– Хочу. А то меня что-то никто не жалеет. – Сейчас пожалею. Хворостину найду и пожалею. – И все-то вы врете, грозитесь только, – вздохнула Жданка, но осталась на лежанке. – Мы с Фамочкой все сделаем, – примирительно сказала Ланка, – не так уж тут далеко. Ну надо же, теперь эта убогая для нее Фамочка. – Иди-иди, – не выдержал Илка, – ты ради него всегда была на все готова. Недаром про тебя говорили… Тут он заметил, что Крыса разглядывает его с брезгливой усмешкой, как мерзкую многоногую мокрицу из тех, что сидят под сырыми камнями. Еще немного, и начнет тыкать палочкой, чтобы поглядеть, как забавно корчится насекомое. – Не думайте о нем плохо, – умоляюще улыбнулась Ланка. – Это он с горя. Вообще-то он не такой. – Он? Умный, волевой, честолюбивый, высоко себя ценит, умеет управлять другими, привык добиваться своего. Чего еще желать в мире людей? Неожиданная похвала была приятна. Вот только слово «люди» в устах Крысы прозвучало как слово «навоз». – Истинный победитель, – спокойно добавил Крыса, – самый жирный паук в банке. – Эй, – вскинулся Илка, – я вас не оскорблял! Но полоумные курицы кинулись утешать не Илку, а злобно ухмыляющегося крайна. – Вы только не волнуйтесь, вам вредно, – причитала Ланка. Жданка тощей замурзанной лапкой гладила его по плечу. Дурацкая птица возмущенно вскрикивала. Фамка тайком показала Илке кулак и тихонько пообещала разобраться с ним позже. Прекрасная Илана так расстроилась, казалась такой несчастной, что Илка размяк и сдался. * * * – Меняемся? – предложила сопевшая сзади Фамка. Илка пожал плечами и посторонился, пропуская ее вперед. Не все же ему одному горбатиться. Пусть теперь убогая поработает. Впрочем, здесь все – сплошное убожество. Тусклый круг солнца над гладким мертвенно-белым склоном, черная зазубренная полоса леса, резкий ветер, несущий вниз по склону сухую поземку, домишко под растрепанной травяной крышей. Хозяин жалкого жилища, пресловутый дядька Антон, оказался жох жохом, не хуже любого торгаша с Либавской. Все-то у него имелось, все было припасено. И мед, и медвежий жир, и молочко козье, замороженное толстыми желтоватыми ломтями, и сушеная малина… Правда, даром он ничего давать не собирался, напротив, покряхтев, посочувствовав бедному больному, заломил столько, что Илка от удивления даже забыл о своих несчастьях. Таких цен в Липовце, городе богатом, почти столичном, отродясь не бывало. Фамка, видно совсем одурев от страха за милого-золотого Варочку, была готова отдать все, что угодно. Илка обозлился, отодвинул ее в сторону, поторговался и живо сбил непомерную цену почти втрое. Помогло то, что умная Фамка опомнилась и вовремя подыграла, намекнув, что внизу, в Дымницах, они легко достанут все куда дешевле, а то и вовсе даром. О том, что вниз ходить им запрещено, дядьке Антону сообщать не стали. Однако недовольным он не выглядел. Наверняка не остался внакладе. – Я гляжу, тебя отпустило, – буркнул он на прощание. – А что? – с вызовом спросил Илка. Мысль, что этот деревенский чурбан видел, как он изображал полного идиота, была ему неприятна. – А то… Улыбаться перестал. Видать, вспомнил, как люди живут. – Вспомнил, – передернулся Илка. * * * Крылья были огромны. Им было тесно в черной душной пропасти. Не раскрыться, не развернуться… Крылья горели ярым багряным пламенем. Варка падал в раскаленную темноту, падал, обожженными руками цепляясь за горящие перья. Далеко наверху было светлое небо, бледно-голубое отверстие в тягучем