– Согласен. Симон зовет одного из стражников и просит привести мадам. А затем опускает фонарь и прислоняется к основанию статуи рядом со мной. – Зачем ты сегодня вышла из дома, Кэт? – тихо спрашивает он. – Ты же прекрасно знала, насколько это опасно. Как я могу ему объяснить? Он ни за что не поверит. Порой я и сама не верю – и уж точно не понимаю. – Я не собиралась нарываться на неприятности, – шепчу я. – И вообще была в святилище. – Осматривала леса? – Нет. – Я откидываю голову на пьедестал и закрываю глаза, чтобы сдержать подступающие слезы. – Просто любовалась луной. К моему облегчению, Симон больше не задает вопросов. Минуты ожидания тянутся медленно, а толпа, собирающаяся вокруг храма, только растет. Через некоторое время Симон скользит рукой по мрамору, чтобы отыскать мою ладонь – и, не встретив сопротивления, он переплетает наши пальцы. Это похоже на извинения, но я не могу понять за что. Возможно, за то, что он заставил меня смотреть на плод деяний этого человека… чудовища. Или за то, что скрыл от меня часть сотворенного им. Или за то, что накричал на меня, когда нашел. Наконец возвращается стражник, которого послали за Эмелин. Симон отпускает мою руку и выпрямляется. Я тоже отталкиваюсь от пьедестала, чтобы встретить их. Но рядом со стражником оказывается не мадам. Это Реми. Симон хмурится. – Где мадам Эмелин? – спрашиваю я. Скрытые тенями глаза Реми устремляются ко мне: – Она мертва. Глава 30 Перрета. Изабель. Николь. Эмелин. Конечно, Симон не осознает этого, но, прикрепляя к стене лист с именами погибших, он чувствует за них ту же ответственность, что и архитектор за свой список. И ту же решимость не добавлять в него новых имен. Эскизы снова висят на стене, как и карты. А вместе с ними – рисунки, сделанные после вчерашних убийств. Расследование официально возобновлено, а Симон восстановлен в должности венатре. Поначалу граф пытался обвинить его в том, что он сам настаивал на виновности торговца. Вот только Симон перед своим отъездом передал Верховному альтуму запечатанное письмо, где подробно изложил свои доводы против прекращения расследования. А если добавить к этому и подписанные рекомендации альтума из Мезануса, то неудивительно, что верховный священнослужитель Коллиса встал на сторону Симона. И градоначальнику пришлось уступить. Предположения Симона о Беатрис, убитой новобрачной, – единственное, что он успел обсудить с мадам Эмелин. Оставив меня в доме архитектора, за первые пару часов Симон посетил несколько таверн, чтобы как можно больше людей узнало о его возвращении, так что к мадам он попал незадолго до моего прихода. Когда я спросила, почему женщина у двери мне соврала, он пожал плечами и ответил, что, скорее всего, меня приняли за жену, искавшую мужа. Меня совершенно не удивило, что Удэн смог вспомнить кое-какие подробности о Беатрис – например, что цвет ее волос походил на те, что Симон нашел у Перреты. Все считали, что ее убил муж, – тот исчез из города. А Удэн не желает вновь попадать под подозрение, поэтому ведет себя осмотрительней, когда его расспрашивают. Жулиана послушно записывает по памяти ночные расспросы, пока Удэн расхаживает из стороны в сторону перед стеной. Думаю, Симон терпит его присутствие лишь потому, что именно он опознал убитую прошлой ночью Николь. А то, что младший сын графа близко знал каждую жертву, натолкнуло его на мысль, что это не просто так. – Смерть Эмелин не похожа на другие, – говорит Удэн. Видимо, проведя последние несколько часов с нами, он возомнил себя знатоком. Кузен Симона указывает на рисунок, на котором изображено тело Эмелин, найденное на кухне ее дома… на той самой кухне, где еще несколько дней назад мы с Жулианой пили с ней чай. – Ей перерезали горло и разбили лицо, но затем вырезали язык, а не глаза. А еще ее не насиловали, как остальных, но об этом знаем только мы с Симоном. – Ты уверен, что ее убил тот же человек? – спрашивает Удэн. Пропитанный кровью локон волос, который Симон достал изо рта Эмелин, лежит сейчас на льняной салфетке перед ним. Его усталый взгляд устремлен вдаль, пока пальцы обводят край ткани. – Уверен, – тихо говорит он. – Убийство Эмелин – это послание мне. Преступник пытается сказать, что заставил замолчать единственного человека, который давал нам ответы. Ламберт качает головой: – По-моему, ты считаешь этого безумца слишком умным. – Наоборот, – отвечает Симон. – Я недооценил его, поэтому он на два шага впереди. – Возможно, он впереди потому, что ты сидишь тут и ничего не делаешь, – говорит Удэн. Симон сужает глаза, смотрит на кузена: – Не помню, чтобы я просил тебя о помощи. – Тебе она явно нужна, – огрызается Удэн. – Половину того, что ты знаешь, рассказал я. Иначе ты даже не услышал бы имени Николь. Вместо того чтобы ответить на это нелепое заявление, Симон достает из портфеля стопку исписанных пергаментов и начинает их перебирать. – Знаешь, зачем я ездил в Мезанус, кузен? – спокойно спрашивает он. Удэн складывает руки на груди: – Думаешь, я вообще заметил, что ты уезжал? Симон вытаскивает листок из стопки и внимательно изучает написанное. – Я советовался с человеком, который руководил множеством расследований, подобных нашему. – Он замолкает на мгновение, но Удэн не вмешивается. – Поэтому я обсудил с ним некоторые детали убийств Перреты и Изабель и выслушал его мнение. Он согласился с большинством моих теорий. – Это должно меня впечатлить? – А еще он отметил несколько моментов, на которые мне следует обратить внимание, – продолжает Симон, словно пропустил последнее мимо ушей. – Например, что мне следует внимательнее присмотреться к тем, кто участвует в расследовании или внимательно за ним следит. – Он переводит взгляд на своего двоюродного брата. – Так что мне очень интересно, где ты провел этот вечер. Румяные щеки Удэна бледнеют. – Ты же видел меня в таверне. Симон даже не моргает. – Я видел тебя за час до убийства. Кто-то может подтвердить, что ты оставался там, когда я ушел? – Реми Лафонтен подтвердит, – выплевывает Удэн. – Обязательно спрошу у него, – спокойно говорит Симон. – А пока твоя помощь больше не требуется. Удэн несколько секунд смотрит на него, переводит взгляд на Ламберта, выходит из комнаты и хлопает дверью. Когда звук тяжелых шагов затихает, повисшую тишину нарушает лишь скрип пера Жулианы и жужжание мух, кружащих над окровавленным локоном. Симон разгоняет их рукой. – Думаю, нам стоит промыть эти волосы, пока кровь полностью не засохла. Конечно, задача довольно отвратительна, но я переживу: Симон все еще злится на меня, поэтому стоит предложить ему помощь. Он жестом указывает мне на дверь. Я заворачиваю волосы в льняную ткань, несу на кухню и прошу у мадам Дениз миску с теплой водой. Коса толщиной с мой мизинец, длиной – с предплечье. Я аккуратно поднимаю ее с ткани, к которой она присохла. Не ожидала увидеть вас так скоро. Услышав хриплый голос, я вздрагиваю и озираюсь по сторонам. Мадам Дениз продолжает помешивать что-то в кастрюле на огне, словно ничего не слышала. Я опускаю волосы в миску. Вода переливается через край, капая на стол. Вытерев разлитое краем салфетки, я погружаю остальную часть косы под воду пальцем. …Не ожидала… вас… скоро… увидеть вас… не ожидала… На этот раз слова постепенно стихают и растворяются в тишине, как кровь в воде. Словно кровь и говорит со мной. А может, и не со мной. Такое чувство, что я подслушиваю, как кто-то говорит с другим человеком или… с самим собой. Дрожащими руками я обхватываю косу под водой и сжимаю в кулаке, выдавливая алые нити, каждая из которых наполнена нежным шепотом с хриплыми нотками, которые можно услышать у людей, пристрастившихся к сконии. Шепотом мадам Эмелин. Я поспешно смываю как можно больше крови. А когда становится возможно различить хотя бы оттенок волос – вытаскиваю их, отжимаю розовую воду и вытираю насухо чистыми участками льняной салфетки. Пока я несу косу наверх, слова просачиваются сквозь ткань вместе с водой, заставляя ускорять шаг, чтобы поскорее от них избавиться. Симон едва бросает взгляд на волосы и говорит только: – Светлые. Жулиана, судя по всему, закончившая переписывать наши разговоры, смотрит, как я вытираю руки о юбку. – Что теперь? Он встает и берет перо, которое только что положила кузина. – Для начала впишем первую жертву. Симон подходит к списку имен, прикрепленному к стене, и дописывает в самом верху: «Беатрис».