– Ты же понимаешь, что он увязался за мной только из-за тебя, Катрин? – говорит она. – Из-за меня? Она кивает. – Ламберт уже несколько лет восхищается тобой, но всегда слишком стеснялся подойти к тебе… или к любой девушке, если уж на то пошло. Отцу пришлось самому договариваться с родственниками леди Женевьевы. Мне никогда не нравился Ламберт в таком смысле, но эти слова мне льстят. Он наследник самого высокого титула в регионе и должности градоначальника большого города. – В любом случае графу, скорее всего, это бы не понравилось, – смущенно говорю я. – Во мне нет и капли благородной крови. – Как и в нашей матери, – отвечает Жулиана. – По крайней мере, насколько мы знаем. Она выросла в том же монастыре, что и ты, под оком настоятельницы. Странно, что я никогда об этом не слышала. Мать Агнес, скорее всего, скрыла от нас эту историю, не желая, чтобы девушки лелеяли несбыточные надежды выйти замуж за богатых дворян. – Отец даже был обручен с другой девушкой, когда они сбежали, – продолжает Жулиана. – Ламберт всегда считал это очень романтичным. – Но все равно нас бы обсуждали, – бормочу я. Похоже, Жулиана не стала бы противиться такому родству. Правда, я думаю не о ее брате, а о Симоне. Жулиана тихо фыркает: – Честно говоря, меня радует, что Ламберт обращает внимание на кого-то еще, кроме меня. С тех пор как умерла наша мать, его забота стала чересчур навязчивой. Я выхожу к ней на улицу, и мы отправляемся в путь. – А что случилось с твоей матерью? – осмеливаюсь спросить я, раз уж она подняла эту тему. – Кажется, долго болела? – Она болела всю мою жизнь. – Жулиана смотрит прямо перед собой. – Но умерла не от болезни. Судя по всему, ей не хочется говорить на эту тему. – Прости, что спросила, – говорю я. – Что вызвала эти воспоминания. Жулиана коротко кивает, благодаря за то, что я больше не лезу не в свое дело. Хоть мы и не обсудили, куда направляемся, меня удивляет, что она сворачивает к торговым рядам. – Мне показалось – будет лучше, если нас увидят здесь, – объясняет она, вежливо приветствуя нескольких торговцев, когда мы проходим мимо лавок. – Раз уж мы сказали, что собрались сюда. – Конечно. Утреннее солнце режет глаза, пока мы не поворачиваем на запад, выйдя из торговых рядов на открытую площадь перед древним Храмом Солнца. Древнее его только статуя философа-отшельника из Галлии. Округлое каменное здание построили здесь, а не на вершине холма, чтобы люди могли следить за временем, определяя его по тени колокольни, как на солнечных часах. Хотя сейчас за храмом присматривают лишь несколько священников, его по-прежнему считают святым местом, от которого до святилища на вершине горы можно добраться по Тропе Молитвы. Занятно, что как раз на этой улице сплошь бедняцкие лачуги да притоны со сконией… К моему удивлению, Жулиана направляется именно к Дороге удовольствий. – Полагаю, лучше всего начать с мадам Эмелин, – говорит она. – Скорее всего, она знает почти всех женщин из моего списка. Если не всех. Стоило догадаться. Но, как только мы вступаем в тень первого дома, я оборачиваюсь и замечаю среди людей человека с подведенными глазами. Даже несмотря на отсутствие черной одежды, которая бы выделялась среди разноцветных навесов и торговых лавок, покрытое шрамами лицо привлекает мое внимание. Грегор. Селенаэ редко встретишь днем, особенно на рынке, но от одного его вида у меня по спине пробегает холодок. Он сказал магистру Томасу, что мне следует прислушиваться к своим инстинктам. Но к каким именно? И следую ли я им сейчас? Или он говорил про инстинкты, пробуждаемые лунным светом? Как и в ночь убийства Перреты, селенаэ исчезает из вида, стоит мне на миг отвлечься. Но, пока я его разглядываю, Жулиана успевает отойти на несколько шагов, поэтому мне приходится срочно ее догонять. Вместо того чтобы стучать во входную дверь дома мадам Эмелин, она сворачивает в переулок в конце квартала и трижды стучит в заднюю дверь. Пожилая женщина впускает нас на кухню, большую часть которого занимает стол, и велит подождать. Как только она уходит, я поворачиваюсь к Жулиане, чтобы спросить, откуда она знает про эти двери, но потом вспоминаю: Симон приходил сюда осмотреть тело Перреты. Видимо, это еще один вопрос, который он обсудил с Жулианой, а не со мной. Я быстро подавляю непрошеную ревность, напоминая себе, что он доверяет мне в более важных делах. Переступив порог кухни, Эмелин жестом приглашает нас присесть. Мы занимаем стулья и принимаем ее приглашение выпить чаю. Если бы не яркие оранжево-рыжие волосы, я бы не узнала мадам без макияжа и в поношенном халате. Но самое удивительное, что так она выглядит моложе, хотя я и не знаю, сколько ей на самом деле лет. – Я… нас прислал Симон, – начинает Жулиана. – Он попросил нас поискать доказательство того, что Перрета – не