Симон прочищает горло: – Хотел поговорить с тобой. Сначала пошел к тебе, но тебя дома не оказалось. – Он смущенно пожимает плечами. – И я вспомнил, как ты говорила, что иногда приходишь сюда подумать. Ох, нет. – Кто тебе открыл? Симон переступает с ноги на ногу. – Я не стучал. Я… эм… обошел дом сзади и бросил несколько камушков тебе в окно. Как романтично. Или отчаянно. – Зачем ты меня искал? – Я должен кое-что тебе объяснить. – Сглотнув, он смотрит вниз и проводит рукой по светлым кудрям. – Особенно после того, что сказал… и сделал. Внезапно во мне просыпается страх от того, что я могу услышать. – Ты ничего мне не должен, Симон. – Нет, должен, – выдавливает он. А затем поднимает взгляд на меня. – Прошу. Мне потребовалось много сил, чтобы набраться смелости. Он все еще дрожит, но явно не от усталости. – Смелости поговорить со мной или забраться сюда? – И то и другое. Мы вновь наедине в свете луны. В прошлый раз я сама поддалась, но в этот раз все будет по-другому. – Хорошо. Давай поговорим. Симон хватает меня за руку. – Здесь? – Тут совершенно безопасно. – Я указываю на парапет с небольшими колоннами, расположенными на равном расстоянии друг от друга. – Ты не сможешь упасть в проем, который чуть больше твоей головы. – Поверю тебе на слово, – бормочет Симон, глядя в небо над нашим головами. Впервые за сегодняшний вечер я обращаю внимание на звезды, от которых захватывает дух. Облака, затягивавшие небо несколько дней кряду, рассеялись, и сейчас на нем сияет тысяча точек света. Никогда не видела столько раньше. Симон встает рядом со мной, наши руки соприкасаются, и этот контакт вызывает во мне трепет сильнее, чем положено. – Мы можем хотя бы присесть? – спрашивает он. – А то у меня слегка кружится голова. Я отрываю взгляд от россыпи бриллиантов на темном полотне ночи. У Симона не просто кружится голова – он даже слегка позеленел. Снисходительно улыбнувшись, я вновь поднимаю лицо к небу. – Только когда ты признаешь, что здесь красиво. – Да-да, – бормочет он, плюхается на каменный пол и спустя секунд тридцать, окончательно успокоившись, тянет меня за руку. – Я действительно никогда не видел ничего прекраснее, но сомневаюсь, что у нас в запасе много времени. Я опускаюсь на пол рядом с его согнутыми ногами, лицом к нему и к луне. – Почему ты решил бросать камни в мое окошко, а не стучать в дверь, как нормальный человек? Болезненный оттенок кожи сменяется румянцем. – Не хотел, чтобы у Ремона возникли неверные предположения о моих намерениях. Кажется, он ревнует тебя. Неверные предположения? Мое сердце замирает. – Как будто он подумал бы о чем-то другом, если бы увидел тебя под моими окнами. – Я качаю головой. – Но раз ты решился на это и даже забрался сюда, это не просто что-то важное. – Важное, да, – говорит он, – но еще… личное. Взяв мою левую руку в свою, Симон переворачивает ее в лунном свете, проникающем сквозь проемы в каменном парапете, и замирает, заметив порезы. – Что с твоими пальцами? – Стекло. Я чинила окна модели святилища в наказание за произошедшее сегодня. – Вот только мне не хочется это обсуждать. – А что с твоей рукой? Симон хмурится, смотря на две царапины, тянущиеся от тыльной стороны костяшек пальцев до запястья. – Не знаю. Может, поцарапался, когда залезал в окно. – Они похожи на те, что я видела на твоей шее той ночью, когда мы забирались на крышу святилища, – говорю я. – Только в тот раз было три. Симон поднимает руку к горлу, хотя оно уже зажило. – Это Жулиана. А, следы от ногтей. – Ты, конечно, заметила, что она нездорова, – вздохнув, продолжает он. – Ну да, – признаюсь я. – Она рассказала о болезни матери и о том, что, кажется, унаследовала ее. – Так и есть. – Симон делает вид, что рассматривает наши руки, соединенные вместе. – Откуда ты это знаешь? Симон переводит взгляд на меня. И я вновь любуюсь пятнышком в его глазу – как будто коричневые нити оплетены голубыми. – Потому что видел своими глазами, – тихо говорит он. – Несколько лет подряд. – В Мезанусе, – выдыхаю я. – Да. – Он склоняет голову набок. – Ты знаешь об этом? – Немного. Мать Агнес рассказывала, что там есть храм Светила, который исцеляет душевные болезни, и люди часто пускают к себе пожить больных. – Она говорила тебе, почему это делают? – Его подбородок дрожит, дрожит и голос. – Что многих паломников, приехавших в надежде на исцеление, бросают там родные, когда чуда не происходит? Я опускаю его поцарапанную руку себе на колени и переплетаю наши пальцы. – Кто-то оставил тебя там? – тихо спрашиваю я. Симон закрывает глаза: – Моя мать. Вернее, она бросила отца, а я отказался бросить его. Поэтому она просто оставила меня, единственного сына, там. – Он поджимает губы, словно испытывает боль. – Мне было восемь. – Как жаль. – Мне не нужна твоя жалость, – резко обрывает меня Симон. – Я просто хочу… объяснить. – Он вновь открывает глаза, но отводит взгляд. – Нас приютила семья, но мне не хотелось жить за счет милости незнакомых людей, пока со мной не было ничего плохого. Пока? Он делает глубокий вдох. – Мезанус – по большей части рыбацкая деревушка, где людям ни к чему учиться в школе. Поэтому я оказался одним из немногих, кто умел читать и писать. И это помогло мне найти работу: я стал записывать заметки одного из врачей. – В улыбке Симона чувствуется ирония. – Конечно же, мне никогда не сравниться в этом с Жулианой. Я сжимаю его руку: – С ней никто не сравнится. Выражение лица Симона становится отстраненным, когда он продолжает: – Лет в четырнадцать меня нанял альтум Феррис, изучавший душевнобольных. Того, что он платил, хватало, чтобы арендовать небольшой домик и содержать отца. – К моему ужасу, он убирает руку, обхватывает свои колени и начинает раскачиваться, как Жулиана. – Я провел невероятно много времени с людьми, описывающими самые мерзкие порывы и поступки, в которых частенько участвовали и дети. – Он зажмуривается, а на светлых ресницах собираются слезы. – Убийца, которого мы разыскиваем, – невинный малыш по сравнению с теми, кого я видел и выслушивал. – Представляю, – шепчу я, кладя руку ему на плечо. – Нет, Кэт. Это невозможно представить. Я даже с трудом верил, что они вообще люди. – Он качает головой, будто пытается избавиться от ужасающих мыслей. – И через некоторое время ты начинаешь задаваться вопросом, способен ли сам на подобное… – Симон, ты не сумасшедший, – уверенно говорю я. Он вновь смотрит на меня: