Жулиана хватает меня за запястье, втаскивает в комнату, закрывает и запирает двери. В комнате полумрак, поэтому трудно что-то разглядеть, и я боюсь даже пошевелиться, чтобы не задеть что-нибудь… например, ночной горшок, содержимое которого я отчетливо ощущаю. – Прости, что тебе пришлось увидеть меня такой, – на удивление спокойным голосом говорит Жулиана. Она подходит окну, закрытому досками, и опускает несколько из них, чтобы в комнату проникли свет и свежий воздух. Задержав дыхание, я тут же подхожу к окну поближе, пока не чувствую прохладу на лице. А затем осматриваю остальную часть комнаты, заваленную скомканными листами и грязной одеждой. – Леди Жулиана, что с вами случилось? Она поворачивает руки ладонями вверх и обводит комнату. – Такова моя жизнь без Симона. Сначала у меня возникает мысль, что Жулиане просто нечем заняться без него, но ее голос звучит так, словно происходящее – в порядке вещей. – Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я. – Тебя заперли здесь? – Раньше меня не выпускали из комнаты, – говорит она. – Даже когда я чувствовала себя хорошо. До Симона. Он вызволил меня отсюда. – Жулиана вновь обводит комнату руками. – Но, как бы ужасно это ни выглядело, мне лучше оставаться здесь, где они не смогут меня увидеть. Я поддаюсь ее страху. – Кто не сможет увидеть? – Отец и Удэн. – Она качает головой. – Да и Ламберта хочется пощадить. Он достаточно насмотрелся на маму. – Жулиана, я ничего не понимаю. – Хотя, если говорить начистоту, я и раньше не всегда ее понимала. Она вздыхает и, отвернувшись, проводит пальцами по волосам, силясь их пригладить. Затем доходит до кровати и резко поворачивается ко мне. – Послушай, Катрин. Я расскажу тебе все, потому что Симон тебе доверяет. И потому что я доверяю. – Она делает глубокий вдох и сцепляет руки. – Это связано с матерью и ее болезнью. – С твоей матерью? – тупо переспрашиваю я. Несколько дней назад Жулиана уже упоминала, что ее мать болела всю жизнь, но я никак не могла ее вспомнить. По-моему, и видела-то лишь однажды. – Да. – Жулиана кивает. – Но у мамы болело не тело, а разум. Поэтому много лет ее скрывали от чужих глаз дома или в нашем загородном поместье. Она замолкает на мгновение, и я понимаю, что она оценивает мою реакцию. – И каким расстройством разума она страдала? – осторожно спрашиваю я. Жулиана сжимает тонкие пальцы, стараясь сдержать дрожь. – Она слышала голоса и видела ужасные видения. В ее голове возникали странные идеи, которые перерастали в запутанные бредни. И никто не мог ее убедить, что это неправда. Каждый раз, когда она видела Удэна, то кричала, что он демон, которым заменили ее настоящего ребенка. – Жулиана смаргивает слезы. – Мы с Ламбертом еще помнили времена, когда она была в своем уме, но Удэн ее просто ненавидел. И, честно говоря, я его не виню. Она делает еще один глубокий вдох, а затем продолжает: – Отец не смог спокойно смотреть, как она угасает, поэтому погрузился в дела Коллиса. А когда он отправил меня учиться в монастырь, бремя заботы о матери легло на плечи Ламберта. На самом деле она подпускала к себе только его. Даже причиняла себе вред, если он уходил… Уж лучше оставаться сиротой, чем видеть, как твоим родителям становится хуже день ото дня! Сердце наполняется сочувствием к Ламберту. Хотя Удэна мне тоже жаль. Что же до Жулианы… теперь мне кажется, что ее великолепная память – проклятие. Она не только не может забыть то, что видела или пережила, но и отчетливо помнит каждую деталь. Молчание затягивается, становясь неловким. – Наверное, это было ужасно для всех вас. – Да. И даже не знаю, что хуже – несчастье или необходимость притворяться, что у нас в семье все хорошо. – Она морщится. – Мы до сих пор притворяемся. Теперь понятно, почему Удэн всегда думает только о себе, а граф так заботится о своем внешнем виде. Недавно Жулиана говорила, что после смерти матери Ламберт задушил ее своей заботой, к ее неудовольствию. Раньше я считала, что после приезда Симона у нее просто появился еще один родственник мужского пола, на которого можно положиться… Но все оказалось намного сложнее. – Когда ты впервые поняла, что страдаешь той же болезнью? – спрашиваю я. На лице Жулианы – та же легкая улыбка, какую я часто видела у Симона, когда ему нравились мои выводы. – Практически всю мою жизнь я замечала небольшие знаки, – говорит она. – Но убедилась в этом примерно лет в шестнадцать. Ко мне на улице стали подходить люди