«Жечь» – не совсем подходящее слово. Кажется, будто кто-то полоснул меня раскаленным ножом. Я рефлекторно дергаю руку, но Симон крепко держит меня за запястье. – Сиди спокойно, – ласково говорит он. – Сейчас пройдет. Я ерзаю на стуле, пока боль медленно стихает, становясь терпимой. Когда он убирает бинты, я ожидаю увидеть ожог на коже, но ладонь выглядит так же. – Что это? – Спирт, только более чистый, чем кто-то когда-либо решится выпить в здравом уме. Это не даст ране загноиться. Симон опускает окровавленное полотно на стол и правой рукой открывает кувшинчик, левой все так же держа меня за запястье. – Ты все еще злишься на меня? – робко спрашиваю я. Зачерпнув мазь двумя пальцами, Симон замирает и встречается со мной взглядом. – За то, что ты не рассказала о молотке? Или за то, что встретилась с магистром Томасом в тюрьме? Лицо вспыхивает под его взглядом, и я вновь начинаю ерзать. Он смотрит, приподняв бровь, потом наконец отводит взгляд и намазывает мазь на мою ладонь. Его движения умелы, но нежны. – Кувшин с тушеным мясом, который ты оставила, оказался слишком широк, чтобы протащить между прутьями решетки. Когда я спустился, еда еще не остыла. – Он вздыхает. – Так что я открыл двери и передал ее магистру. – Мне очень жаль. – Нет, не жаль. Симон тщательно вытирает пальцы, а затем берет длинную полоску льна. Пока я придумываю хороший ответ, он перебинтовывает мою руку и связывает концы между собой. – Нужно зашить, но я не умею. Так что тебе стоит найти настоящего целителя. – Спасибо, – шепчу я. – Не за что. – Упершись рукой в стол, Симон поднимается на ноги. – Я напугался до смерти, когда увидел, что ты вся в крови. – Он смачивает новый кусок льняной ткани в воде и приподнимает мой подбородок, чтобы обтереть одну сторону лица, избегая смотреть мне в глаза. – Итак, ты лазила по святилищу в темноте – и что? Упала и ударилась головой? За те несколько секунд, что Симон обрабатывал рану на руке, я успела забыть, что произошло. Но теперь воспоминания обрушиваются на меня, как строительные леса – на мраморный пол святилища. – Симон, он был там. Он прополаскивает ткань, а затем отжимает ее, все еще не глядя мне в глаза. – Кто? Ремон? Я качаю головой, а по щекам скользят слезы. – Нет. Он. Убийца. Симон замирает. С ткани в его руке на мои волосы капает вода. Но зато он, наконец, встречается со мной взглядом – и в его глазах, освещаемых огнем очага, видно недоверие. – Что? Судорожно всхлипнув, я тянусь левой рукой за пазуху. – В обвале нет ни моей вины, ни вины Ремона. – Я вытаскиваю длинную косу. – И это произошло не по нелепой случайности. Даже сквозь пыль видно, что коса светлая. Отбросив мокрую ткань в сторону, Симон забирает ее у меня. – Это?.. – Волосы Маргерит. Вернее, часть их. – Моих сил хватает только на тихий разговор. – Коса была обернута вокруг сломанного столба строительных лесов. Не знаю, как и что сделал убийца, но именно он повинен в смерти строителей. И убил он их из-за меня, как и мать Агнес. Симон вновь опускается передо мной на колени, а в его глазах светится гнев. – Нет, Кэт. Ты не виновата. Только он. – Он обхватывает мою щеку свободной рукой. – Он. И я. Это я до сих пор не остановил его. Свет от очага отбрасывает тени на его лицо, подчеркивая впалые щеки и глаза. – Симон, – шепчу я, зная, что мне еще предстоит рассказать о самом страшном. – Он вернулся ночью в святилище. Я видела. И тут его озаряет понимание. Он опускает косу мне на колени, берет мою раненую руку в свою, а второй скользит по волосам. – Это он с тобой сделал? Снова киваю. Неспешно рассказываю, что произошло. – А когда я посмотрела вниз, он уже сбежал, – заканчиваю я. Симон закрывает глаза и, опустив голову, качает ею, словно не может поверить в услышанное. Его пальцы впиваются в