12. Падение с небес Ариадне казалось, будто движется наперекор встречному мощному водному потоку. Она была уверена – на следующий шаг сил не будет, течение подхватит, завертит и отбросит туда, где ей и следует находиться – в своей каюте-темнице. Но силы откуда-то притекали. Шаг… Еще шаг… Один… четвертый… И вот она так близка к самолету, протяни руку – и ухватишься всеми четырьмя пальцами за страховочную скобу. Самый обычный самолет для доставки персонала на фабрики. Как раз то, что надо. Но преодоления сопротивления требуют не только мышцы, но и мысли. Сознание походило на дикого прыгуна, которого пытались обуздать сбруей и седлом, отчего животное совершенно обезумело. Словно личность Ариадны раздробилась на тысячи осколков. Каждый из них отражал нечто яркое, на чем хотелось сосредоточить внимание, но оно тут же перескакивало на другой осколок… четвертый… четырехтысячный… Она лихорадочно выискивала в лабиринте миров то неказистое отображение самолета, в который предстояло забраться, запустить мотор и отправиться за тем, кто обрел свободу падения. Сколько ему лететь вниз? Сколько у нее времени? Что такое вообще время?! Но разгадка состояла не в том, чтобы искать, а в отказе от собственного Я. Чересчур много чести. Клайменоли обуздывали то, что мнило себя Я, выделенной и обособленной в пространстве и времени личностью, пупом мироздания, тогда как к тому, что личностью себя не мнило, оставались вполне безразличны. Сила рождает сопротивление. Покой не рождает ничего. И Ариадна успокоилась. Отторгла все, что считала собой, превратившись в пустоту. В ничто. И лишь когда самолет сверхлегкого класса «Нить», даже не транспортный и не разведывательный, а всего лишь учебно-тренировочный, взревев турбинами, подкатил к краю, Ариадна ощутила укол страха – живительную инъекцию, реанимирующую привычное сознание. Самолет был окрашен в оранжевый цвет и побывал во многих передрягах, как и положено такому летательному аппарату, за чей штурвал садятся неофиты, С гидравликой управления оказалось не все в порядке – уровень воды не желал подниматься до нормального, что ухудшало маневренность «Нити» и создавало угрозу пилоту. Однако ждать, когда автоматика устранит неисправность и по водоводам закачается перенасыщенная кислородом жидкость, у Ариадны не оставалось ни времени, ни желания. Руки нажали на штурвал, и машина, перевалившись через край стартового трамплина, нырнула вниз, вслед за Минотавром. Локатор тщетно выискивал в густой мути облаков крохотную точку низвергнутого демиурга, и только теперь Ариадна сообразила, что не учла дрейф самого небесного острова. Она резко дернула штурвал на себя, выводя машину в горизонтальную плоскость, нисколько не заботясь о допустимости подобных перегрузок для самолета, и тем более – для своего организма. Вода, плескавшаяся на уровне груди, залила глаза, стало хуже видно, если только «хуже» подходит к окружавшей самолет облачной пелене. Когда думаешь о себе, появляются клайменоли. Ариадна сыта ими по горло. Хотя, если здраво рассуждать, клайменоли могли пригодиться, в них наверняка вшита программа самолетовождения… Минотавр, где ты?! Мощность локатора учебно-тренировочной машины не приспособлена для поисковой операции подобного рода. Равно как и приборы самолета годились лишь на то, чтобы безопасно выйти из зоны суперротации в спокойный слой атмосферы. А затем проделать все в обратном порядке. Ариадне же предстояло найти крупинку в мутной облачной взвеси. Она попыталась прочесать радиодиапазон, надеясь уловить сигнал облачения Минотавра. Но никаких маяков в нем не было. Белый шум по всем каналам. Безнадежно. Минотавр уже мертв. Хотя еще может быть жив. Такой вот парадокс, словно пресловутая жаба, заключенная в ящик с ядовитой мухой, которую она то ли съест, то ли не съест. Но сдаваться Ариадна не собиралась. Она попытается перехватить Минотавра там, где заканчивается облачный слой. Будет барражировать на границе суперротации, надеясь на визуальный контакт или на то, что хилые локаторы хоть что-то уловят в окружающем мире. О том, как она сможет поймать падающего, Ариадна думала в последнюю очередь. На нить. И на крюк. Они имелись в носовой части машины и предназначались для отработки навыков швартовки к Лапуте в условиях ураганов, а также спасательных операций, когда требовалось подцепить тяжелый транспортник, попавший в турбулентность. В общем, обнаружив Минотавра, ей предстояло поймать его как рыбину. Однако она переоценила свои способности управлять самолетом. Наверное, имелся особый прием пересечения зоны, разделявшей двигающийся с сумасшедшей скоростью верхний облачный слой планетоида и спокойный слой придонной атмосферы, но Ариадна не успела с ним ознакомиться. Понадеялась на скудную автоматику, которой оснащался этот алюминиевый снаряд с короткими крыльями. Поэтому сильнейший удар о границу двух сред подбросил самолет и застал Ариадну врасплох. Недостаток воды тоже сказывался, не в силах погасить перегрузки. Машина крутилась, тело норовило вырваться из перевязей, она ударилась лбом и затылком, в глазах вспыхнул огненный фонтан, затем малоуправляемый самолет свалился в пике и вновь врезался в границу суперротации. Он походил на щепку в зоне прибоя, которую волны норовили выбросить на берег, но коварно вновь утаскивали в море, чтобы затем все повторить. На какое-то время Ариадна забыла о падающем с небес Минотавре, пока в одно мгновение темпоральный поток внезапно прекратил бег, точнее – замедлил его. Сумасшедшее движение облаков превратилось в вязкий перелив густой субстанции, и в этом переливе взгляд наконец-то обнаружил вертикальный прочерк падения крошечной фигуры, окруженной ослепляющим сиянием. Удивительно, как Ариадна раньше не заметила столь ярчайшую точку. Это должен быть Минотавр. Ариадна не раздумывая бросила самолетик в его сторону, нащупывая рычаг выброса нити с крюком магнитного захвата, но маневр стал последней каплей, переполнившей сосуд надежности учебно-тренировочной машины. «Нить» порвалась на части. Книга V. Венера 1. Падший Минотавр выбирал, кого сожрать первым. Со стороны это выглядело именно так. Впереди шествовало громадное чудовище, рогатое, копытное, бугрящееся мышцами экзоскелета, выдыхающее из щелей жуткой маски густой пар, четырехпалые лапы сжимали цепь с крупными звеньями, к ней попарно наручниками пристегнуты пленники. Чудовище тянуло цепь, а вместе с ней и несчастных, которых набралось уже четыре четверки, но Минотавр не сомневался – их станет больше. Гораздо больше. Столько, сколько нужно, чтобы восстановить разрушенное, заброшенное, саботированное. И нисколько не жалел тех, кто терял последние силы, падал на колени и упрашивал оставить здесь. Ибо вообще не понимал – что значит жалеть? Чудовища не ведают снисхождения – ни к героям, ни к трусам. Планетоид решил сыграть с ним по собственным правилам. Что ж, он напомнит, кто здесь устанавливает правила. А ведь пропеченная огнем и протравленная кислотой Венера наверняка имела на него виды. Иначе он бы брякнулся о поверхность, и крылья не спасли. Да от них, этих коротких обрубков, и так оказалось мало толку, когда он падал, низвергнутый с небес. Разве только замедляли падение, давая время, необходимое для перестройки метаболизма. Минотавр корежил и перестраивал планетоид, осеменяя атмосферу наноботами, изменявшими планетоидную генетику и физиологию. Венера ответила на вызов. Красные кольца и Огневики перестроили фабрики, и теперь наноботы изменяли не планетоид, а тех, кто на нем поселился. Венера воспротивилась попыткам перестроить ее под разумных существ и взялась перестроить их под себя. С кем-то Минотавр по этому поводу спорил. Далеким и позабытым. И спор проиграл, ибо когда его тело прошило границу суперротации, он перестал быть тем, кем был, превратившись в существо, приспособленное к раскаленной поверхности Венеры. На мгновение перед