– Вот до чего доводит беспокойство о тебе. – Его щека дергается, когда он смотрит на мои окровавленные одежду и волосы. – И, похоже, ее беспокойство оправдано. – Я в порядке. Грегор фыркает, а затем смиренно вздыхает: – Что ей сказать? Я задумываюсь на несколько секунд, но замечаю шерстяную вещь, развешанную для просушки на стуле. Судя по всему, это платье Маргерит. Видимо, сестра Берта так торопилась увести ее обратно в монастырь, что наплевала на всякую благопристойность. – Скажи, что я в аббатстве. Ухаживаю за Маргерит. – Хорошо. – Грегор молча смотрит на меня несколько секунд, а затем выпрямляется и одергивает куртку. – Присоединишься к нам сегодня вечером? Во мне просыпается желание окунуться в лунный свет, способное соперничать силой с недавним голодом. – Зависит от того, разрешишь ли ты привести Симона, – отвечаю я. Грегор не отвечает сразу, поэтому я добавляю: – Он не первый, кому ты разрешишь это. – Нет, – уверенно говорит Грегор. – Твой адрианин не должен показываться кому-то на глаза. С этими словами он отворачивается и скрывается в коридоре. А через несколько секунд открывается и закрывается входная дверь. Симон смотрит на меня снизу вверх. – Предполагаю, это твой дядя Грегор, – говорит он. – Нас не представили. – Да, – устало отвечаю я. – И мне нужно еще о многом рассказать. – Потом поговорите, – кричит Афина из ванной. – Вода стынет, а ты пахнешь так, что вечером все попадают в обморок, потому что им придется затыкать носы – даже камни пустоты не помогут. Я моюсь так быстро, как только могу, хотя с моими волосами всегда сложно справиться, а сейчас они слиплись от засохшей крови. К счастью, порез на голове немного зажил. Афина пошла искать одежду моего размера среди одежды селенаэ. Ее одежда мне коротка, а Хиры – тесна. Но, когда я вылезаю из ванны, она еще не вернулась, поэтому приходится натянуть платье Маргерит. Тоже не по размеру, но это не очень заметно – монастырские платья свободные. Вот только подол оказался коротким, икры видно. Симон ожидает меня за столом с миской, наполненной тушеным мясом. А ведь чтобы набрать ее для меня, ему пришлось ковылять по кухне. Я вновь проголодалась, и еда кажется такой же вкусной, как и два часа назад. – Я тут подумал, – говорит он, когда я съедаю несколько кусочков. – Возможно, мы ошибаемся насчет Удэна. Я не просто так снял с него подозрения в самом начале, и не представляю, как обойти те причины. Но вероятность того, что кто-то залез в окно, намного ниже, чем того, что убийца был в доме. – Граф Монкюир? – предполагаю я. Симон старательно отводит взгляд: – Жулиана несколько раз говорила, что он убил ее мать. Я отмахивался от этих слов, списывая все на паранойю, которая часто встречается у душевнобольных. Но, возможно, она не просто так боялась его. – Он постукивает длинными пальцами по столу. – А еще граф до сих пор хранит косу из волос своей жены в молитвеннике у кровати. Многие поступают так же, но сейчас это кажется странным совпадением. Да и мотив для такого поступка придумать несложно. – Граф одержим мыслью, что его семья должна выглядеть идеальной, – говорю я. – А из-за Жулианы и ее матери этот образ мог разрушиться. Симон все так же отводит глаза, не желая смотреть на меня: – И это правда. Его мысли явно витают где-то далеко, но я продолжаю излагать свою идею: – Ламберт обручился. Граф сам договорился о свадьбе. Но Удэн продолжает вести себя недостойно, и, возможно, есть опасения, что семья леди Женевьевы передумает. Поэтому граф решает устранить женщин, к которым, как он узнал, ходит Удэн, чтобы напугать его и заставить отказаться от ночных загулов. А ты говорил, что убийца не хочет, чтобы жертвы смотрели на него… что они недостойны. Симон хмурится, но выглядит рассеянно: – Но как сюда вписывается Беатрис? Ее убили три года назад. – Может, граф сам ходил к ней, а потом почувствовал отвращение к собственным поступкам? Он качает головой: – Такое поведение повторяется. А мы не нашли других жертв между Беатрис и Перретой. Я вздрагиваю: – А вдруг он убивал в других городах? Ведь он судит все процессы в окрестностях. – Это невозможно. – Симон замолкает на мгновение. – А зачем ему убивать настоятельницу? – Потому что она кое-что знала, – говорю я. – Жулиана говорила, что первые признаки безумия у нее появились, еще когда она училась в аббатстве. Да и леди Монкюир там выросла. А раз мать Агнес знала об их состоянии… – Леди Монкюир воспитывали в аббатстве Солис? – перебивает меня Симон и, наконец, смотрит на меня. – Как тебя? Я киваю: – Да, она из сироток. Ты не знал? Симон качает головой: – Дома о ней никогда не говорили. Я знаю лишь, что она была больна, как Жулиана, но никто не рассказывал мне подробностей. – Это довольно романтичная история, – говорю я. – Граф обручился с дворянкой, а потом тайно женился, и это вызвало большой скандал. – Симон ничего не говорит, поэтому я продолжаю: – Но мать Агнес, скорее всего, знала о болезни графини и Жулианы. И граф испугался, что это может поставить под удар брак Ламберта. Симон хмурится: – Но зачем впутывать сюда главного архитектора? Я пожимаю плечами: – Он выполнил задуманное. Требовался тот, на кого можно все повесить. И молоток стал идеальной находкой. – Но это не объясняет, почему он решил разрушить святилище или убить Жулиану, – указывает Симон. – Вдобавок, по мнению альтума Ферриса, важно помнить, что цель, к которой так стремится убийца, не меняется. Методы могут разниться, но безумие неизменно. – Ты думал, как он убил Жулиану? – тихо спрашиваю я. Несколько секунд Симон молчит. – Возможно, что-то добавил в отвар. Но быстродействующие яды обычно вызывают сильные телесные реакции. Поэтому я склоняюсь к тому, что ее задушили. Для этого требовалось лишь на несколько минут закрыть ей лицо подушкой. – А потом представить все так, словно она умерла во сне. – Я представляю Жулиану со скрещенными на груди руками и натянутым до шеи одеялом. Почему-то картина кажется мне ужасней, чем другие тела, которые я видела. – Не выставленная напоказ, как Перрета и другие женщины, – бормочу я, и Симон склоняет голову, чтобы посмотреть на меня. – Не скрытая от чужих глаз в приступе стыда и сожаления, как жена торговца зерном. Не испуганная, как мать Агнес после появления Маргерит. Афина заходит на кухню, держа в руках сверток сине-черной ткани, и при виде ее меня осеняет. Я поворачиваюсь к Симону: – Как думаешь, Жулиана проснулась перед смертью? Он моргает, пытаясь отогнать мысли. – Возможно. Но если да – то в самом конце, когда от нехватки воздуха она стала слишком слабой, чтобы долго и яростно сопротивляться. Но шанс все же есть. Я подхожу к кузине, которая раскладывает одежду на одном из столов, и тихо спрашиваю: – Афина, как долго мысли остаются в крови? – Чем она гуще, тем сложнее их услышать. А что? – Сколько осталось времени до сбора на площади Луны? – Солнце сядет примерно через час. Мы выжидаем еще час после этого. Времени предостаточно. Глава 54