первая жертва. Эмелин поднимает тонкие бледные брови: – Понимаю. – Я подготовила список имен женщин, погибших за последние пять лет, – продолжает Жулиана. – Мне не удалось разобраться в причинах их смерти, поэтому мы предположили, что вы могли что-то знать. – Вам придется зачитать их мне, – поднеся чашку к ненакрашенным губам, говорит Эмелин. – Я не умею. – Я их запомнила, – отвечает Жулиана. – Вы готовы? Дождавшись кивка мадам, она закрывает глаза и начинает по очереди перечислять имена и даты смерти, уточняя, где и когда нашли тела. Эмелин внимательно слушает кузину Симона. Многих женщин ей удается вспомнить. Большинство погибло от несчастных случаев или родов – похоже, это в записях значится как «кровотечение». Несколько – от каких-то болезней. Еще три – и вовсе покончили с собой. Но все равно многие из смертей – убийства. Некоторых преступников удалось поймать и наказать, но именно некоторых. Это невольно наталкивает на мысль: «Действительно ли Перрета и Изабель так важны?» Даже если нам удастся связать смерти некоторых женщин из списка с этим убийцей, они – лишь несколько яблок в полной бочке тех, чьи смерти никто не собирается расследовать. Не пади подозрение на Удэна, так и на убийство Перреты никто бы не обратил внимания. Спустя три часа и столько же чашек чая Жулиана заканчивает перечислять. Я уже сбилась со счета потенциальных жертв, но знаю: она все запомнила. Скорее всего, именно поэтому она выглядит такой уставшей. – Спасибо, – поднимаясь на ноги, благодарит она Эмелин. – Возможно, чуть позже у нас возникнут новые вопросы. Мадам тоже встает. – Симон – единственный из официальных лиц, кому оказалась небезразлична судьба девочек. Так что я окажу любую помощь, какую только смогу. Она выпускает нас через заднюю дверь обратно в переулок. И, как только двери закрываются, Жулиана прикрывает глаза и прижимает тонкие пальцы к виску. – Ты в порядке? – спрашиваю я, готовясь поддержать ее при первых признаках слабости. – Тени, – бормочет Жулиана. – Так много теней. Я оглядываюсь по сторонам. Сейчас чуть за полдень, а в переулке настолько светло, насколько это вообще возможно. У меня даже глаза заслезились, когда мы вышли из полутемной кухни. – Помочь тебе добраться до улицы? – спрашиваю я. – Да, благодарю. – Она протягивает руку. – И постарайся держать их подальше от меня. Так и не поняв, кого Жулиана просит держать от нее подальше, я веду ее к выходу из переулка. Прежде чем вывернуть на улицу – выглядываю из-за угла, чтобы убедиться, что поблизости нет никого, кому бы не стоило знать, откуда мы пришли. Но в такой ранний час у заведения мадам Эмелин и подобных ему мало посетителей. – Сейчас лучше? – спрашиваю я, когда мы выходим на яркий солнечный свет. – Пока лучше, – говорит она. – Но они не отстают, и они пустые. Жулиана убирает руку от виска и испуганно смотрит на меня: – Кэт, мне нужно домой. А не бродить одной. Вспомнив, как Симон отреагировал на ее рифмы вчера, я крепче сжимаю ее руку. – Все хорошо, – успокаиваю я. – Пойдем вместе. – Вести, – придумывает она рифму, словно ничего не может с собой поделать. А затем качает головой: – Нужно что-то получше. Мы шагаем по улице к святилищу. И, хотя Жулиана с готовностью следует за мной, я никогда не чувствовала себя настолько никчемной. Уверена, я делаю все не так, но просто не знаю, чем еще ей помочь. – Что я могу сделать? – спрашиваю я. – Кто? Ты? – Жулиана делает глубокий вдох, и верхняя часть ее тела начинает раскачиваться. – Иди со мной. Говори со мной. Смотря на ее поведение, я вспоминаю одного из строителей святилища, который постоянно считает свои шаги. Архитектор всегда поручает ему перевозить камни на тачке, что он делает без единой жалобы, но всегда привозит зараз только четыре блока, за что и получил прозвище Четырехблочный Жак. Магистр Томас говорит, что цифра «четыре» для него – сродни якорю, который удерживает его сознание в настоящем. Чем сильнее Жак устает, тем важнее для него все подсчитывать. А для Жулианы якорь – рифмы. И Симон успокоил ее, когда помог их подобрать. – О чем ты хочешь поговорить? – спрашиваю я. Мне тут же хочется пнуть себя за то, что я не придумала легкую рифму, но Жулиана отвечает без колебаний. – Выходить. Мне просто не нужно молчать. Или скучать. – С этим мы справимся, – говорю я. Мы медленно взбираемся на холм, держась за руки, словно близкие подружки. В наших словах мало смысла, а вся беседа больше напоминает странную игру, и мне даже удается слегка расслабиться, но тут же наступает болезненное осознание: насколько неприязненно я вела себя поначалу! Но а как по-другому? То, что происходит в голове Жулианы, не назовешь нормальным. Вот только нормальное – не всегда лучшее. Ее память – редкий дар, хотя мало бы кто назвал способность все запоминать «нормальной».