан. Древнейший инстинкт любопытства охватывал поколения и поколения таких как он, но сопротивляться ему могли лишь единицы, у коих этот древний зов пересиливал все, что только могла дать разумному существу цивилизация. И все его тело сотрясает дрожь предчувствия – из-за дерева возникнет Наставник, подхватит беглеца на руки, прижмет к себе, не ругая, не наказывая, но понимая хорошо и ясно – что сорвало отпрыска с ложа и кинуло в объятия ночи и туманов. Минотавр готов был поклясться – так когда-то и случилось, убегал он часто. Не всякий раз Наставнику удавалось его перехватить на пороге леса, оберегая от того, с чем мог встретиться отпрыск в чащобе, в царстве гипостазисов. А ведь по упрямым поверьям, что ходили внутри садка, встреча с гипостазисом не сулила ничего хорошего. Встретивший его сам превращался в гипостазис. Минотавр колотил себя в бронированную грудь и мотал рогатой башкой. Он кидался на окружившие его плотными концентрическими рядами гипостазисы точно так же и с тем же результатом, как некто Минотавр на далекой-далекой Лапуте кидался с голыми кулаками на бронированного робота, нанося чудовищные по силе удары в корпус машины, непобедимой и непробиваемой. Он знал, что не победит – один против всех, кулаки против изощренных категорий, идей, смыслов, его научили – невозможно победить идею грубой физической силой. Так называемые смерть-цивилизации оставляли после своего исчезновения гипостазисы, неподвластные ни времени, ни пространству, они точно так же служили строительным материалом, материалом сборки наследующих им цивилизаций. Так звездное вещество, наработанное термоядерным синтезом, служило физической основой формирования планетарных систем, а затем и самой жизни на пригодных для ее существования небесных телах. Но сейчас-то Минотавр не являлся живым существом! Невозможно пройти на берег Океана Манеева по задворкам и окольным тропам, оставаясь живым. Как нельзя упасть с Лапуты на поверхность Венеры и остаться собой хотя бы физиологически. Так в чем дело? Почему он равнодушно принял превращение в Минотавра, но с таким нежеланием и отчаянием не желает признавать себя хоть частично гипостазисом? – Пойдем, – раздался голос Нити, и он словно заморозил Минотавра, готового к очередному прыжку на окруживших его врагов. – Он ждет. Минотавр тяжело выдыхал раскаленный воздух, и тот инеем осаживался на деталях гипостазиса, он-то и должен был стать очередной целью его ярости. Но между ними возникла примарка в дурацком старинном скафандре. Стояла и смотрела на Минотавра, подняв сжатые в кулачки руки к груди, собираясь защищаться или защищать. – Он ждет тебя, – повторила Нить. Больше всего Минотавру хотелось взорваться. Как атомной мине. Раздуться, распухнуть ядерным взрывом, поглотить пылающим нутром теснящиеся вокруг гипостазисы – останки былых времен, былых пространств и былых цивилизаций. Они канули во всепоглощающее прошлое, но отнюдь не безвозвратно, оставив после себя окаменелости сутей. Им хватало силы влиять на то, на что они не имели никакого права влиять. Нить подошла к Минотавру, взяла за руку, потянула за собой, и он подчинился. Может тот, кто его ждал, что-то прояснит, объяснит, убедит, в конце концов. Издали это походило на океан. По безграничному пространству катились волны, обрушивались на черный каменистый берег, разлетаясь тучами брызг. Белесая жидкость, подсвеченная изнутри. Лишь внимательный взгляд мог уловить, что эта субстанция более вязкая, чем обычная вода, а еще в ней обнаруживалась внутренняя структура, словно толщу океана пронизывала ледяная паутина, какую ткали полярные арахниды. – Океан Манеева, – объявила Нить для того, чтобы у Минотавра не возникло сомнений. Его привели именно туда, куда нужно. – Место, куда все попадают после смерти. – Никогда не верил в подобные бредни, – проворчал Минотавр. – Нет после смерти ничего, кроме пустоты. Ни путешествий, ни приключений, ни Океана Манеева. Нить с любопытством осматривалась. – Но ведь ты тоже здесь был, – сказала она. – Неужели не помнишь? – Нет, – отрезал Минотавр. – Жаль, – вздохнула Нить. – А я думала, последыши могут вспомнить свое пребывание здесь. – Последыши? – переспросил Минотавр. – Кто это? – Ну, такие, как ты. Сейчас населяют Венеру… то есть планетоид… – Нить замолчала. – Извини, совсем запуталась. Ведь сейчас – не тогда… Минотавр взял Нить за плечо, крепко стиснул, наклонился так, что струи пара били ей в лицо, и прорычал: – Ты знаешь гораздо больше, чем говоришь. Так? Нить сморщилась, став неотличимой от примара. Только здесь и сейчас Минотавр окончательно убедился в ее природе. Она не принадлежала его роду. Что до этого ускользало от осознания. – Ничего я не знаю, – буркнула примарка. – Знаю только, что примары создали последышей. Остальное… спроси его! – Нить кивнула, будто за спиной Минотавра кто-то стоял, кто-то, ухитрившийся подобраться к ним невидимым и неслышимым. Не отпуская плечо примарки, Минотавр выпрямился и обернулся. 