Он отходит в сторону и выставляет руку в мою сторону. Его поддержка придает мне немного решимости, и я переступаю порог. Одарив меня сочувственной улыбкой, Ламберт поворачивается к столу и кладет туда принесенные листы. На карте города, все так же прикрепленной к стене, появились рисунки матери Агнес. А на столе лежит молоток архитектора. Оставшаяся на нем кровь засохла и начала отслаиваться, так что даже отсюда видно выгравированные слова. Удэн тоже здесь. Стоит рядом у противоположной стены с ужасными обоями и смотрит на меня. Наконец мой взгляд замирает на Симоне, который выглядит так, словно за несколько часов постарел на десять лет. Бледная кожа обтягивает его резкие скулы, под глазами – фиолетовые круги. А на щеках расцветают неровные пятна румянца, пока Симон таращится на меня. – Что ты здесь делаешь, Кэт? Я вытаскиваю косу мадам Эмелин из кармана юбки: – Вернувшись домой, я поняла, что она все еще у меня. Я кладу волосы на стол и отступаю на шаг. – Но еще я хотела… – теребя пальцы, начинаю я, но голос срывается. «Извиниться» звучит жалко, поэтому я решаю закончить по-другому: – Объяснить кое-что. Несколько секунд в комнате царит тишина, а затем Удэн подходит к Ламберту, хватает его за плечо и подталкивает к двери. Когда он проходит мимо, я замечаю, что от него пахнет алкоголем и сконией. Похоже, он больше не в списке подозреваемых, раз убийца не умерил своего безрассудного поведения. – Давай дадим им возможность разобраться с этим без свидетелей, брат, – говорит он. Нрав у Удэна – как обычно, поэтому он косится на Симона и добавляет: – В конце концов, моя комната этажом ниже, поэтому мы услышим их, если тут начнется что-то действительно интересное. Ламберт пытается вырвать руку, и это напоминает мне о ночи, когда убили Перрету, когда он так же держал своего брата. Но Симон вздыхает и кивает: – На сегодня все, кузен. Отдохни немного. Спасибо за твою помощь. Ламберт неохотно выходит из комнаты следом за братом. Я дожидаюсь, пока их шаги стихнут на лестнице, а затем, наконец, обращаюсь к Симону: – Ты слышал что-нибудь о Маргерит? Сжав губы в тонкую линию, он качает головой. – Сделал какие-то выводы о том, что произошло ночью? Симон сверлит меня взглядом: – Ты больше не имеешь права знать это. – Теперь вместо меня тебе помогает Ламберт? – Он часто присутствовал при наших разговорах, но Симон чаще использовал его физическую силу, чем умственные способности. – Или Удэн? – Опять же, это не должно тебя волновать. – Где Жулиана? – спрашиваю я, а затем спешно добавляю: – Я спрашиваю как подруга. Возможно, я слишком много на себя беру, называясь подругой Жулианы, но она мне небезразлична. Симон тихо вздыхает: – Думаю, проспит еще несколько часов. Ей все хуже и хуже. Возможно, мне придется отказаться от ее помощи, как и от твоей. Сомневаюсь, что известие о том, что я скрыла, улучшит ее душевное состояние. – Прошу, Симон… – выставив руки перед собой в мольбе, начинаю я. – Ты должен понять. – Не хочу ничего слышать, Кэт, – безэмоционально говорит Симон. – Ты солгала мне. Ты солгала, и Николь, Эмелин, Изабель, мать Агнес, а также сестра Маргерит поплатились за это. – Неправда, – возражаю я. – Магистр Томас не убивал их. И нападения продолжились бы, даже арестуй ты его после убийства Перреты. Симон молчит несколько секунд. Скорее всего, тщательно подбирает слова, хотя мышцы на его шее и челюсти всегда напряжены. – Я верю, ты искренне считаешь, что он невиновен, но я не смог своевременно изучить прошлое магистра или опросить его. – Он кивает на стопку листов, которые принес Ламберт. – Хотя, как оказалось, дядя собрал на него целое досье. – Симон приподнимает брови. – Ты, случайно, не знаешь, что такого на целых шесть листов произошло с ним в прошлом? Желудок сжимается, когда я вспоминаю о том, что рассказал Реми. – Только слухи, – с трудом выдавливаю я. – Все это было до того, как мы познакомились, но мать Агнес никогда бы не позволила мне жить у магистра, если бы опасалась, что он способен причинить мне вред. Это не совсем так, ведь она и не позволила… Это я сбежала, чтобы принять его предложение о работе, в какой-то степени – из-за того, что подслушала ее замечание о моей семье. Но настоятельница бы точно подняла шум, если бы считала, что мне что-то угрожает. А может, и подняла. Я перевожу взгляд на листы бумаги, лежащие на столе. Интересно, там есть упоминания о жалобах от нее? Я