ним расстелился обнаженный, лишенный покрова багровых туч планетоид. Он узрел унылую раскаленную поверхность, где и взглядом не зацепиться, разве что за дымящееся нечто, походившее на изрядно мятый анклав для биологических опытов, но Минотавр сообразил – Голоконда, след метеорита из антивещества, упавшего на Венеру в невообразимо далекие времена. И Минотавру представилось, будто то не метеорит, а подобное ему разумное существо, тоже кем-то сброшенное с небес, и тело его, окаменев, превратилось в горную цепь, а внутренности стали источником радиоактивных материалов. Гипостазис падшего. Неужели и ему уготована подобная участь? Стать еще одним биологическим анклавом, в котором будет бурлить, эволюционировать, набирать силу новая цивилизация? Но затем вокруг сгустилось нечто плотное, скрыв и поверхность, и Голоконду. Минотавр понял – за него принялись наноботы. Темная туча окутала его болотной мошкарой, замедлила падение, ровно настолько, чтобы он врезался в каменистую почву, но не разбился, а пробил ее и обрушился на дно огромной каверны, какими изобиловала Венера – последствия вулканической активности планеты. Минотавр лежал, словно внутри родильного кокона, раскинув руки и ноги, вслушиваясь в ощущения измененного тела. Он не дышал. Ему ни жарко ни холодно. Он различал сквозь золотистый пещерный сумрак окружающие стены, изъеденные многочисленными отверстиями, откуда сочилась тягучая багровая масса, он не сразу признал магму. Минотавр рывком вскочил, не ощутив ни малейших последствий падения. Будто на самом деле разбился вдребезги, но его заботливо и тщательно склеили в Феодоровском процессе и вновь выпустили в жизнь, минуя лабиринты Санаториума. И хорошо. В Санаториум Минотавр не желал возвращаться. Мироздание сыграло жестокую шутку – приспособило к тому, что он желал уничтожить. И Минотавр, сорвав маску и рогатый шлем, бросив их под ноги, задрал морду и взревел смертельно раненным зверем. Рев эхом прокатился среди закоулков лабиринта пещер, вырвался через многочисленные щели, свищи, отверстия и отразился от столь же запутанного лабиринта камней, холмов, останков фабрик, жестких кущей и куп местной растительности. Ей была уготована участь погибнуть, но теперь она словно насмешливо шелестела в ответ на яростное отчаяние низверженного демиурга: «Ты наш… ты наш… тын-ашшш…» И он взял себя в четырехпалые лапы. Поднял уже ненужные шлем и маску, кое-как выпрямил погнутые пластины и вновь напялил, не обращая внимание на заусенцы, раздирающие кожу, его новую дубленую кожу, которой нипочем ни кислотные дожди, ни запредельная температура. Шкура казалась глиняной. Будто Минотавра слепили по образу и подобию, но из глины. Не слишком, впрочем, сообразуясь ни с точностью образа, ни с подобием подобия. В чем ему предстояло убедиться. Он огляделся и пошел. Туда, куда глядели буркала маски, еще более свирепой от вмятин. Они придали ей особо кровожадное выражение. «Тын-ашшшш…» «Это мы посмотрим», – пообещал в ответ на завывание ветра в закоулках пещер Минотавр. «Ты проглотила меня, старая дрянь, решила переварить, разложить на белки и углеводы, метаболировать и встроить в собственное тело. Но так просто не дамся. Я напичкаю твою венерианскую печень такой отравой, что мои фабрики покажутся тебе легким слабительным… Тебя вспучит и разорвет! Разорвет в клочья, ты меня понимаешь, старая кислотная дрянь?! Лучший из миров, бездна тебя поглоти!» «Тын-ашшшш…» Если бы не тонкие кварцевые нити, тянущиеся вдоль пещер и переходов между ними, заплутать Минотавру в лабиринте червоточин. Наверняка геологи, окажись они в здешних местах, выдвинули бы более или менее правдоподобные гипотезы о том, как такие нити могли образоваться в условиях сверхактивной вулканической деятельности, ведь в сердце Голоконды кипел анклав антивещества, но самого Минотавра их происхождение не занимало. Достаточно, что они позволяли не плутать по кругу. Они походили на туго натянутые