– Он телохранитель, ты сама недавно об этом говорила. Пирли презрительно сплевывает через перила. – У этого бездельника есть степень по юриспруденции. Уж не знаю, где он ее достал. Можешь в это поверить? Это открытие заставляет меня вспомнить Шона и его заочное обучение на юриста. Он рассказывал мне байки об осужденных, мошенниках и преступниках, которые учились вместе с ним и получили ту же самую степень, что и он. – Почему же, верю, конечно. – Мне кажется, у него что-то есть на доктора Киркланда, – негромко роняет Пирли. – Что ты имеешь в виду? Компромат? Пирли утвердительно кивает головой. – Да какой компромат может быть у него на дедушку? Пирли задумчиво качает головой, не сводя глаз с удаляющейся фигуры. – Его мать работала на твоего деда. Секретарем или бухгалтером, кем-то в этом роде. Наверное, она знала что-то такое. – Что она могла знать? Что-нибудь незаконное? Пирли поворачивается и в упор смотрит на меня тяжелым взглядом. – Не знаю. Доктор Киркланд очень осторожен с семейным бизнесом. Но что-то ведь должно быть? Иначе твой дед не позволил бы этому негодяю даже завязывать шнурки у себя на ботинках. Ее слова напоминают мне о том, что дед – человек, который настолько верит в честность и порядочность, что скрепляет сделки в миллионы долларов простым рукопожатием, – погубил карьеру нескольких людей, которые пытались обмануть его в деловых предприятиях. – Я бы не рискнула шантажировать дедушку. – Господь свидетель, что ты права. Это все равно что лезть в берлогу, в которой спит медведица. – Держись подальше от этого водителя, Пирли. Она протягивает руку и сжимает мое запястье. – Ты тоже, девочка моя. Здесь многое изменилось. – Разве? – Я качаю головой. – Почему-то я так не думаю. Я думаю, что здесь всегда так было. Просто я была слишком молода, чтобы замечать это. Глава двадцать пятая Дед ждет меня в кабинете. Он сидит в том же кожаном директорском кресле, что и два дня назад, когда рассказывал мне старую лживую сказку о смерти отца. Интересно, что он хочет сказать мне сейчас? Он не произносит ни слова, когда я вхожу в комнату. Дед сидит, выпрямившись в кресле, нянча в левой руке стакан с шотландским виски, и его голубые глаза выглядят странно влажными. На нем костюм и галстук, и со своим загаром и седыми серебристыми волосами он похож на голливудского актера-ветерана, ожидающего выхода, – не актер, играющий характерные роли, а стареющий главный герой. – Твой водитель сказал, что ты хочешь поговорить со мной. – Правильно, – говорит он, и в его командирском голосе удачно сочетаются бас и баритон. – Мне нужно задать тебе один вопрос, Кэтрин. Присаживайся, пожалуйста. Шестое чувство подсказывает, что я должна попытаться перехватить у него инициативу. – Зачем ты держишь возле себя этого негодяя? Дед, похоже, сбит с толку. – Кого? Билли? – Да. Ему здесь не место, и ты знаешь об этом. Дед смотрит в пол и поджимает губы, как если бы ему не хотелось обсуждать со мной этот вопрос. Потом он произносит извиняющимся тоном: – Деловое предприятие с казино не похоже на наш семейный бизнес, Кэтрин. Сегодня Лас-Вегас примерил на себя корпоративный имидж, но в ходу по-прежнему предосудительные действия. Большим мальчикам из Невады не по душе конкуренция, и доля их участия в игорном бизнесе в Миссисипи достаточно высока. Мне нужен кто-нибудь, кто знал бы это дело как свои пять пальцев. Билли проработал в Лас-Вегасе двенадцать лет, и еще три года он провел в индейском казино в Нью-Мексико. Мне не хочется углубляться в действительную природу полученных им знаний и опыта. Мне нечем гордиться в решении данного вопроса, но иногда для того, чтобы сделать что-то хорошее, приходится заключать сделку с дьяволом. Такова суть игорного бизнеса. – Мне удивительно слышать от тебя такие речи. Он пожимает плечами и меняет положение. – Этот город умирает. Мы больше не можем позволить себе придерживаться высоких идеалов. Пожалуйста, присаживайся, дорогая. Я опускаюсь в клубное кресло. Теперь мы сидим напротив друг друга, а на полу между нами лежит бухарский ковер. – По-прежнему воздерживаешься от алкоголя? – интересуется он, указывая рукой на буфет. – Пока что воздерживаюсь. – Хотелось бы мне иметь твою силу воли. Должно быть, ныряние приучило тебя к дисциплине. – Ты сказал, что