Но, напоминаю себе я, может, Реми ничего и не употреблял. Насколько я знаю, он никогда раньше не делал этого, хотя, судя по всему, не обо всем мне рассказывал. Я не ревную, но мне неприятна мысль, что Реми ничем не лучше Удэна. Прочистив горло, я отвожу взгляд от Симона: – Что ты планируешь делать дальше? Он расслабляется, словно рад закрыть эту тему. – Соберем как можно больше подробностей, а затем воспользуемся ими, чтобы составить точный портрет убийцы. Мгновение я обдумываю его слова. – Говоря о деталях, ты подразумеваешь то, в каком состоянии нашли Перрету и что с ней сделали? – Верно, Кэт, – отвечает он. Карее пятно на левом глазу добавляет его взгляду тревожности. – Наши дела говорят миру, кто мы. Какими бы отталкивающими ни казались нам эти послания, они – ключ к пониманию убийцы и его поиску. Жулиана внимательно слушает наш разговор, переводя широко раскрытые глаза от меня к Симону и обратно. Не желая оставлять ее в стороне, я поворачиваюсь к ней: – А вы, леди Жулиана? Сможете спокойно обсуждать произошедшее? – спрашиваю я. – Конечно, – удивленно моргнув, отвечает она. – Я убила много людей. Как и Симон. У меня отвисает челюсть: – Вы… Что? Не сводя с меня глаз, Симон опускает руку на плечо своей двоюродной сестры: – Не пугай нашу гостью. Мы этого не делали. Она виновато смотрит на него снизу вверх: – Прости. Ничего не могла с собой поделать. Я так удивилась. – Все в порядке, – говорит он, уставясь на меня. – Просто сомневаюсь, что Кэт понимает нашу маленькую игру. – На лице Симона появляется натянутая улыбка, которая разительно отличается от позавчерашней, когда казалось, что он просто разучился это делать. – Нам нравится говорить глупости, а затем поправлять друг друга. На его лице отражается безмолвная мольба: «Подыграй». Но улыбка на моем лице выходит не менее натянутой, чем у него. – Конечно. Реми любит рассказывать скандальные истории, чтобы посмотреть, поверю ли я. Например, поверю ли я, что он приехал в Коллис не в ночь убийства, а на следующее утро. Жулиана вздыхает с облегчением. Симон благодарно кивает мне и просит помочь прикрепить обе карты к отштукатуренной стене. Пока мы заняты этим, Жулиана продолжает раскладывать бумаги на столе по стопкам. И я не могу не смотреть на то, как старательно она сортирует листы, на которых совершенно ничего нет. Глава 16 В следующий час я пялюсь на рисунки, которые Симон прикрепляет к стене рядом с картой города. От вида Перреты и переулка мне становится нехорошо, но я напоминаю себе, что видела все воочию. Наброски, сделанные им во время визита к мадам Эмелин, – это намного хуже. Конечно, Симон прикрыл грудь и нижнюю часть тела мертвой кусками ткани – или, по крайней мере, изобразил это так, – но, подозреваю, если бы там оказались раны, он бы этого не сделал. Меня немного настораживает, насколько талантливо он передает на бумаге подобные ужасы. Несмотря на синяки, я охватываю себя руками за талию, пока он указывает на травмы и увечья, которые описал при осмотре. – В нижней части тела семь ножевых ранений. Симон указывает на каждое испачканным в чернилах пальцем. Как и в случае с кровью на стене, меня вновь охватывает чувство, что я видела их, но по-другому. Наверное, это произошло той ночью, только никто не указывал мне на раны пальцем, тем более что их покрывала грязь. – На внутренней стороне двух пальцев остались порезы, – продолжает Симон. Его голос звучит так бесстрастно, словно мы обсуждаем географию. – Она схватилась за живот, когда убийца начал наносить удары ножом. И несколько из них попали между пальцами. Раны совпадают, а значит, он использовал обоюдоострый клинок. Например, кинжал, а не, скажем, разделочный нож. Это же подтверждают порезы на глазницах. Овсянка, которую госпожа Лафонтен томила все утро в печи, чтобы подать на завтрак, устремляется к моему горлу. Мне приходится приложить все усилия, чтобы вернуть ее в желудок. Перо Жулианы скользит по бумаге, записывает слова Симона. Он замолкает на мгновение, чтобы она успела. Хотя, мне кажется, в этом нет необходимости. – Кончики пальцев покрыты ссадинами, а ногти поломались, пока Перрета хваталась за стену, – продолжает он, и я сжимаю кулак, чтобы заглушить внезапно вспыхнувшую фантомную боль. – Как только она перестала сопротивляться, он перетащил ее сюда и уложил на спину. – Симон указывает на схему переулка, нарисованную сверху, как архитектурный план. – Как подсказала Кэт, он сделал это для того, чтобы рассмотреть убитую в лунном свете. Трепет, окутавший меня от упоминания моего имени, длится недолго. – А затем он разбил ей лицо. Чем-то тяжелым, то есть вряд ли он принес это с собой. Так что он нашел это где-то поблизости. Скорее всего, камень или кирпич… Или молоток. Но Симон и не догадывается, что он был у Перреты. – Но ничего подобного поблизости обнаружить не удалось, а значит, он это забрал. На лбу выступает пот от отвращения и страха за то, чем это может обернуться для магистра Томаса. Симон скрещивает руки на груди, продолжая смотреть на рисунки. – Ему пришлось потрудиться, чтобы вырезать ей глаза. – Хочешь сказать, в следующий раз это дастся ему легче? – спрашиваю я. Он кивает. – Его умения будут совершенствоваться с каждым разом. Как будто это профессия: ученик – подмастерье – ремесленник – мастер. Неужели сейчас убийца учится? Симон потирает подбородок, оставляя на коже фиолетовое пятно от чернил. – Раны на ее животе нанесены как попало. Возможно, так вышло из-за того, что Перрета сопротивлялась. А может, у него мало опыта. Но можно с уверенностью сказать, что он правша. Это легко определить по углу ударов и ране на ее шее. – Ты все время говоришь «он». А вдруг это сделала женщина? – интересуется Жулиана. Симон качает головой, не сводя взгляда со стены перед ним. – Нет, убийца – мужчина. – Ты считаешь, что женщина не способна на насилие? – спрашиваю я. Он поворачивается ко мне. – Способна ли? Да. Но подобное насилие, подобная злость… – Симон вновь качает головой. – Это сделал мужчина. Не знаю, как объяснить, но я уверен, что это… – Месть, – заканчиваю я. – Какой-то одной женщине. Ты говорил. – Да. – Судя по устремленному в никуда взгляду, он вновь мысленно вернулся в переулок. – Но не обязательно этой. Симон задумчиво поджимает губы, и сине-фиолетовое пятно на его подбородке становится более заметным. – Возможно, он считает, что женщины осуждают его, но, скорее всего, это был один раз. Самый первый. Я стискиваю зубы: – Ты винишь в случившемся женщину, которая отвергла его? – Нет, – уверенно отвечает Симон, и его взгляд вновь направлен на меня. – Скорее всего, он пользуется этой извращенной логикой, чтобы оправдать убийство. И, возможно, существует женщина, имеющая над ним какую-то власть. Но убийца действовал по своему побуждению. Может, им и движет безумие, но уж точно его собственное. – Но если это безумие, разве это не снимает с него часть вины? – чуть успокоившись, спрашиваю я. – Безумие бывает разное. – Симон замолкает и бросает взгляд на Жулиану. – Не записывай это, – говорит он ей. Но она продолжает писать с таким отсутствующим выражением на лице, словно просто переносит на бумагу слова, не осознавая их значение. Как пересмешник. Симон указывает на рисунки. – Убийца понимает, что он должен скрываться. Знает, что поступил неправильно, но ему все равно. На самом деле он наслаждается ужасом, который вызвало его преступление. Глаза Симона стекленеют, а голос опускается до шепота. – Он – чудовище, которое специально посадили в клетку, прекрасно зная, что в какой-то момент оно вновь вырвется на свободу. Дрожь охватывает тело от этих слов. Сомневаюсь, что мать Агнес имела в виду подобное, говоря, что все люди живут в клетках.