Я останавливаю машину в самом узком месте старого речного русла, которое, извиваясь, пересекает смертельно опасную и предательскую затопляемую болотистую пойму. Здесь через русло на остров тянется грунтовая насыпь, своего рода временный мост. Каждую весну река, выходя из берегов, размывает дорогу, но столь же регулярно ее каждое лето восстанавливают: стоимость работ распределяется поровну между моим дедом и нефтяной компанией, обслуживающей несколько скважин на острове. В эту пору года вода в реке стоит высоко, и волны накатываются на насыпь в каком-нибудь дюйме от края. Я стою здесь вот уже двадцать минут, пытаясь решить, безопасно ли пересекать сейчас реку по этой дороге. В течение последнего часа с юга медленно надвигаются черные грозовые тучи. Если они прольются сильным дождем, то поднимающаяся вода может затопить насыпь. Такое уже случалось раньше. Семьдесят миль, отделяющих меня от дома, я проехала в каком-то заторможенном состоянии. Единственная мысль, которая пульсировала у меня в голове, заключалась в том, что я должна непременно попасть сюда, в место, где отец проводил столько времени, чтобы попытаться разрешить трагическую загадку его и моей жизни. Я сохранила достаточно здравого смысла, чтобы дважды позвонить Шону, но оба раза он не ответил. Это означало, что он рядом с женой. Если бы он был на совещании оперативной группы или даже на месте нового убийства, то непременно ответил бы, хотя бы текстовым сообщением. Итак, отец моего ребенка почти наверняка пытается спасти свой брак. После того как мне не удалось связаться с Шоном, я испытываю почти непреодолимое желание поговорить с Натаном Маликом. Я набрала номер его сотового телефона, но он переадресовал меня к голосовой почте. Мне захотелось оставить ему сообщение. Но потом я передумала. Если психиатр по-прежнему сидит в тюрьме, то его сотовый почти наверняка лежит на столе какого-нибудь агента ФБР. Он может даже находиться в кармане самого Джона Кайзера. Но кто бы ни владел им сейчас, он уже наверняка задействовал технические возможности Бюро в попытке установить, кто только что звонил их главному подозреваемому. Когда мне не удалось дозвониться до Малика, я начала перелистывать свою телефонную книжку. Это вполне нормальное и обычное занятие, если вас охватила депрессия. Во всяком случае, я всегда поступаю именно так. Листаю телефонную книгу, набираю один номер за другим в надежде услышать сочувствующий голос. Я звоню людям, с которыми не виделась долгие месяцы, иногда годы. Но сегодня… сегодня я этого не делаю. Я набираю справочную службу и прошу дать мне номер телефона офиса Майкла Уэллса. Понадобилось все мое красноречие, но медсестра в приемной наконец соединила меня с ним. Я сказала Майклу, что хотела бы обстоятельно поговорить с ним, и поинтересовалась, найдется ли у него свободная минутка для меня. – Я по уши увяз в рассказах об индейцах и ковбоях, – смеясь ответил он. – У меня на приеме больные двухлетние детишки, так что одновременно приходится и лечить их, и развлекать. Но я с удовольствием поговорил бы с тобой. Ты позволишь угостить тебя ужином? Теперь у нас в Натчесе есть даже тайский ресторан. Я молчала достаточно долгое время – несколько минут, может быть, – потому что Майкл с беспокойством окликнул меня: – Кэт, что-то случилось? – М-м… да. Именно об этом я и хотела с тобой поговорить Но мы можем и отложить разговор до лучших времен. – Скажи, что у тебя стряслось. – Ты веришь в подавленные воспоминания? – Вызванные чем? Обычно они имеют отношение к растлению малолетних. – Да. Как раз этим самым. Теперь пришла его очередь умолкнуть на какое-то время. – Это гипотетический вопрос? Я не знаю, что ему ответить. – Вроде того. – Забудь об ужине. Приезжай прямо сейчас в мой офис. Он находится на бульваре Джеффа Дэвиса. Ты помнишь, где это? – Конечно. Не волнуйся. Извини, что я тебе позвонила. Я сейчас даже не в городе. – А где ты? В Новом Орлеане? – Нет. Послушай… Если я вернусь вовремя, то перезвоню тебе позднее, ладно? – Кэт… Я кладу трубку и отключаю сигнал вызова. Зачем втягивать в это дело педиатра, который ровным счетом ничего не знает обо мне и моих проблемах? Потому что мы были знакомы в школе? Потому что у него на лице написано сочувствие? Потому что он лечит детей, а я сейчас чувствую себя так, словно мне четыре года. На другом берегу старого русла в тени кипарисов, у берега, пляшет на волнах зеленая плоскодонка. Прищурившись, я различаю на борту голого по пояс чернокожего подростка. Он несколько раз взмахивает веслами, наклоняется, делает что-то внизу, потом снова берется за весла. Когда он поднимает в воздух большую серую рыбину, я понимаю, чем он занимается. Проверяет донную снасть. С неподвижной лески через каждые несколько футов свисают многочисленные крючки, на которые