струны, словно не в червоточинах планетоида скитался Минотавр, а внутри рояля. Стоило прикоснуться, как они начинали вибрировать, издавая нечто, похожее на музыку. В некоторых червоточинах ему попадались следы гусениц, выжженные участки скалы, пустые ящики, ослепительно белеющие детали фабрик, неведомо как сюда попавшие. Минотавр, словно рачительный хозяин, подбирал их, внимательно осматривал. Если они на поверхностный взгляд еще годились в работу, то брал с собой, взваливая на плечи, будто добычу. Но их становилось больше, они густо усеивали белыми пятнами красно-коричневую почву, а за очередным поворотом открылось то, что Минотавр не ожидал здесь увидеть, – фабрика. Перекореженная поверхность планетоида обрела фрактальную топологию, переходы с внутренней стороны на внешнюю происходили незаметно, а может, таких переходов вообще не было, а имелись одноповерхностные листы в многомерной развертке. Когда-то белоснежные дырчатые кубы, откуда вырывались дымчатые струи наноботов, изменили цвет на преобладающий в окружающем мире, тем самым подтверждая отказ от попыток менять этот лучший из миров в пользу того, чтобы поддерживать его в первозданном совершенстве. Вслед за окраской произошло изменение формы, ведь правильная геометрия, прямизна граней и идеальная окружность отверстий также диссонируют пейзажу с его асимметричными округлостями пещер и каменистых холмов. Фабрика собиралась из кубов, они оплыли, словно побывав в реакторе, а точнее – в тисках Красного кольца, которое уже ушло отсюда, оставив лишь черный след там, где покоилось его тело. Не было здесь и Огневиков, верных спутников Красного кольца, а фабрика функционировала по вновь заданной программе, натужно отрыгивая плотные клубы наноботов, вероятно тех самых, что превратили Минотавра в обитателя Венеры. Тын-ашшш… напомнил шелест Минотавру, словно предупреждая от опрометчивых действий, будто он что-то мог сделать с фабрикой голыми руками… тын-ашшш… Минотавр поневоле задумался: может, все-таки в его недюжинных силах если не исправить процесс синтеза наноботов, то хотя бы расстроить его до предела. И большая часть микроскопических машин при проверке будет признаваться браком и возвращаться на переработку. Нужно подправить иммунную систему фабрики, чуть изменить параметры… Но для подобного нужны помощники. 2. Диалоги Он не сразу обратил внимание на сидящих кольцом на земле, будто члены экспедиции под конец утомительного перехода выбрали подходящее место и устроились для отдыха. Пожалуй, это чересчур даже для Минотавра – вид нагих фигур вокруг плазменной горелки, изображавшей, как нетрудно догадаться, походный обогреватель. Над каждым из сидящих вилось облачко наноботов, будто мошкара болотная, но, в отличие от насекомых, микроскопические создания вели себя более бесцеремонно. Многочисленными нитями они втягивались в ушные и носовые отверстия сидящих, а висящие над лысыми головами тучки вибрировали, пульсировали, как огромные чернильные сердца. Затем туча втягивала щупальца, взмывала вверх и исчезала, но на ее место тут же заступал другой сгусток наноботов, и цикл повторялся. От горелки резака на стены пещеры отбрасывались искаженные тени сидящих, так что если некто мог созерцать только их, не видя тех, кто порождал островки тьмы, он вряд ли бы догадался, что это самые обычные разумные существа, а вовсе не чудища, похожие на многоруких великанов. Сидящие, казалось, не обращали на происходившее с ними никакого внимания. Лишь вяло отмахивались, продолжая неторопливую беседу, Слова и смысл ее Минотавр не улавливал. Будто они общались на неизвестном ему языке. Вроде и знакомые слова, но понять их нельзя. – Диакритус чересчур увлечен номинализмом, – говорил сидевший спиной к Минотавру. При этих словах он вытянул вперед руку и пальцем ткнул в одного из товарищей. Он, вероятно, и являлся упомянутым Диакритусом. – Мироздание насквозь материально на всех этажах бытия. То, что