Они вместе со спутником вступают в круг света от факелов. Незнакомец с бледно-голубыми глазами медленно моргает, стараясь привыкнуть к яркому огню. Что-то в его левом глазу привлекает мое внимание, но с этого ракурса мне не удается рассмотреть что. Вперед выходит один из стражников: – Около часа назад обнаружено тело женщины, ваша светлость. Градоначальник хмыкает. – Есть какие-нибудь следы преступника? – Нет, ваша светлость. – Стражник качает головой. – Скрылся задолго до того, как подняли тревогу. Монкюир не удивляется. – Кем она была? – Он задает свой вопрос толпе, не обращаясь к кому-то конкретному, но, когда замечает мадам Эмелин, приподнимает рыжеватую бровь. – Одна из ваших девушек, мадам? – Если вас интересует, владели ли мы одной профессией, то ответ – да, – сердито говорит она. Косметика стекает по ее щекам из-за дождя и, возможно, скупых слез, но голос звучит уверенно и непримиримо. – Но по закону это не делает ее менее ценной, чем кого-то другого. И то, что с ней сотворили, шокирует даже вас. Градоначальник несколько секунд осуждающе смотрит на нее, но никак не отвечает на утонченную дерзость. – Кто обнаружил тело? Вы? Эмелин взглядом отыскивает меня, молча спрашивая, хочу я признаваться в своем участии или нет. Стоит мне кивнуть, она прикинется, что я ни при чем. Я в нерешительности тру ладони о штаны. …Помогите мне… – Его обнаружила я. Самой удивительно, что творю! Все, и Монкюир тоже, поворачиваются, чтобы посмотреть на меня, и мне приходится сглотнуть, чтобы голос и дальше звучал спокойно. – Я услышала, как она кричала. Конечно же, градоначальник узнал меня, ведь еще утром я показывала ему и сыновьям святилище. Ткнув в мою сторону мясистым пальцем, он приказывает: – Раздобудь свет и следуй за мной. Мне не хочется туда возвращаться. Руки трясутся так, что я едва не роняю факел, который кто-то сунул мне. Монкюир указывает на своего спутника: – Симон, ты тоже. – Почему? – упирается тот. – Ты сам знаешь. Я недоуменно смотрю на графа Монкюира. Он уже больше двух десятилетий занимает должность градоначальника Коллиса, а этому Симону едва перевалило за двадцать. Неужто граф считает, что этот молодой человек увидит то, на что не обратит внимание он? Бледные глаза Симона вспыхивают от гнева, а на лице отражается желание воспротивиться, но затем он вновь надевает маску спокойствия – и через миг делает шаг вперед, хоть и немного неуклюже, словно кукла. Я пропускаю его, стараясь под любым предлогом оказаться подальше от тела. Мадам Эмелин тоже следует за нами, и никто не говорит ей на это ни слова. Переулок кажется темнее, чем раньше, несмотря на факел, который я удерживаю в руках. Граф Монкюир останавливается рядом с неподвижным телом Перреты, которое прикрыли грязной, пропитавшейся дождевой водой и кровью льняной простыней. Ярко-красные пятна расползлись там, где живот и лицо. – Кто накрыл тело? – спрашивает градоначальник. – Я, – отвечает Эмелин. – И сейчас вы поймете почему. Монкюир наклоняется и отбрасывает простыню. Почти всю кровь смыло дождем, но изуродованные черты Перреты ужасают не меньше, чем раньше. Я не ожидала какой-либо реакции от ветерана Второй войны Затмения, но, кажется, граф потрясен. А Симон едва заметно вздрагивает. Несколько секунд все молча смотрят на тело. – Ну? – выпрямившись, наконец говорит Монкюир. – Что ты думаешь, Симон? – Она мертва, – глухо отвечает тот. – И? – Граф скрещивает руки на груди. – Это вызвано безумием или чем-то попроще? На несколько долгих секунд повисает тишина, во время которых мы с мадам Эмелин даже боимся вздохнуть. – Да, – тихо отвечает Симон. – Это дело рук безумца. Эмелин облегченно вздыхает, пока я пытаюсь понять, что меняет это признание. Больше не говоря ни слова, граф Монкюир разворачивается и возвращается на улицу. Мадам следует за ним, так что и я стараюсь не отставать, а выйдя на улицу, возвращаю факел мужчине, который мне его дал. Симон задерживается ненадолго, а затем и вовсе останавливается у входа в переулок, как бы преграждая путь. В этот момент как раз прибывают взрослые сыновья графа. Старший, Ламберт, примерно одного роста с Симоном, тащит за руку коренастого Удэна. Как только они пробираются к нам, тот вырывает локоть и невольно делает шаг вперед, прежде чем ему удается обрести равновесие. – Я шел, – рычит он. От него самого и его одежды так разит хмельным, что я чувствую это за несколько шагов. Удэн почти всегда пьян – и почти всегда буен. – Недостаточно быстро, – спокойно отвечает Ламберт. – А отец просил поторопиться. Я никогда не слышала, чтобы он повышал голос, и сегодняшний вечер не исключение. – Верно, – с недовольством говорит Монкюир. – Тебя не оказалось дома, когда я уходил. Где ты был? – Наслаждался удовольствиями ночи. – Удэн не знает, что такое стыд. И, хотя у них с братом разница всего пять лет, кажется, что их разделяет полвека. Симон вздыхает: – Зачем ты привел Жулиану, кузен? Дочь графа замерла позади братьев с виноватым выражением на лице и медным фонарем в хрупких руках. Свободное платье леди Жулиана натянула поверх ночной рубашки. Это не только хорошо видно, но и придает ей не самый презентабельный вид. Прямые каштановые волосы спадают до плеч, вокруг карих глаз на болезненно-худом лице виднеются багровые круги, больше похожие на синяки. Я не видела ее несколько месяцев, но, судя по ее виду, она больна. А ведь восемь лет назад считалась одной из прекраснейших девушек во всей Галлии! Но сейчас ей уже двадцать четыре – и, похоже, ей суждено остаться старой девой. Услышав вопрос Симона, Ламберт хмуро сводит брови: – Она проснулась. И мне не хотелось оставлять ее одну. – Что случилось? – спрашивает Удэн. – Говорят, кто-то умер. – Убили Перрету Шарпантье, – шипит мадам Эмелин. – Убили и оставили гнить в переулке. Практически все краски стекают с лица Удэна, лишь на щеках остаются два багровых пятна, как у клоунов. Выходит, не просто пил, без сконии не обошлось. Но такие богатеи могут позволить себе не вдыхать пары, а купить концентрированный порошок, который либо нюхают, либо кладут под язык… – Перрету? – сдавленно шепчет он. – Это невозможно. – Почему? – спрашивает граф. – Ты сегодня был с ней? Удэн закрывает рот и пытается сглотнуть. – Да, – признается он через несколько секунд, которые ему требуются, чтобы совладать с собой. – Но… я не делал этого. Она ушла от меня несколько часов назад, сказав, что будет чуть позже. Но так и не вернулась. Беспокойство звенит во мне громче, чем самый большой колокол святилища. Видимо, Перрета ушла от любовника, чтобы встретиться с магистром Томасом. Но знает ли об этом Удэн? Монкюир оглядывается по сторонам, без сомнений, замечая подозрительные взгляды, которые зеваки бросают на его младшего сына. И сжимает челюсти. – Мы немедленно начнем официальное расследование. Это заявление будоражит толпу, и улица наполняется гулом голосов. Убийство проститутки никогда не привлекало столько внимания, но, видимо, дело в его жестокости и в возможной причастности к произошедшему сына графа… – Симон из Мезануса. – Монкюир внезапно замолкает и поворачивается к парню лицом, а тот напрягается, словно хочет убежать. – Ты будешь вести это расследование. – Почему я? – выпаливает он. – У меня нет официальной должности в Коллисе. – Верно. Но такие должности даю я. – Граф отворачивается, пренебрежительно взмахивает рукой и уходит, видимо решив, что разобрался с произошедшим. – Примени свой опыт на деле. Мадам Эмелин хмуро смотрит на Симона: – Почему граф поручил это расследование вам, сэр? Парень стискивает кулаки так, словно держится за поручни корабля, которого настиг шторм. А его сердитый взгляд сверлит спину градоначальника. – Потому что я местный специалист по безумию, – обреченно шепчет он. Глава 4