кожу под волосами и сжимают запястье забинтованной руки, а мышцы напрягаются, когда он притягивает меня ближе… …И вдруг без предупреждения прижимается губами к моим губам. Вся его сдержанность исчезает, когда он целует меня. Но в этот раз в поцелуе не чувствуется деликатности и терзаний, как в прошлый раз: сейчас его переполняет настойчивая нужда, словно Симон отчаянно хочет сказать мне что-то, пока не поздно. Прости. Прости. Прости. Я не понимаю, за что он извиняется, – за то, что злился на меня, за произошедшее сегодня вечером, или за то, что не целовал меня каждый раз, когда хотел. Возможно, за все вместе и за что-то еще. Но я ни секунды не раздумываю, отвечая ему. Мне хочется, чтобы он знал, как мне жаль. Знал, что я больше никогда не решусь причинить ему боль. Я чуть не потерял тебя. Я углубляю поцелуй, доказывая, что этого не случилось. Что я здесь. Спаси меня от самого себя, Кэт. Прошу. Ты единственная, кому это под силу. Так. Что-то здесь не так. Мне так не хочется разрывать поцелуй, что я почти испытываю телесную боль, когда кладу раскрытую ладонь на грудь Симона и слегка отталкиваю его от себя. Его сердце под моими пальцами стучит, как барабан, пока он изучает мое лицо. Я замечаю коричневое пятно на его рубашке, которому огонь из очага придает красный оттенок, а еще – синяк на щеке и небольшой порез в уголке рта. Симон облизывает губу, снимая языком крошечную каплю крови. – Что случилось? В ожидании ответа я протягиваю руку, чтобы коснуться его лица. Симон отстраняется и прикрывает щеку рукой. Над его запястьем виднеется несколько небольших колотых ран, которые я не разглядела раньше, а под ними расцветают иссиня-черные пятна. – Жулиана. Нам с Ламбертом пришлось удерживать ее, – говорит он, рассматривая свежие синяки на тыльной стороне ладони. – В последнее время все труднее и труднее развеивать ее заблуждения. Сегодня вечером она решила, что тени в комнате убьют ее. Мое сердце сжимается от боли за тех, кому приходится наблюдать, как она сходит с ума. – Твой отец вел себя так же? Симон устало кивает: – Много лет подряд. И у Жулианы все еще не так плохо. – Он потирает лицо и поднимается с корточек. – Дядя узнал, что мы успокаивали ее сконией, и сильно разозлился. Он ведь градоначальник и все такое. Даже Удэн никогда не приносил эту дрянь домой. – Жаль. Он пожимает плечами: – Мне кажется, скония уже приносит больше вреда, чем пользы. Да и дозы стали опасно большими. – Симон косится на пустой котелок, и теперь я понимаю, почему он так поспешно выплеснул его содержимое. – Последние несколько часов она спит. С ней мадам Дениз. Я встаю, морщась от всех синяков и царапин, которые напоминают о произошедшем со мной. – Я могу чем-то помочь? Симон качает головой: – Монкюиры хотят сохранить состояние Жулианы в тайне, как сделали это с ее матерью. Не выносить из семьи. – А как же расследование? – спрашиваю я, а голос перехватывает от вспыхнувшей надежды. – Если Жулиана больше не может тебе помогать, тебе понадобится моя… – Кэт, – мягко, но уверенно перебивает меня Симон. – Магистр слишком близок тебе, и ты не сможешь быть объективной. Но ужасно еще и то, что ты… близка мне. Я подхожу к нему. – Я… близка тебе? – Я вновь кладу забинтованную руку ему на грудь. – Я прощена? Губы Симона растягиваются в улыбке, из пореза снова выступает кровь. – Ты поступила неправильно, скрыв от меня правду, но я понимаю – так ты защищала магистра. – Он наклоняется вперед, пока не упирается носом в мой нос. – А что до первого вопроса… Кажется, я ответил на него еще пару минут назад, – шепчет он. – Ты нужна мне больше, чем когда-либо. Я обнимаю его за шею здоровой рукой, а когда он обхватывает меня и притягивает ближе – забываю о синяках, порезах, усталости и страхе, растворяясь в поцелуе.