– Может, перекроем этот участок с самого утра, а затем осмотрим его? – Вы же знаете, что время и так поджимает, – напоминаю я. – Альтум расстроен из-за задержек, вызванных погодой. И уж точно рассердится, если мы остановим работы. «Рассердится» – еще мягко сказано. Он уже больше двух лет плетет интриги – пытается сместить магистра с должности. И ему удалось переманить нескольких человек на свою сторону. В итоге пожертвования сократились, строительство замедлилось, и это вновь подтолкнуло людей к мысли, что архитектора пора менять. Вот почему я потратила все утро на то, чтобы показать градоначальнику Коллиса и его сыновьям строительную площадку. К счастью, граф Монкюир впечатлился увиденным и пообещал внести щедрый вклад. После этого я отвела его к художнику-витражисту, который тут же нарисовал его портрет, чтобы использовать на одном из витражей святилища. Ничто не открывает доступ к кошельку мужчины лучше, чем публичное доказательство его щедрости. Главный архитектор несколько секунд обдумывает мои слова, а затем, наконец, вздыхает: – Хорошо. Я поговорю с ней, госпожа Лафонтен. Наедине. Впусти ее. Я с облегчением открываю дверь на улицу. – Я вернусь до начала дождя. – Катрин, – окликает меня архитектор. – Ты кое-что забыла. Я замираю в дверях, старательно подавляя стон. – Магистр Томас, я никогда не падала. – До прошлого лета молния никогда не попадала в колокольню, – сурово напоминает он о том, как несколько метров самой низкой из четырех башен святилища разворотило в грозу. – «Никогда» означает «пока еще не». Тяжело вздохнув, я снимаю свернутую в кольцо страховочную веревку с вешалки у двери, на которой висит и плащ магистра. А затем – вновь разворачиваюсь к выходу, но краем глаза ловлю взгляд архитектора и останавливаюсь, чтобы обвязать один конец веревки вокруг талии. – Так лучше? Борода начальника слегка колышется, когда губы изгибаются в недоверчивой ухмылке. – Ты воспользуешься ею? – Да, магистр, – уверяю я, хотя и не сомневаюсь, что она станет мне мешать. – Будь осторожна, – напутствует он и машет мне рукой, отправляя в путь. – Мать Агнес набросится на меня с голыми руками, если с тобой что-нибудь случится. Ухмыльнувшись, я перекидываю веревку через плечо. Несмотря на то что настоятельница аббатства Солис недавно отпраздновала семидесятилетие, сомневаюсь, что она проиграет в этой стычке. Через мгновение в мастерскую врывается Перрета с жеманной ухмылкой на лице, за которой не видно гнилых зубов. Тяжелый запах духов, разлетающийся от ее платья, ударяет в нос, отчего я морщусь и резко закрываю дверь. В прошлый раз, когда эта девица приходила сюда, пришлось целый день проветривать мастерскую. Оказавшись на улице, я поднимаю голову к небу, чтобы оценить, хватит ли мне времени осмотреть балку до дождя. Пока хватает, но все же стоит поторопиться. Поэтому я поворачиваюсь и бегу вверх по склону к святилищу, чувствуя, как ветер дует мне в спину. Глава 2 Поразительно, насколько легко увидеть проблему в лунном свете. Думаю, все дело в том, как тени играют на изгибах и углах опор, прижатых к новой каменной конструкции. Словно тьма уговорила дефект проявиться, считая, что никто не станет на него смотреть. Что, конечно же, настоящий бред. Вот только с земли его все равно не видно. И мне предстоит забраться повыше, чтобы удостовериться в необходимости приостановки работ на этом участке. Но из расположенных рядом возвышенностей только каменная горгулья, выступающая из стены святилища примерно на метр, способна выдержать мой вес. Она торчит, потому что из пасти этого cобакоподобного существа сливается вода с крыши. И, хотя ее задумывали такой же свирепой, как и остальные скульптуры, круглое отверстие во рту делает ее до смешного удивленной. А свист от ветра в трубе напоминает визг домохозяйки, которая увидела мышь, что вызывает еще больший смех. Из-за выстроенных вокруг лесов мне приходится балансировать на спине скульптуры на носочках, чтобы дотянуться до искореженной балки. Но зато мне сразу же удается нащупать трещину в дереве, которая не заметна ни сверху, ни снизу. Рухнувшие небеса, да она огромна! Чудо, что балка еще не проломилась. А ведь днем здесь полно рабочих. Если бы эта секция лесов рухнула, вряд ли бы кто-то выжил, упав с высоты шести этажей на лежащие внизу камни, которые вытесывают и режут мастера. Я подаюсь вперед, чтобы прощупать, насколько глубока трещина. Она примерно с мое предплечье в длину – слишком большая, чтобы хватило просто обмотать веревкой, – а внутри множество мелких щепок, что лишь подтверждает, что балка вот-вот переломится. Но, сколько бы проблем это ни принесло, я рада, что теперь могу принять верное решение: всю секцию придется разобрать и собрать заново. А это приведет к остановке строительства на два дня. И даст