нанизана протухшая приманка – для привлечения сомов, которые в изобилии водятся в реке. Прошло десять лет с тех пор, как я в последний раз была на острове, но, похоже, жизнь здесь не очень-то изменилась. Пока юноша продвигается в лодке вдоль снастей, я вынимаю сотовый и с помощью ускоренного набора звоню своему врачу, доктору Ханне Гольдман. Сейчас Ханна для меня – суд последней инстанции. Я нечасто звоню ей, но когда это все-таки случается, она отвечает немедленно или перезванивает мне в течение часа. Немногие психотерапевты могут похвастать подобными отношениями со своими пациентами. – Кэт? – отвечает она, очевидно, глядя на определитель номера. – Угу, – по-детски отвечаю я. – Ты где? Связь очень плохая. Помехи подтверждают справедливость ее слов. – За городом. Но это не имеет значения. – Что случилось? – Я кое-что обнаружила. – Хочешь поговорить об этом? – Не знаю. – Но ты же сама позвонила мне. Думаю, ты хочешь рассказать о чем-то. – Наверное. – Уложись в двадцать слов или меньше, если сможешь. – Дедушка убил моего отца. Немногое способно выбить доктора Гольдман из колеи, но сейчас мне это удается. После нескольких секунд молчания, которое кажется бесконечным, она говорит: – Пожалуйста, расскажи мне поподробнее. Я считала, что твоего отца застрелил случайный грабитель. – Я тоже так думала. Но дедушка только что рассказал мне совсем другую историю. Все так запуталось. Я обнаружила следы крови в своей старой спальне. Это были латентные следы, я даже не искала их специально. Но эта находка заставила меня задуматься о том, что случилось в ту ночь. Я начала задавать вопросы. Я собиралась вызвать бригаду судебно-медицинских экспертов, поэтому он решил рассказать мне правду. – «Он» – это доктор Киркланд? – Да. – Это был несчастный случай? – Нет. Он застал моего отца в момент, когда тот насиловал меня. В сексуальном смысле. И тогда дед убил его. – Понимаю, – замечает доктор Гольдман своим самым профессиональным тоном. Она говорит так, чтобы удержаться от восклицания «Боже мой!» или чего-нибудь в этом же роде. Ханна пытается сохранять беспристрастие и независимость, но это у нее не получается. Вот почему она позволяет звонить ей, когда мне вздумается. Ханна Гольдман занимает промежуточное положение между холодным профессионализмом и яростной приверженностью в духе Натана Малика. – Ты веришь тому, что рассказал дед? – Он никогда не лгал мне раньше. Если не считать этого случая, я имею в виду. Он сказал, что не говорил правды, чтобы защитить меня. Но у меня всегда было чувство, что в истории, которую они рассказали мне, когда я была маленькой, что-то не так. – У тебя сохранились какие-то воспоминания о тех событиях, которые он описал? – Нет. Но в последнее время я много думаю о подавленных воспоминаниях. – Почему? – Это имеет отношение к делу об убийствах, над которым я работаю. – Эти убийства были совершены здесь, в Новом Орлеане? – Да. – Понимаю. – Вы верите в подавленные воспоминания, Ханна? Я хочу сказать, верите ли вы, что человек способен полностью вытеснить что-то из своего активного сознания? – Да, верю. Это довольно-таки запутанный вопрос. О нейромеханике памяти нам известно очень мало. Но в настоящее время имеются доказательства того, что люди, перенесшие травмы, испытывают диссоциацию, после чего у них развивается амнезия в отношении этих событий. Странность данного случая в том, что у тебя это происходит наоборот. Тебе вручили свидетельства насилия еще до того, как ты начала вспоминать это. Учитывая проблемы, с которыми мы работаем в течение столь долгого времени, эту информацию можно считать самым большим подарком, который ты когда-либо получала. Я знаю, сейчас тебе трудно с этим согласиться, но, думаю, я права. – Угу. – Послушай меня, Кэт. Наступил очень опасный период. Я хочу видеть тебя у себя в кабинете как можно быстрее. – Я уже говорила, сейчас я за городом. – В таком случае тебе нужно туда вернуться. Ты пьешь? – Я не пила уже… долгое время. Я беременна. – Что? – На этот раз Ханне не удается скрыть, что она потрясена. – Я знаю, что мне следовало позвонить вам. Но я пока справляюсь. – Послушай меня. Я думаю, нам следует обсудить возможность того, что ты ляжешь в клинику, чтобы пройти курс лечения от алкоголизма. А потом где-нибудь в другом месте – и программу реабилитации для пациентов, пострадавших от сексуального насилия в детстве. После того, что тебе сегодня рассказали, может случиться что угодно. Мгновенные воспоминания о прошлом, память тела, влечение к самоубийству. Пожалуйста, скажи, где ты находишься. – Со мной все в порядке, правда. Я просто хотела кое о чем вас спросить. – О чем? – Если отец действительно делал это со мной… Как могла моя мать не знать об этом? На этот раз доктор Гольдман долго раздумывает, прежде чем ответить.