Теперь – добраться до высокого остроконечного окна, выходящего на восток. Мало кто знает, что оно открывается, поворачиваясь на оси посередине. А чтобы открыть его, необходимо просунуть пальцы под раму и провести по защелке. Я объясняю это Симону, а затем поворачиваю окно и проскальзываю внутрь. Он быстро следует за мной, хотя ему приходится втянуть живот, чтобы протиснуться между стеклом и железной рамой. – Я ничего не вижу, – бормочет Симон, когда я снова закрываю окно. – Где мы? – На лестнице одной из фронтальных башен, – шепчу я в ответ. – Часть пути проходит здесь. Симон хватает меня за руку, прежде чем я успеваю сделать пару шагов, чем вновь воодушевляет меня – хотя, скорее всего, он сделал это, чтобы не запнуться о собственные ноги. Лестница изгибается вместе со стеной, пока мы не добираемся до площадки, с которой открывается вид на внутреннее пространство святилища. Симон останавливается и вглядывается в темноту башни: – Эта лестница ведет на самый верх? Я киваю, а затем вспоминаю, что он меня не видит. – Да. Если подняться по ней до уровня главной крыши, можно выбраться наружу, а затем – по еще одной винтовой лестнице – до самой вершины башни. Он смотрит на меня сверху вниз. – Ты когда-нибудь поднималась туда? – Конечно, – отвечаю я. – Там прекрасно, когда небо чистое. Кажется, будто лежишь в колыбели среди звезд. – Ты приходишь сюда по ночам? – Иногда. Когда хочется обдумать что-то или побыть в одиночестве. Лучше всего звезды видны в безлунные ночи. Мне становится интересно: обнаружились бы раньше мои странные способности, поднимись я на башню в другое время? – Тебе опять придется вести меня. – Симон сжимает мои пальцы. – Я даже не представляю, куда идти. Сквозь цветные витражи, расположенные вдоль нефа, проникает приглушенный, окрашенный в синие тона свет, и кажется, будто мы находимся под водой. Но этого света достаточно, чтобы Симон отпустил мою руку. Впрочем, он не спешит этого делать. Я тащу его за собой по балкону галереи, которая тянется по всей длине святилища. Конечно, я понимаю, что в темноте это более неуместно, чем при дневном свете. Но какой-то части меня плевать на это. Когда мы добираемся до середины галереи, Симон останавливается, зачарованный красотой алтаря и его безмолвным венцом. Высоко над алтарем расположена небольшая квадратная башня с окнами, поэтому это самое святое место – его никогда не накрывает тень. Эта картина всегда завораживает меня. Вот и сейчас я с радостью останавливаюсь, чтобы полюбоваться. – В таком месте можно проникнуться верой, – шепчет Симон. – Ты не веришь в Солнце? – спрашиваю я. Он невесело усмехается: – Я верю, что Солнце существует. Только дурак станет отрицать это. А в то, что именно оно даровало нам все, – нет. Это богохульство. Мне следовало бы бежать сломя голову от того, кто говорит подобные вещи, но голос Симона звучит так потерянно, словно ему хотелось бы верить, но что-то мешает. – Почему? Он качает головой: – Если Солнце действительно такое благословенное и обладает такой властью, почему оно допускает лишения и страдания в мире? Почему позволяет людям совершать такие гнусные поступки? Несколько дней назад я поняла, что убийство Перреты – не первое, что увидел молодой венатре. И не самое ужасное. Так что его цинизм можно понять. – Мать Агнес говорит, что наша жизнь – дар Солнца, – говорю я. – А передав что-то в дар, ты не имеешь права решать, как это используют и правильно ли это делают. Иначе какой же это дар? – Такая свобода действий опасна, ведь она может разрушить жизни других, – отвечает он. – Да, – признаю я. – Но необходима. Нельзя стать по-настоящему хорошим, если перед глазами нет плохого примера. Губы Симона слегка приподнимаются в ухмылке: – Я и не знал, что ты философ. – Это детство в монастыре дает о себе знать. Симон никак не комментирует эти слова, а поворачивает руку и переплетает наши пальцы. Вряд ли он видит румянец, заливший мои щеки, но я все же быстро отворачиваюсь и иду к следующей лестнице. Пол первого уровня южной башни весь в пыльных следах и помете голубей, спящих на стропилах двумя этажами выше. Лунный свет проникает сквозь высокие арочные проемы, не закрытые стеклом или ставнями. Хотя сегодня вечером мне пришлось частенько вступать в лунный свет и выходить из него, я задерживаю дыхание и прищуриваюсь, прежде чем выйти на освещенное пространство. И тут же чувствую пульс Симона – через ладонь и пальцы. Ритм, быстрый после подъема, ускоряется еще сильнее, когда Симон видит, что я веду его по покатому краю крыши. – Это безопасно? – Совершенно, – отвечаю я, указывая на каменный желоб. Его правая сторона приподнята сантиметров на пять, а вдоль нее тянутся строительные леса. – Он такой широкий, потому что вся дождевая вода с крыши стекает сюда. – Широкий? – бормочет Симон. – Да тут даже детские санки не влезут. – Поэтому мы сюда детей и не пускаем, – отмахиваюсь я. Но он лишь хмурится в ответ на мою шутку. – Просто не смотри вниз. И наклонись чуть влево, поближе к крыше. Непохоже, что Симон собирается отпустить меня, но я все равно сжимаю его руку, чтобы дать понять, что он может держаться за меня. А затем делаю шаг вперед, левой рукой держа его за правую. Из-за этого ему приходится слегка повернуться влево, и теперь он невольно смотрит на крышу. Наверное, это к лучшему. Впереди виднеется силуэт Пьера. Несмотря на темноту, это место настолько мне знакомо, что я могла бы пройти здесь с завязанными глазами, но мне приходится сдерживать шаг. – Почему эти каменные столбы выгнуты дугой? – спрашивает Симон, когда мы проходим мимо третьего по счету. – Это аркбутаны, – отвечаю я. – Передают вес здания на землю. Благодаря им можно строить более тонкие стены и большие окна, чтобы внутрь проникало больше света. – Они похожи на гигантские паучьи лапки. Я согласно киваю: – Возможно, пауки и стали источником вдохновения. Замыслы природы часто безупречны. – Ты много знаешь об архитектуре, – говорит Симон. Я ухмыляюсь. Сколько бы я ни ныла, что приходится показывать святилище посетителям и высокопоставленным чиновникам, мне доставляет удовольствие каждая секунда. – Ты даже не представляешь сколько. Я могла бы потратить не меньше часа на описание математической эстетики арок трифория[3], проходящего вдоль нефа. – Чего? – Ты понял, о чем я. Симон усмехается: – Не уверен, что стал бы возражать против такой лекции. Или любой другой, лишь бы лектором была ты. – Он замолкает на мгновение, а затем торопливо добавляет: – Об архитектуре и святилище, конечно. Его смущение невероятно забавно, поэтому остается лишь радоваться, что я смотрю вперед. Сомневаюсь, что иначе мне удалось бы сохранить невозмутимость. – Тогда позволь провести первый урок, – начинаю я. Мы как раз добрались до Пьера и более широкого карниза вокруг него. – Эти полнотелые статуи – химеры. Горгульями же называют скульптуры в виде головы или части тела с водосточными желобами. А они, – я кладу правую руку на каменную спину, – просто украшение. Симон обводит взглядом химеру с огромными крыльями. – Я и не представлял, насколько они большие. – Он отпускает мою руку и прикасается к статуе. – И страшные. Я скрываю разочарование, охватившее меня из-за того, что мы больше не соприкасаемся, за оскорбленным видом. – Не слушай его, Пьер. – Я похлопываю по мускулистой шее, словно передо мной собака. – Ты прекрасен. – Ты дала ему человеческое имя? – А как мне еще его называть? – Не знаю. – На его лице появляется неуверенная улыбка. – Птице-собака-лев… Как бы Симона ни нервировало нахождение на такой высоте, он кажется более расслабленным, чем я когда-либо видела. «Вот только я знакома с ним меньше пяти дней», – напоминаю себе я. – Зачем такая страшная статуя на таком красивом здании? – покачав головой, интересуется он. Но на этот вопрос у меня есть ответ. – По словам матери Агнес, они должны отпугивать всех настоящих демонов, которые попытаются проникнуть в святилище. Они как бы заявляют, – я угрожающе понижаю голос: – «Я охраняю это место, брат демон, и я намного страшнее тебя, так что не вздумай бросать мне вызов». Услышав это в восемь лет, я удивилась и спросила: разве демонессы не ищут таких сильных партнеров, чтобы создавать маленьких демонят? За этот вопрос меня отправили на два месяца мыть кастрюли на кухне, и я до сих пор не знаю на него ответа. Симон наблюдает за мной, словно знает, что я задумалась о чем-то, но это не злит его. – Здесь ты и увидела того человека? – Верно.