мраке, глоток прохладного воздуха. Варка хотел вздохнуть и не мог. Нельзя дышать темнотой. – Мама! Мамочка! – Опять! Куда ты забрался, несчастье мое?! Мать, легко ступая, шагнула из плотного мрака будто из двери спальни. Варка узнал любимые туфли светлой кожи с потертыми мысами и маленькими серебряными бантами. В руке она держала лампу, и мягкий свет падал на нежное бледное лицо. – Мама! Возьми меня наверх! Мать, печально улыбаясь, протянула ему тонкую, сияющую в темноте руку. Варка рвался, изворачивался, его несло мимо, все ниже и ниже, но он все-таки сумел коснуться этой руки. Прохладные сильные пальцы сплелись с Варкиными, дрожащими и горячими. Мать кивнула ему, подняла лампу повыше, неторопливо пошла вверх, к небу, к воздуху, к блаженному холоду облаков, и Варку медленно повлекло за ней, из огня и мрака. Главное, крепче держаться, не отпускать руки. Варка знал об этом и держался изо всех сил, крепко, как в детстве. * * * Он лежал в темноте, насквозь мокрый, стеклянно слабый, с отзвуком боли во всем теле. Темнота была живой, полной тихих звуков, шорохов, треска. Его пальцы плотно сплелись, почти срослись с чужими, шершавыми, сухими, на ощупь похожими на птичью лапу. Робкая попытка выпутаться из цепкой хватки не удалась. Варка неуверенно поднял руку. Возле самого уха что-то зашевелилось. Осторожно повернув голову, он очень близко увидел светлые, чуть мерцающие глаза. – Это вы… – прошептал Варка. – Нет, это мой хладный труп. Пальцы крайна брезгливо разжались. Варкина рука беспомощно упала на грудь. – Что со мной? – Глупость и своеволие. К сожалению, это неизлечимо. Внизу вспыхнул тусклый огонек, у лежанки возникла встрепанная Жданкина голова и худенькая ручка с маленькой самодельной коптилкой. – Он очнулся, – сообщил крайн, – я иду спать, – и исчез в темноте. Жданка живо поставила коптилку на стол, шмыгнула на лежанку, под Варкино одеяло. – Подвинься. Варка кое-как отодвинулся, давая ей место. – Сразу заснул, – шепнула Жданка, уткнувшись в его плечо, – со вчерашнего дня с тобой вот так сидел. Все какого-то перелома ждал. Мол, или поправишься, или помрешь. – А-a, перелом болезни. У меня что, грудная немочь? – Угу. – Ничего себе… Ну, вроде я не помер. – Ага. И жара нет. – Слушай, а как он нас нашел? – Где? В поле? Такунего, оказывается, давным-давно колодец в Починок-Нижний проделан. Прямо от крыльца. Метель, а нас нету. Фамка говорит, он страсть как разозлился, насел на нее, она ему все и выложила. Он сразу ушел через колодец, даже одеваться не стал, в одной рубахе прыгнул. А уж там, в поле, почуял нас как-то… Кто его знает, что они могут, крайны-то. – А письмо? У меня же письмо было… Потерял, наверное. – Не, не потерял. Только он все равно его читать не стал. Даже в руки не взял. Велел сжечь. Ну, Фамочка печку им растопила. Вар, а у нас Илка поправился. – Да? Вот и хорошо, а то я теперь не работник. * * * – Что у тебя с ним было? – Да что было-то? Навоз мы с ним разгребали. Дрова рубили. – Не ври. Ты всем врешь, только я тебя всегда насквозь видел. Вы тут были одни, две девки и парень в тесной избушке, двое больных и девчонка не в счет, спали, считай, в обнимку, и ничего не было? Никогда не поверю. – А ты наглец. – Ланка спрыгнула с камня, на котором сидела вместе с Илкой, величественно выпрямилась, пошла к дому, но на полпути обернулась. – Если хочешь знать – он дома не бывал неделями, возвращался полуживой, даже есть не мог. Ты не знаешь, как мы тут жили, ты…