9. Берег Над Океаном Манеева зарождалась гроза. Или ураган. Плотная чернота пришла во вращение. Кто-то незримой ложкой размешивал в стакане воду с такой быстротой, что поверхность, закрученная в спираль, выгнулась, потянулась к вздыбившемуся огромными волнами океану черным хоботом. Казалось, две стихии – черная и белая – тянутся друг навстречу другу, причем в толще воды зарождается и усиливается свечение, собранное из мириад крохотных огоньков. – Как же они все этого хотят, – пробормотала Нить. – Покинуть нирвану и вновь вступить в спираль перерождений. Кто они, хотел спросить Минотавр, но вдруг увидел, как поверхность Океана Манеева там, где ее должен был коснуться черный хобот, покрылась рябью, потеряла тягучесть. В ней проступили комочки, каждый из них шевелился, извивался, тянулся крошечными отростками, будто ломоть питательной субстанции, оставленной в неподобающей температуре анклава, покрыли множественные червячки. Минотавра затошнило. Он заскрипел деснами, сдерживая поднимавшуюся из нутра волну – горячую и едкую. Черный хобот погрузился в толщу Океана Манеева, и его облепили те самые комочки. Они ползли по бугристой поверхности, хватаясь отростками, в том числе друг за друга, некоторые не удерживались, срывались и падали обратно. Там, где черный хобот ушел в глубину, вспыхнула яркая точка, двинулась по дымному пищеводу, подгоняемая его сокращениями. – Похоже на оплодотворение, – сказала Нить непонятно. На оплодотворение это совершенно не походило, ведь не было ни садка, ни ограниченной водной емкости, но Минотавр промолчал. А примарка потянула его за руку: – Пойдем, он ждет тебя. Минотавр неохотно подчинился. Ему хотелось посмотреть, что произойдет дальше, как извлеченная из Океана Манеева давно, а может, и совсем недавно почившая личность, поднимется крошечной звездой по полупрозрачному хоботу, и что с ней случится дальше – как и какими силами она будет возвращена туда, откуда пришла и растворилась в Океане Манеева. Они шли вдоль прибрежной полосы. Накатывающие на берег волны не достигали их ног. Среди камней высились статуи из тончайшей переливчатой пленки. Одни повалились на песок, ударились о камни, частично рассыпались, деформировались. От некоторых остались только части ног, нелепо торчащие из песка. Статуи располагались не хаотично, а в строгом порядке, отмечая путь того, кто двигался по берегу Океана Манеева. Проходя мимо одной из статуй, Минотавр тронул ее. Она качнулась, опрокинулась, ударившись о валун, и рассыпалась радужными осколками. Когда Минотавр с Нитью подошли к самой кромке океана, стало очевидно, что Океан Манеева – не вода. Белесая субстанция была не только более вязкой, но ее явно притягивал Минотавр. От каждой набежавшей волны в его сторону вытягивались десятки ложноножек, цеплялись за камни и песок, тянулись к нему, но волна отступала и утаскивала их за собой. Минотавр чувствовал, как нечто опутывало его невидимыми нитями, слишком слабыми, чтобы сбить с шага, но достаточными, чтобы каждый последующий шаг чуть-чуть отклонялся от прямолинейности. Он как корабль, в чье движение вмешивалась невидимая тяготеющая масса, искажая траекторию так, что рано или поздно космоплав выйдет на ее орбиту. На Нить Океан такого воздействия не оказывал – она шла прямо, без отклонений, и тем самым невзначай помогала Минотавру подправлять собственное движение. Кроме камней и статуй берег усеивали полупрозрачные осколки. Минотавр подхватил один из них рассмотреть, перед глазами вспыхнула картинка, до того яркая и полная ощущений, будто Минотавр ухитрился на краткий миг втиснуться в чей-то разум и поймать чужой мир чужими глазами. Он запнулся, наваждение исчезло, подобранный осколок обратился в легкий дымок, а Нить сказала, не оборачиваясь: – Не подбирай. Это обломки чужих душ. Минотавр, наклонившись было за новым осколком, отдернул руку и проворчал: