– Ваш Главный мастер три часа у меня в ногах валялся, умолял принять это место. – Почему? – Он знал, кто я такой. Вот он учитель. Настоящий. Кажется, вы его не любили. Но он жил ради детей. Он видел, к чему идет. Ну а присутствие в лицеуме крайна – дополнительная защита. – А откуда он… ну, это… узнал? – заинтересовался дотошный Илка. – Старина Арктус Грим всегда много болтал. Я прибыл в город по реке и поначалу поселился в Норах. «У Реней, – в приступе вдохновения подумал Варка – повезло им, как ни крути». – Но там было шумно и не слишком чисто. Так что я был рад перейти к господину Арктусу, который, переехав в деревню, уступил мне свой дом. Он сразу узнал меня, как ни странно… После стольких лет… Впрочем, он утверждал, что я был его любимым учеником. – А где вы учились? – быстро спросил Варка, надеясь выудить еще какие-нибудь любопытные подробности. – В столице… в Королевском университете, разумеется. Старшие сочли, что мой особый дар требует человеческих знаний. Князь Филипп написал блестящее рекомендательное письмо, в котором именовал меня своим любимым племянником. – Филипп Вепрь? – Он самый. Тогда он был на все готов ради союза с крайнами. Ну а быть племянником князя Сенежского – это обязывает. Пришлось представляться ко двору. – В белых чулочках? – тихо съехидничал Илка. – Именно. Варке не давало покоя другое. – Что значит – особый дар? Дар травника? – С чего ты взял? Травник я как раз вполне заурядный. А дар… Дар я утратил, когда бежал с каторги. Да не смотри на меня так. Я там недолго пробыл. Года полтора, не больше. Если учесть, что приговор был – пожизненно, я еще легко отделался. – А за что вас туда? – спросил Илка. – Политическое дело, да? – Он целую минуту пытался представить себе господина Крысу, грабящего с кистенем на большой дороге, и не смог. Значит, интрига или заговор какой-нибудь. Такие штуки Илка любил и рассказы о них выслушивал с превеликим удовольствием. – Да как тебе сказать, – задумался крайн, – политическое, наверное. Я шел из Коростеня в Малые Лодьи. Пешком. Лететь нельзя было. Шел, знаешь ли, по своим делам, никого не трогал. Из Коростеня вышел спокойно, а под Лодьями напоролся на конный дозор. Оказалось, что Коростень в руках самозванца, а Лодьи еще в руках короля. Или наоборот? Забыл. Я тогда молодой был. Дурак вроде вас… И кончиком пера шевельнуть не успел, как меня оглушили, связали, сунули в какой-то подвал и быстренько приговорили к повешению как вражеского лазутчика. Я страх как обрадовался. Вешать, думаю, будут под открытым небом, и тогда плевать, что руки связаны. Крылья не свяжешь. Только мне не повезло. Случилась нехватка гребцов на боевых галерах, и всем нам, голубчикам, смертную казнь заменили пожизненной каторгой. Сковали одной цепью и строем в порт. – Но вы улетели? – Да. Только не сразу. Видишь ли, гребцы сидят под палубным настилом, по два человека на весло, скованные попарно и прикованные к общей цепи. Оттуда не улетишь. Я все ждал, чтоб к нам спустился кто-нибудь из начальства. Тогда бы я смог… э… уговорить его расковать меня и вывести на палубу. Но начальство туда предпочитало не заглядывать. Запах нехороший, знаешь ли. Да и вообще зрелище не из приятных. Потом подумывал притвориться мертвым. Хотя с мертвыми там особо не церемонятся. Но тут мне повезло. Случился бой, наш «Хозяин морей» получил заряд точнехонько в пороховой погреб. Грот-мачта рухнула, палубный настил в щепки, общую цепь разбило, и вот тогда я улетел. Вместе с напарником. Он еще вырывался, болван. Ну, чего уставились? Ничего интересного в этом не было. Вода изо всех щелей потоками, сверху горящие обломки сыплются, а противник, не будь дурак, развернулся к нам всем бортом и стреляет картечью на поражение. Нас не ранили, обошлось, но вымок я как собака. А дело было осенью. Потом летел мокрый часов пять. До берега не дотянул, но добрался до Маремских мелей. Повезло. Как раз отлив был. Заночевали на клочке земли. Пять саженей в длину, семь в ширину. Огонь развести нечем. Напарник мой до утра грелся, цепи с нас сбивал. А я так вымотался, что и пошевелиться не мог. Закоченел до полусмерти. – А кто он был? – Напарник? Карманник из столицы. Начался прилив, пришлось оттуда убираться. До земли я его все-таки дотащил. А вот дальше не помню. Очнулся у каких-то рыбаков. Жар, кашель, трясовица… Грудная немочь во всей красе. – А напарник? – Понятия не имею. Никогда больше о нем ничего не слышал. – Выходит, он вас бросил! Больного! – возмутился Варка. – Тебя это удивляет? А твой товарищ как думает? – Ну, – поморщился Илка, – нехорошо вроде. – А если я тебе скажу, что у всех рыбацких деревень в Маремах договор с береговой стражей и за