хочешь задать мне один вопрос. – Да. Сегодня утром ты упомянула о том, что хочешь нанять команду профессионалов, чтобы осмотреть свою старую спальню. На предмет обнаружения следов крови и других улик, по твоим словам. Я молча киваю в ответ. – Ты не отказалась от своих планов, учитывая то, что я рассказал тебе сегодня утром о смерти Люка? – Нет. Сначала дед никак не реагирует на мои слова. Потом он подносит стакан с виски к губам и делает большой глоток, зажмурив глаза от удовольствия. Спустя несколько мгновений он вновь открывает их и опускает стакан на столик рядом с креслом. – Я не могу позволить тебе сделать это, – меланхолически роняет он. «Что ты имеешь в виду?» – мысленно спрашиваю я. Но вслух произношу нечто совсем другое: – Почему нет? – Потому что это я убил твоего отца, Кэтрин. Я застрелил Люка. Поначалу я не улавливаю смысла сказанного. То есть я слышу, что он говорит. Я слышу его вполне отчетливо, распознаю порядок слов в предложении. Но их смысл и значение все еще не доходят до меня. – Я знаю, что для тебя это должно стать потрясением, – продолжает дед. – Мне очень жаль, что нет никакого другого способа покончить с этим делом. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не узнала правды. Но ты обнаружила следы крови, и теперь у меня нет другого выхода. Я знаю тебя. Ты очень похожа на меня. Ты не успокоишься, пока не узнаешь всю правду. Поэтому сейчас я расскажу тебе все. – Я думала, что сегодня утром ты говорил правду. Он ерзает в кресле. – До этого момента я лгал тебе, дорогая. Мы оба понимаем это, и ты, наверное, спрашиваешь себя, почему должна верить мне сейчас. Я могу лишь просить об одном: выслушай меня, а потом ты сама поймешь, что все так и было. Сердце подскажет тебе, что на этот раз я не обманываю. Хотя мне бы очень хотелось рассказать тебе другую правду. – О чем ты говоришь? К чему все это? Дед потирает загорелое лицо правой рукой, потом задумчиво обхватывает ею подбородок. – Кэтрин, когда-нибудь ты состаришься и врач скажет тебе, что ты умираешь. Но то, что ты услышишь сейчас от меня, намного хуже. Сегодня умрет часть твоей души. Я хочу, чтобы ты собралась с духом и выдержала. У меня холодеют руки и ноги. Я испытала нечто подобное, когда увидела, как полоска экспресс-теста на беременность порозовела. Меня тогда разбил временный паралич – пока мозг пытался осмыслить перемену, которая должна была произойти в моей жизни. Нечто подобное я чувствую и сейчас, но теперь меня охватывает дурное предчувствие. Должно произойти нечто ужасное. Я боюсь, что мой мир развалится на куски, стоит мне узнать то, что от меня скрывали. Но самое странное заключается в том, что я ничуть не удивлена. Такое впечатление, что я всегда знала, что нечто подобное когда-нибудь обязательно произойдет, знала еще с той поры, когда была маленькой девочкой. Я знала, что когда-нибудь наступит такой день и я окажусь в этой самой комнате или другой, но очень на нее похожей, и кто-нибудь откроет мне страшный секрет, почему я такая, какая есть. – В ту ночь, когда умер Люк, здесь не было никакого грабителя, – говорит дед. – Ты уже заподозрила это. Вот почему ты спросила меня, не совершил ли Люк самоубийство. – А он в самом деле покончил с собой? – раздается слабый голос, который срывается с моих губ. – Нет. Я уже сказал тебе, это я его убил. – Но почему? Ты поссорился с ним? Или это был несчастный случай? – Нет. – Дед расправляет плечи и смотрит мне прямо в глаза. – Два дня назад ты спрашивала у меня, за что я не любил Люка. Тогда я не сказал тебе всей правды. Да, его реакция на военную службу вызывала у меня беспокойство, и тот факт, что он не мог содержать тебя и твою мать, не способствовал нормализации отношений. Но у меня с самого начала были дурные предчувствия в отношении этого парня. Что-то с ним было не так. Твоя мать не видела этого, потому что была влюблена. Но я-то видел. Хотя и не мог бы объяснить, что именно. Просто чувствовал что-то, что вызывало во мне отвращение как в мужчине. – Я больше не вынесу этого. Просто скажи мне, в чем дело. – Ты помнишь, что когда у Люка случались приступы дурного настроения – хандры, как выражалась Пирли, – то ты была единственной, кого он подпускал к себе? Единственной, кому он разрешал входить в амбар, когда работал?