качаю головой, чтобы эти мысли вылетели из головы. За пять лет мать Агнес ни разу не предположила, что мне стоит бояться магистра Томаса. – Я бы никогда не принял твоей помощи, если бы знал истинную причину, по которой ты захотела участвовать в расследовании, – говорит Симон. – Я вызвалась не только для того, чтобы защитить магистра, Симон. Поверь мне. – Поверить во что? – Он взмахивает рукой, указывая на ужасающие наброски. – Что ты помогала в расследовании из-за того, что беспокоилась об этих женщинах? – Нет, – признаюсь я. – По крайней мере, вначале. Не знаю, когда все поменялось, но главное – это произошло. Я стала делать это для них, для тебя, для Жулианы. – Но тебе так и не хватило смелости рассказать мне об этом. – Симон указывает пальцем на молоток архитектора. Запекшаяся кровь на ручке напоминает мне об остальном. – Ты ведешь себя так, будто лишь я утаивала информацию, – нападаю я. – Возможно, я бы и сказала правду, если бы узнала, насколько порочен убийца. – Сомневаюсь. – Он складывает руки на груди. – Ты ведь делала довольно серьезные выводы насчет него. – Как и ты, и даже без проклятого молотка! – восклицаю я. Симон все так же недоверчиво поджимает губы. – Знаешь, что самое ужасное во всем этом? – Его голос меняется, становясь хрупким, как яичная скорлупа. – Ты смогла подобраться ко мне с самой уязвимой стороны. – На его лице появляется улыбка, но это самое жуткое, лишенное юмора и наполненное иронией выражение, которое мне доводилось видеть. – Я ведь на самом деле… Не раздумывая, я подхожу к нему и протягиваю руку. – Нет, Симон, я никогда не… Он отскакивает назад, не давая приблизиться. – Не трогай меня, – рычит он. – Никогда больше не прикасайся ко мне. Рука падает вниз, словно свинцовая. Что бы между нами ни происходило и что бы мы друг к другу ни испытывали, от этого не осталось и следа. – Ты должна уйти, – говорит Симон. – Могу я навестить магистра Томаса? – еле слышно спрашиваю я. – Нет. Это помешает расследованию. – Симон, прошу! – Я изо всех сил стараюсь не кричать. – Он все, что у меня осталось! Внезапно его безразличное выражение меняется: – У меня нет и этого. Я разворачиваюсь и несусь по коридору к лестнице, даже не задумываясь о том, насколько громко звучат мои шаги. Споткнувшись на последних ступенях, я практически врезаюсь в двери, затем открываю несколько замков и выскакиваю на улицу. Мои шаги эхом отражаются от мостовой, словно кто-то идет за мной, но я не останавливаюсь, пока не добираюсь до своей комнаты, где можно порыдать вдоволь. Глава 40 Хоть это и кажется святотатством в такое утро, работы в святилище продолжаются. Реми собрал всех чуть не на рассвете, запретил сплетничать об аресте магистра Томаса и добавил, что совершенно уверен в его невиновности в предъявленных обвинениях, поэтому все должны постараться, чтобы архитектор, вернувшись, мог гордиться их работой. И это единственное, с чем я полностью согласна с Реми. Преисполненный решимостью продемонстрировать свои умения, он пользуется отсутствием магистра, чтобы начать возведение потолка. Говорит – так легче продвигаться в тех областях, в которых он разбирается. Поэтому он поручает разместить на полу первые камни для ребер, чтобы потом поднять их на верхние секции строительных лесов. Удэн Монкюир приходит за несколько минут до обеденного перерыва, и Реми с гордостью рассказывает своему другу про перекрещивающиеся арки, которые будут поддерживать своды потолка. Я несколько раз проводила ему экскурсию по строительной площадке, но Удэн никогда не задавал мне столько вопросов. Когда они поднимаются на строительные леса на уровне пятнадцати метров над полом, я замечаю Ламберта. Видимо, он пришел вместе с братом. А сейчас топчется внизу и поглядывает на меня так часто, что у меня появляется мысль: возможно, он хочет со мной поговорить. Когда я подхожу к нему, лицо Ламберта светлеет, хотя лоб все еще нахмурен, а в каплевидных глазах застыло беспокойство. – Мисс Катрин, – говорит он, – вы утром ушли в такой спешке, что мне захотелось убедиться, что у вас все в порядке. Симон не сказал о вас ни слова. Я останавливаюсь в полуметре от него, приятно согретая его заботой. – Я расстроилась, – признаюсь я. – Но, поверьте, венатре не был жесток. Не более жесток, чем я заслужила. Реми и Удэн выглядывают за край платформы и смотрят на нас сверху вниз. Сомневаюсь, что они нас слышат, но точно следят.