Глава 32 У меня мелькает мысль прямо сейчас встретиться с матерью Агнес, но мешают колокола, призывающие к полуденной молитве. Настоятельница никогда бы не согласилась пропустить богослужение ради разговора со мной, особенно если бы у нее возникли подозрения о том, что мне хотелось бы узнать. Подождать возможности нет: магистр сильно разозлится, если я не отправлюсь домой сразу. А ведь архитектор тоже знает. Всегда знал. Я стискиваю зубы, пока Маргерит отпирает ворота. У нее теперь есть ключи? – Я скажу матушке, что ты не могла остаться на чай сегодня, – вновь закрывая калитку, говорит она. – Пообещай, что вскоре навестишь нас. Я натягиваю улыбку, не показывая зубов, чтобы не выглядеть как рычащая собака. – Ох, обещаю. Можешь и это сказать матери Агнес. Возможно, у меня разыгралось воображение, но я чувствую, как за мной наблюдают из каждой узкой улочки, ведущей в квартал селенаэ, через каждую щель в закрытых ставнях. Я спешно возвращаюсь домой, постоянно оборачиваясь, чтобы убедиться, что за мной не следят. Магистр Томас и Реми уже ушли, поэтому остаток дня я, переодевшись в рабочую одежду, сортирую и раскладываю на подоконнике крошечные кусочки стекла. Чтобы они не валялись по всем углам, я складываю их в сгибы листа – бывшего конверта. Они прекрасно там помещаются, но от одного взгляда на эту бумагу я так стискиваю челюсти, что у меня начинает болеть голова. Я мало знаю о селенаэ. Они впервые появились больше тысячи лет назад. Когда империя Адриана распалась, Галлии потребовалось несколько столетий, чтобы объединиться под властью единого правителя. И лишь недавно благодаря развитию торговли люди смогли объединить свои знания и идеи, что положило начало золотому веку строительства – как в городах, так и в громадных святилищах. Галлийцы смешались с таурянами, прицийцами, бринсулийцами и другими народами так, что полукровки вроде Реми встречаются на улицах так же часто, как чистокровные. Но дети Ночи держатся особняком. Не так уж и сложно, с учетом того, что они ориентируются по луне. Ко всем, в ком нет крови селенаэ, они относятся хорошо, только если им это выгодно, но при этом ведут себя с чужаками как с заблудшими овечками. Никто не вступает в их ряды, а те немногие, кто уходит, без видимых причин увядают, словно лоза, оторванная от ветки. Мать Агнес говорила, что мои родители любили друг друга, так что, если и не сочетались браком, то, скорее всего, хотели этого. Но затем она добавила кое-что еще. Твоя семья оставила тебя здесь, потому что искренне верила, что ты принадлежишь Свету. А значит, родители почему-то считали, что я отличаюсь от них. Я десятки раз отмахивалась от этой мысли, но не собираюсь больше это отрицать. Способности, которыми я обладаю, – способности, которые дает мне луна, – наверное, свойственны всем селенаэ. И все они выходят из домов по ночам, чтобы насладиться тем, что мне открылось совсем недавно. Зная, что я полукровка, они, скорее всего, посчитали, что мне эти способности недоступны, но все равно продолжали присматривать за мной. Только Грегор все понял. И магистр Томас – тоже. К закату на моих пальцах не остается живого места от мелких порезов острыми стеклышками, а лицо болит от того, что постоянно приходится прищуриваться. Реми возвращается домой один. Но стоит мне спросить, когда вернется магистр Томас, как он старательно отводит взгляд, а затем бормочет, что архитектор просил ужинать без него. – Начинай без меня, – говорю я. – Хочу закончить этот участок. Реми только пожимает плечами: – Оставлю тебе немного хлеба. – Спасибо. Я больше не сержусь на него. В мире столько всего происходит, что не стоит обращать внимание на мелочи. К тому же его наказание оказалось намного суровее, чем я ожидала: его не просто заставили отложить на время любимую работу – все узнали об этом. Некоторое время спустя Реми проходит мимо мастерской и тихо бормочет: – Спокойной ночи, Кэт. Я как раз устанавливаю последний кусочек из рассортированных на сгибах листа осколков. Как только он встает на место, у меня перед глазами все расплывается. Луна уже взошла, но, скорее всего, я сегодня останусь дома. Голова просто раскалывается, к тому же, если поймает магистр, мне точно несдобровать. Но все же мой взгляд притягивается к серебристому свету, освещающему шифер снаружи, как глаза голодающего человека – к ломящемуся от еды столу на банкете. Лишившись груза в виде стеклышек, лист бумаги слегка колышется и, подхваченный порывом ветра, скользит в сторону окна. Я подхватываю его, не давая улететь далеко, а затем встаю, чтобы закрыть ставни. Но тут что-то на листе привлекает мое внимание. Надпись. Нет, что-то другое. Я поднимаю лист к лунному свету, проникающему с улицы. На листе отпечатались буквы, словно он лежал под бумагой, на которой писали. Вот только оттиск нечеткий, прочесть трудно. По крайней мере, в данный момент. Я быстро складываю листок по старым сгибам, чтобы не добавлять новых. А в голове возникает мысль: мне все же предстоит вечерняя прогулка. * * * Сердце колотится в груди, когда я взбираюсь по каменным блокам на выступ у окна в фасадной башне. Луна уже прошла часть своего пути по небосклону, и я не могла увидеть ее из окна своей комнаты. Поднявшись к себе, я сразу переодеваюсь в одежду, в которой лазаю по лесам, но не решаюсь выйти из дома, пока госпожа Лафонтен не поставит в печь хлеб к завтрашнему утру и не ляжет