и говорить со мной. Особенно если я уставала. Частенько рассказывали мне то, что мне хотелось знать. Но, хотя я видела и слышала их, чувствовала их запах, а иногда даже прикасалась к ним, они не были реальными. – Похоже на галлюцинации от сконии, – моргнув, отмечаю я. – По иронии судьбы, она-то мне и помогает. – Жулиана осторожно делает шаг ко мне, словно я пугливое животное. – Но я стала все реже и реже показываться на людях и всегда боялась заговорить с кем-нибудь, если приходилось выйти из дома. Я никогда не могла сказать наверняка, с человеком говорю или с плодом моего воображения. В ночь убийства Перреты она щелкнула пальцами, привлекая внимание Симона. – Когда я впервые попыталась заговорить с тобой, ты ответила мне только после кивка Симона, – говорю я. – В тот момент мне показалось, что он дает тебе разрешение вести беседу от его имени, а он просто подтвердил, что я настоящая. – Да. Симон – из Мезануса. Поэтому он понимал природу болезни Жулианы и знал, как помочь справиться с ее галлюцинациями. Когда она начинала подбирать рифму к словам или вести себя странно, он старался успокоить ее, но этим не ограничился: с радостью водил ее с собой, общался с ней как с равной, ценил ее мнение. – А Ламберт знает? – спрашиваю я. Жулиана качает головой: – После мамы мне не хотелось взваливать на него и это. Уверена, он подозревает, что мне досталась доля ее безумия, но мне удалось скрыть, насколько большая. Что-то я сомневаюсь. Нужно быть слепым, чтобы не заметить, что с ней происходит. – Что ты имела в виду, сказав, что скония помогает? Ее худые плечи устало поднимаются и опускаются. – Симон смешивает ее с валерианой и другими успокаивающими травами. Такой чай часто позволяет успокоить разум и не дает ему создавать иллюзии, а мысли не перескакивают с одной на другую и не разбегаются в голове. – Она вздыхает. – Но, к сожалению, не всегда. Иногда мне становится очень плохо, прежде чем удается уснуть. Особенно в последнее время. Теперь многое становится понятно. – Так вот что попросил мне налить Симон. – Да, прости. – Жулиана прикусывает губу. – Он не понимал, как сильно настоялся чай за ночь. Мне требуется несколько секунд, чтобы осознать все сказанное. Легко отмахнуться от душевнобольного как от кого-то не стоящего внимания. Но женщина передо мной – намного лучше, чем большинство людей, которых я встречала. Мать Агнес говорила – таких, как Жулиана, в Мезанусе пускают жить в дома и заботятся о них как о членах семьи. Возможно, это единственное место, где к болезням разума относятся так же, как к болезням тела – с состраданием и заботой. Интересно, почему Симон не отвез ее туда? – Чем я могу тебе помочь? – наконец спрашиваю я. В глазах Жулианы блестят слезы, а уголки губ слегка подергиваются в улыбке. – Ты не стала искать предлога сбежать отсюда поскорее. И этого более чем достаточно. Глава 27 Правда, вскоре Жулиану приходится покинуть. Уже прошло не меньше четверти часа с тех пор, как звонили в колокола, а значит, полуденная молитва уже началась. Я еще хотела навестить сегодня мать Агнес, но уже не осталось времени даже на краткий визит. И едва ли осталась пара минут, чтобы снять праздничное платье и добраться до святилища достаточно быстро, чтобы магистр Томас не ворчал. – Ты сопоставила то, что говорила мадам Эмелин? – спрашиваю я Жулиану. – Есть вероятность, что убийца нападал еще до Перреты? – Я отметила шесть девушек, – отвечает она. Как только мы преодолели неловкость, вызванную признанием, кузина Симона вновь воспряла духом и вернула рабочий настрой. – Поскольку Симон просил нас ничего не записывать, думаю, будет лучше, если я назову только трех, чтобы ты поспрашивала о них. Чтобы ты случайно ничего не перепутала и не забыла. Наверное, Жулиане кажется странным, что другие помнят не все. Интересно, злит ли ее, что люди все забывают? Или ей легче, когда люди забывают то, что хотела бы забыть она? Она называет имена, даты и места, где нашли первых трех женщин, а затем заставляет меня повторить все дважды – и, убедившись, что я запомнила, подталкивает меня к двери. – Здесь не очень-то приятно. – Мне не хочется бросать ее в этой отвратительной комнате-тюрьме. – Что, если у тебя… если тебе снова станет плохо? – Мадам Дениз позаботится обо мне, – отвечает Жулиана. – Как и всю жизнь. В этот момент вновь звонят колокола, возвещая об окончании молитвы и начале строительных работ в святилище. Значит, я уже опаздываю.