не имеет физического воплощения, не существует. Морок. Фата моргана. Даже смерть-цивилизация транслирует свое наследие в материальных формах, мы по недомыслию именуем их гипостазисами! – Сократус резок в суждениях, – возразил Диакритус. – Вполне возможно вообразить существо мира, в котором идея для обретения существования минует стадию гипостазиса, обретаясь в мире идей, равно как тень разумного существа на стене пещеры – всего лишь тень, а не он сам. Не правда ли, Дедалус? – Диакритус ткнул в бок соседа. Тот сунул в горелку стальной штырь и задумчиво наблюдал, как он оплавляется и тяжелые капли металла падают на почву. – Чтобы иметь совесть, надо иметь образец совести, воплощенный в гипостазисе. Если таковой образец отсутствует, каждый волен вложить в понятие собственное понимание, и в результате никакой совести не будет существовать. Равно как для того, чтобы реализовать проект, нужны не только чертежи, но и демиург – образец для тех, кто проект воплощает. Демиург – гипостазис гипостазиса. – Понимаю, откуда ураган приходит, – пробормотал Дедалус. – Уж не про терраформовку Венеры толкуешь? О Телониусе скучаешь, Океан Манеева его поглоти? Минотавр придвинулся ближе. Однако его не замечали, погруженные в беседу. – Кстати, о смерти, – вскинул голову Сократус. – Разве сам Океан Манеева не является коллективным гипостазисом смерти? И Феодоровский процесс есть всего лишь следствие неуклюжих попыток разобраться в механизме гипостазиса. Это так очевидно – разум и накопленная им информация никуда не исчезает, не стирается из ума мироздания, но сохраняется. В особой форме. А когда все перейдем в форму существования Океана Манеева, то превратимся в пресловутую смерть-цивилизацию… – Ха-ха-ха, – натужно произнес Диакритус, захлопав в ладоши. – Наконец-то тебе открылось происхождение смерть-цивилизации. Поделись с Оракулом. Судя по наступившей тишине, упоминание Оракула произвело на сидящих неприятное действие. Заслушавшись, Минотавр не уследил за железками, что тащил на плечах, одна из них выскользнула и глухо ударилась о почву. – Кто здесь? – Диакритус вскочил. – Кто? Минотавр вступил в круг. Вид его оказался столь непривычен для собеседников, что они вслед за Диакритусом поднялись. Лишь один, в драном скафандре, остался лежать, ибо в беседе участия не принимал, продолжая громко похрапывать. – Приветствую, – сказал Минотавр столь зловеще, что некоторые из вставших вздрогнули. – Шел по своим делам, но беседа ваша привлекла мое внимание. Не будете сопротивляться, если и я погреюсь? Диакритус, Сократус и Дедалус одновременно качнули головами: нет. – Но, может, ваш спящий имеет аргументы против моего присутствия. – Минотавр указал на лежащего. – Это Диогенус, – сказал Диакритус. – Уверен, он не против вашего… гм… присутствия. Минотавр ссыпал железки, отчего Диогенусу следовало не только пробудиться, но и подскочить от грохота. Но он по-прежнему лежал. – Тем не менее настаиваю на испрошение у Диогенуса разрешения присоединиться к вашей компании, – прорычал Минотавр. Дым из дыхательных щелей пошел гуще. Сократус находился к Диогенусу ближе всех, наклонился и потряс спящего за плечо: – Эй, Диогенус, тут такое дело… – Он понизил голос и принялся шептать, на что Диогенус заворочался, затем с кряхтением приподнялся, сел, мутно осмотрел товарищей, взглядом задержался на Минотавре. – Е-о! Ну и урод! – сказал хрипло. – Чего только во сне не привидится… После чего хотел вернуться в исходное положение, но Сократус вновь зашептал, показывая на Минотавра. – Не возражаю… не возражаю… – Диогенус широко зевнул. – Совсем со своими спорами очумели… Сократус поглядел на Минотавра: – Он не возражает. – Благодарю. – Минотавр присел на корточки, обхватил колени. Продолжил с максимальной вежливостью: – Подходя к вашему костру, невольно услышал часть беседы, где прозвучал незнакомый мне термин – «смерть-цивилизация». Не могли вы прояснить, что имеется в виду?