спать. Фасадные башни святилища чуть ниже башен, расположенных с двух торцов трансепта, но ближе. К тому же у меня нет никакого желания снова приближаться к южной башне. Я так тороплюсь, что, протискиваясь в узкое окно, цепляюсь рукавом куртки за зубцы защелки и рву ткань в районе локтя. Закрываю за собой окно, поднимаюсь по лестнице к трифорию над галереей. Выше него начинается сама башня, которая соединяется чем-то вроде моста со своим двойником на противоположной стороне фасада. Они полностью идентичны, если не считать колоколов святилища в первой. Горизонтальные перемычки на высоких арочных проемах, которые установили не для дополнительной жесткости конструкции, а для большей схожести, немного пропускают лунный свет, но они мне мешают, поэтому я поднимаюсь по винтовой лестнице на самый верх, где находится открытая площадка. Луна приветствует меня как любимую подругу, как только я выхожу под ее лучи из круглой башенки. Дрожь возбуждения пробегает по телу, впитываясь в кожу, и порождает восхитительное чувство: будь на то моя воля, я могла бы воспарить. Интересно, скония дарит такие же ощущения? И если сейчас на небе лишь половина луны, то чего ожидать через несколько дней? Хоть и подмывает воспользоваться способностями на полную, я пришла сюда не за этим. Быстро разворачиваю листок бумаги, подношу его к лунному свету. Отпечатки слов становятся видны почти так же четко, как если бы их написали чернилами. При написании некоторых букв на перо давили недостаточно сильно – «е» почти не разглядишь. Но последнее предложение написано очень четко, да еще и подчеркнуто: «Ты об щал мн принят м ры до полнолуния. Осталос вс го ш сть дней. Катарейн нуж н наставник». Магистр Томас сказал Маргерит, что придет сегодня обсудить дальнейшие действия. Но он не у матери Агнес. Он в квартале селенаэ. Разговаривает с Грегором. Обо мне. Я – Катарейн. Под бурной радостью, вызванной тем, что у меня есть способности селенаэ, которым необходимо обучаться с наставником, скрывается надежда, которую, несмотря ни на что, носит в своем сердце каждый ребенок-подкидыш: у меня есть родные, и они хотят меня вернуть. Конечно, это не та семья, какой хотела бы мне мать Агнес, но она все же передала магистру Томасу записку от Грегора. Она не встала на пути селенаэ, желающих заполучить меня. Более того, она способствует этому. Меня так и подмывает отправиться в квартал и потребовать ответов. С другой стороны, думаю, мать Агнес понимала, что это станет моим первым порывом, и именно поэтому скрывала правду. Скорее всего, она сказала мне, что моя семья искренне верила, что я принадлежу Свету, в надежде, что я не стану осуждать решение оставить меня в аббатстве. Решение, из-за которого меня воспитали как дитя Света, хоть я и была непочтительна к обетам и традициям. Вместо молитв и благих дел я направила свой талант на благо Солнца, помогая выстроить святилище. Закрыв глаза, я провожу рукой по известняковому парапету, чтобы насладиться красотой линий, изгибов и самого камня. Мне нравится в этом здании все, и внутри, и снаружи: статуи, сводчатые потолки, разноцветные витражи, вычурные мраморные полы, даже струйки дыма от благовоний и эхо голосов, вторящих песнопениям. Здесь я ощущаю себя дома сильнее, чем где-либо еще. Но принадлежу ли я этому миру – или ощущение вызвано тем, что я не знаю другого? И что делать с Симоном? Если я променяю эту жизнь на другую, с селенаэ, что станет с нами? Да и есть ли «мы»? Мои глаза все еще закрыты, а руки лежат на парапете. Возможно, именно поэтому я слышу и чувствую, как открывается задвижка внизу. Глава 33 До меня доносится тихое ворчание, когда кто-то – мужчина – протискивается между рамой и стеклом, поворачивает окно, возвращая его на прежнее место, и останавливается, наверное, пытаясь разглядеть что-то в темноте. Уже через несколько секунд он направляется к лестнице и медленно поднимается выше и выше. До самой башни. Когда он добирается до винтовой лестницы, я открываю глаза и прячусь в тени за округлой башенкой. Мои шаги звучат оглушительно громко, пока я не выхожу за пределы лунного света, вмиг показавшись себе оглохшей и ослепшей. Впрочем, на виду сейчас намного опаснее. Шаги мужчины такие легкие, что лишь по его тяжелому дыханию я понимаю, что он практически добрался до площадки. Но когда он выходит из башенки, расставив руки в стороны, его лицо скрывается в тени, не дающей ничего разглядеть. – Кэт? – тихо зовет он. Это Симон. Я вытягиваю левую руку, чтобы пальцы оказались в луче лунного света, – и вижу так же ясно, как днем. От вызванных беспокойством складок на лбу Симона до дрожи в его ногах. Тихий ритм его пульса долетает до меня вместе с легким запахом пота, впитавшегося в накрахмаленное полотно рубашки. А еще с нотками крови из двух свежих царапин на тыльной стороне его ладони. Симон делает еще один шаг от башенки. – Кэт? – вновь тихо зовет он, хотя, кажется, мог бы кричать. – Ты здесь? – Я здесь. Симон разворачивается, прижимая руку к сердцу, которое начинает биться так быстро и громко, что посоперничало бы со скачущей лошадью. – Святое Солнце! – выдыхает он, когда я выхожу из тени. – Почему ты пряталась? – Я не знала, кто ты и зачем сюда залез, – отвечаю я. – Ты меня напугал. Он усмехается и убирает руку с груди. – Что ж, в этом есть смысл. Мы замолкаем на несколько мгновений. – Что ты здесь делаешь? – наконец спрашиваю я.