каждого беглого им полагалась награда? Илка пожал плечами. – За живого, конечно, – спокойно продолжал крайн. – Так что выхаживали они меня очень старательно. Боялись, помру раньше, чем за мной явится стража. Стражу я ждать не стал, но болел потом долго. И дар мой болезнь взяла. Но я об этом никогда не жалел. Бывают времена, когда подобный дар лишь обуза. Тут интересный разговор прервался. Пришли курицы. Варка был юноша воспитанный, приученный к деликатному обращению, поэтому он сначала упал лицом в подушки, а уж потом из них донеслось невнятное хрюканье. Крайн, битый жизнью, привыкший держать удар и сохранять лицо при любых обстоятельствах, только слегка улыбнулся: – Прекрасно выглядите, дамы. На Ланке было чудесное бледно-голубое платье с крохотными цветочками, вышитыми бирюзой и хрустальными блестками. С рукавов, перетянутых атласными лентами, свисали пышные банты. Все это изумительно сочеталось с огромными грязными валенками. Задумано платье было как облегающее фигуру, только неизвестный портной не предусмотрел, что у прекрасной дамы может быть фигура в форме неструганой жерди. Из пышного воротника торчала растрепанная голова-одуванчик на тонкой бледной шейке. Фамка со своим платьем (розовый атлас и гирлянды золотых розочек) расправилась сурово и решительно. Рукава закатала по локоть, шлейф завязала вокруг пояса и трижды подоткнула пышный подол. Волосы прижала золотым шнурком, завязанным, как у мастерового, поперек лба. Смотрела Фамка угрюмо. Для Жданки крайн отыскал мужскую одежду подходящего размера. Так что из нее получился кудрявый золотоволосый мальчик в синем бархатном костюмчике. С возмущенным воплем она прыгнула к Варке и принялась дубасить его подушкой. Хрюканье не прекратилось, только стало слабее и глуше. Илка на весь этот шум внимания не обращал. Он смотрел на Ланку. Ланка поймала этот взгляд и опустилась на подушки с гордым достоинством. Крайн вдруг что-то сообразил и со стоном взялся за лоб. На Фамку и Ланку он теперь глядел с ужасом. – Я не умею опекать молодых девиц. Никогда этого не делал. – Да ладно, – сказала Фамка, – чего нас опекать-то. – Нет-нет, – мучительно размышлял крайн, – прежде всего вам надо отдельную спальню… Это не трудно. Здесь полно пустых покоев. – Не надо отдельную, – заявила Жданка, – я без вас боюсь. А без Варки вообще никуда не пойду. Там же темно. – Говорила я – надо коптилку взять, – пробормотала Фамка. – Здесь, в зале, днем хоть чуть-чуть свет сверху падает и от камина светло, а чуть отойдешь – мрак как в подземелье. – Наш свет внутри нас. Это загадочное заявление было встречено без всякой радости. Жизненный опыт Фамки гласил: с помощью одних философских изречений в мире ничего не меняется. В частности, темные помещения не становятся светлее. – Ты, – длинный палец уперся в отсмеявшегося Варку, – пожелай, чтобы было светло. – Я не крайн, – угрюмо возразил Варка. – А то я не знаю. Просто скажи «свет». – Ну, свет. И чё? Разумеется, света в зале не прибавилось ни на йоту. – Ничё, – довольно точно передразнил крайн, – дурак ты, братец. Варка подавил сильное желание ответить «сам дурак». – Поесть бы, – заметил Илка. * * * Господин Лунь выполнил все обещания. Принес провизию, раздобыл посуду и даже показал Фамке огромную кухню с двумя плитами, обширным очагом, механизмом для поворота вертела и прочими приспособлениями. Так что в скором времени удалось состряпать нечто среднее между поздним обедом и ранним ужином. Есть за роскошным парадным столом ни у кого не хватило духу, устроились за самым обыкновенным разделочным столом в кухне. Все мирно жевали, заедая тыквенную кашу лежалыми сухарями, когда господин Лунь вдруг схватился за грудь и стал медленно валиться набок. Тусклый желтый свет потух, будто окончательно задули и без того едва чадившую коптилку. Варка слетел с высокого дубового табурета, успел подхватить костлявое, на редкость неудобное тело. – Что с вами? Сердце? Рана открылась? Темнота отозвалась жалобным стоном. Где-то рядом хрипло орала и била крыльями глупая цапля. – Песья кровь! Не видно ничего. Слышно было, как Фамка шарит по столу в поисках кресала. – Дура, курица! Что ты там возишься? Говорил же я, нельзя ему мешки таскать. Свет давай! Свет вспыхнул внезапно, холодноватый, лунный, но яркий. Варка облегченно вздохнул, осторожно опустил крайна на пол, потянулся, чтобы расстегнуть камзол, и натолкнулся на острый, ехиднейший взгляд. – Ты, конечно, не крайн, – заметил господин Лунь, удобно усаживаясь на полу, – но свет-то у тебя поярче моего. – Вы… – задохнулся Варка, – вы… – Клятву травника не давал еще? А… не важно… Все равно кровь сказывается. – Ой, мамочка, – тихонько сказали сзади.