– Вы можете сообщить мне что-либо? – Люк неохотно говорил об этом. Он был деревенским парнишкой, понимаете? И из-за этого попал в неприятности. Он знал, как стрелять. Я сам неплохо управляюсь с винтовкой, но надо было видеть, как стрелял этот парень. Такое впечатление, что он родился с ружьем в руках. Но после войны он больше не убил никого, даже оленя на охоте. Как бы там ни было, в армии его сделали снайпером. И он пробыл им пару месяцев. Потом его перевели в специальное подразделение под названием «Белые тигры». Предполагалось, что оно будет состоять из добровольцев, но, думаю, командование само назначало добровольцев из тех, кого считало подходящими. Вот так старина Люк и вляпался – «Белые тигры»? И что они должны были делать? – Их собрали вместе с одной-единственной целью. Для вооруженного проникновения на вражескую территорию, как выражалось начальство. Вот только проникновение было не совсем законным. «Тигры» совершали рейды на территорию Камбоджи, где вьетконговцы укрывались от наших бомбардировщиков. – И вы знаете, что там случилось? – То же самое дерьмо, что и в других местах, только намного хуже. «Тигры» переходили от одной деревни к другой, искали оружие, вьетконговцев или тех, кто им симпатизирует. Но вся штука в том, что они действовали совсем не так, как мы в регулярной армии. В Камбодже они не ждали, пока в них начнут стрелять. Они шли туда напугать тамошний народ до полусмерти, чтобы они не помогали мистеру Чарли. «Чтобы уничтожить тайные базы отдыха противника и перерезать линии снабжения» – говорилось в заявлении Управления по оказанию военной помощи иностранным государствам. Лицемерные ублюдки! И так уж получилось, что в этом подразделении «Тигров» оказалось несколько по-настоящему плохих ребят. Отбросы, которых набрали из других взводов. Естественно, они дали волю своим дурным наклонностям. – Что именно подпадает под эту категорию? Джесси гасит окурок и сразу же закуривает новую сигарету. – Убийство вождей племен и казначеев Вьетконга. Наказание всех, о ком точно знали или кого просто подозревали в оказании помощи Вьетконгу или «красным кхмерам». Допросы с пристрастием. – Он горько улыбается. – Это означает пытки. – И мой отец тоже участвовал в этом? Он утвердительно кивает головой. – Понимаете, в этом ведь и заключалась его работа. Но подобное дерьмо творилось и там, где был я. В случае нужды мы расстреливали пленных: не тащить же их с собой? Но если это увидит «неправильный» офицер, можно было вляпаться в неприятности. А в подразделении Люка все было не так. У него именно офицеры выступали инициаторами этого дерьма. Отрезали головы и насаживали их на колья, чтобы напугать «красных кхмеров». Забирали девушек из деревень и использовали их для отдыха и развлечений. Отнимали… – Подождите секундочку, – перебиваю я его. – Вы хотите сказать, что они похищали девушек и насиловали их? Джесси равнодушно кивает, словно не видя в этом ничего особенного. – Конечно. Таким способом командование награждало своих солдат. Когда парни хорошо делали свое дело, то могли взять из деревни любую девушку и оставить ее у себя на пару дней. – А что случалось с девушкой после того, как она им надоедала? Джесси поднимает руку и быстро проводит большим пальцем по горлу. Его глаза ничего не выражают, и мне становится страшно. – Я же сказал, что они творили ужасные вещи. – Как относился к этому мой отец? Джесси пожимает плечами. – Он обвинил во всем правительство. Проклятье, это же оно сунуло его в эту мясорубку! Он не просил их об этом. А что еще он мог поделать? Все происходило в джунглях… никаких официальных записей не велось… связь с командованием осуществлялась только по радио. Поэтому Люк делал то, что должен, и старался остаться в живых, чтобы убраться оттуда. – А как же расследование военных преступлений? Кто поднял шум? – Скорее всего, какая-то крыса в их подразделении. Наверняка кому-то захотелось увидеть свое имя в газетах. Подобное объяснение кажется мне неубедительным. – Сообщить об этом – значит, рискнуть жизнью. Должно быть, кого-то замучила совесть, раз он решился на такой шаг. Джесси качает головой. – Все, что мне известно, это то, что ребята из правительства допрашивали Люка. Но он им ничего не сказал. Правительство прикрыло расследование. Все, конец игры. Джесси так глубоко затягивается сигаретой, что мне кажется будто он хочет почерпнуть в ней силу и уверенность. Я смотрю на него, и мне вдруг приходит в голову, что его худощавая фигура вовсе не является следствием отменного здоровья. Мне почему-то кажется, что весь жир, который накопил бы на его месте нормальный человек, сгорает в пламени глубоко скрытого гнева, который пожирает его изнутри. – Вы хотите сказать… – Для чего вы сюда приехали? – В голосе Джесси впервые звучит сдерживаемая ярость. – Вы приехали сюда не для того, чтобы поговорить о Вьетнаме. – Нет, я приехала сюда именно за этим. Он снова смеется лающим смехом. – Может быть, вы действительно думали так. Но за всеми этими вопросами стоит что-то еще. Я отвожу глаза в сторону, надеясь скрыть от него чувство, которое испытываю после того, что рассказал мне сегодня дед. Я понимаю, что именно чувствую. Вину. Поэтому и задаю вопросы. Если отец действительно проделывал со мной все эти вещи, значит, что-то подтолкнуло его к этому. И если не война, то что это могло быть еще, кроме меня? Я всегда требовала внимания, всегда была очень сексуальной… – Эй, – говорит Джесси. – У вас такой вид, словно вы собираетесь расплакаться у меня на груди. Я запрокидываю голову и молча глотаю слезы. – Вы правы. Я не знаю, для чего приехала сюда. Я надеялась на… что-нибудь. Не знаю, на что. – Вы пытаетесь найти объяснение тому, почему Люк был таким, каким был? Надеетесь, что я скажу, что он был святым или кем-нибудь в этом роде и лишь носил на лице маску замкнутости? Он был таким же парнем, как и я. У всех внутри есть и хорошее, и плохое. – Он грозит мне пальцем с длинным ногтем. – Но ведь я не сказал вам ничего такого, чего бы вы уже не знали. Я вижу это по вашим глазам. Вы дочь Люка Ферри, и я знаю, что внутри у вас то же самое. У меня снова наворачиваются слезы. Их слишком много, и я не могу смахнуть их незаметно. – Почему мой отец проводил столько времени здесь, Джесси? Что тянуло его сюда? Джесси хмурится и отводит глаза, глядя вдаль, на деревья. – Он выращивал здесь марихуану? – Он пытался, но у него ничего не получилось. – Он занимался торговлей? Я имею в виду наркотики? Лицо со шрамом медленно покачивается справа налево и обратно. – Черт, да мне пришлось выращивать травку Люка самому. – Тогда я ничего не понимаю. Сколько времени он действительно проводил здесь? – Много. Особенно зимой. Летом здесь подолгу гостила ваша семья. В сезон охоты на оленей сюда приезжал доктор Киркланд и его приятели. Но все остальное время Люк проводил здесь. – Черт возьми, чем же он занимался, если не охотился и не рыбачил? Джесси снова переводит взгляд на меня, но скрытый гнев, который я ощутила в нем раньше, кажется, исчез без следа. – Он много гулял. Рисовал что-то в своем блокноте. Играл немного. Он держал здесь свою гитару. Я научил его парочке вещей. Я смутно припоминаю гитару в студии отца, но не помню, чтобы он когда-нибудь играл на ней. – Он был хорошим музыкантом? – Для белого он играл хорошо. Даже очень хорошо. И голос у него был неплохой. Он был прирожденным блюзовым музыкантом. – Ну хорошо, а что… Звонок сотового заставляет меня умолкнуть, но это не мой телефон. Джесси достает из кармана «нокиа» и отвечает. Он молча слушает некоторое время, потом говорит, что займется этим прямо сейчас, и дает отбой. – Я должен идти, – заявляет он. – Прямо сейчас? – Угу. Нужно привезти кое-какие припасы с материка на случай, если погода испортится по-настоящему и вода накроет мост. Синоптики говорят, что дождь будет лить пару дней кряду на всем течении реки. Так что нам пора выдвигаться. – Но я хотела спросить вас еще кое о чем. – Мы можем поговорить по дороге. – Он подходит к лошади, отвязывает ее и подводит к тому месту, где стою я. Жестянка отмахивается хвостом от слепня, который с жужжанием вертится рядом. – Сначала я сяду в седло, а потом помогу подняться вам. Только держитесь подальше от его задних копыт. – Хорошо. Джесси вдевает ногу в стремя и ловко взлетает на спину лошади. Потом он убирает ногу, чтобы я могла воспользоваться стременами. Когда я ставлю туда ногу, он берет меня за левую руку и легко подтягивает вверх, усаживая в седло позади себя. – Можете разговаривать, только не забывайте держаться. Он пускает лошадь легким галопом по поросшей травой обочине гравийной дороги. Его широкие плечи блестят от пота, а шея сзади покрыта розовыми шрамами. – Вы работаете на моего деда, правильно? – спрашиваю я. – Правильно. – Что вы о нем думаете? – Он крутой старик. – Он вам нравится?