Верховному альтуму еще одну причину для жалоб. Острая щепка впивается в средний палец. Я рефлекторно отдергиваю руку и, заметив кровь из-под ногтя, тяну палец в рот. Резкий медный привкус в мгновение ока обволакивает язык, но кровотечение быстро останавливается. Поэтому через несколько секунд я подставляю руку под лунный свет, чтобы посмотреть, не осталось ли заноз. Но, к счастью, ничего не нахожу. Вот только вторая рука, которой я продолжаю упираться в балку и удерживать себя на весу, начинает дрожать. Прежде чем я успеваю перехватиться, налетает сильный порыв ветра. Свист в трубе горгульи становится пронзительней и громче, вызывая дрожь в конечностях и позвоночнике. Все мышцы мгновенно сокращаются, и я теряю последнюю ненадежную опору. А в следующее мгновение – лечу на камни, кувыркаясь в воздухе, пока небо, леса, святилище и луна проносятся перед глазами. Капли крови дугой окрашивают стену, и в то же мгновение я понимаю – без всяких сомнений, – что умру. Никогда не думала, что все закончится так. Зрение заволакивает тьма, когда я выгибаюсь и хватаюсь за горло в отчаянной попытке остановить кровотечение. А второй рукой так же тщетно цепляюсь за стену, чувствуя, будто меня разрывает на части. Боль – единственное, что наполняет мой мир. И мне остается лишь ждать, пока не растворятся остатки моего сознания. Но этого не происходит. Зрение медленно восстанавливается, возвращая четкость окружающим предметам, но лишь через несколько секунд я осознаю, что не умерла, а зависла примерно в двенадцати метрах над землей, болтаюсь на страховочной веревке, которая впивается в талию. Я перевожу изумленный взгляд на горгулью, прослеживая веревку до лесов, к которым с большой неохотой прикрепила ее несколько минут назад. Визг все еще наполняет воздух, но… неужели эти звуки доносятся изо рта статуи? Они звучат так… по-человечески. Словно кто-то испугался или вот-вот умрет – или и то и другое сразу. Если бы я не сомневалась, что визг раздался до моего падения, – решила бы, что это я визжу. На стене не видно ни капли крови. Как и на руках, которые я поднимаю к лицу в лунном свете. Но я видела кровь. Чувствовала ее. Казалось, я умираю. И я все еще не уверена, что этого не произошло. Вот только мертвые вряд ли чувствуют такую боль. Кряхтя, я извиваюсь в воздухе, чтобы упереться ногами в стену. Благодаря кожаным ботинкам, которые созданы специально для лазанья, мне довольно легко удается взобраться обратно, несмотря на дрожащие руки и синяки, расползающиеся по талии. Куда сложнее, оказывается, перелезть через горгулью, чтобы добраться до плетеной из камыша платформы. Оказавшись в безопасности, я приваливаюсь к известняковой стене святилища, обещая больше не ныть насчет страховки. А затем принимаюсь сворачивать свободную веревку в кольцо, пока не замечаю, что кончики пальцев и ногти совсем не пострадали от подъема по стене – разве что вокруг ногтя запеклась кровь от укола о щепку. Покачав головой, я отвязываю веревку и обвожу взглядом все, что окружает мощеную площадь. Правда, большую часть обзора закрывают крыши трех-четырехэтажных домов. Но на улицах Коллиса тихо, если не считать визга, все еще отдающегося эхом в голове. Откуда он? Перекинув веревку через плечо, я поднимаюсь на ноги и начинаю взбираться по лесам на вершину святилища. Леса заканчиваются на одном уровне с большим желобом, который установлен вдоль края крыши нового крыла здания. Подталкиваемая ветром, я прохожу к дальнему концу пристроенного крыла, где каменная химера наблюдает за своими владениями. – Добрый вечер, Пьер, – говорю я, опуская свернутую веревку на крышу у него за спиной. В отличие от горгулий, эти скульптуры – просто украшения. Наблюдая, как каждая из них обретает форму в руках мастера-резчика, я дала каждой из них свое имя. Пьер – самый любимый. Морда у него напоминает морду летучей мыши, а длинные изогнутые клыки выступают из широко раскрытого в рычании рта. Похлопывая по одному из крыльев, торчащих вверх из мускулистой спины, я продолжаю болтать, хотя и не настолько глупа, чтобы ждать ответа: – Может, ты видел или слышал что-нибудь странное сегодня вечером? С этого места видно весь холм, на котором стоит Коллис, и несколько километров за его пределами. Аббатство Солис, где я провела детство, стоит у подножия южного склона. За ним тянутся увитые плющом стены квартала селенаэ, где живет и властвует секта, члены которой бодрствуют в свете луны, а не Благословенного Солнца, и стараются привлекать к себе меньше внимания. Открытую площадь в самом центре квартала заливает ровный свет, который явно порожден не костром. И даже отсюда я слышу навязчивые мелодии полуночных гимнов. Но за пределами стен селенаэ не видно ни одного гуляки, а город затих, словно умер, если не считать быстрого ритма шагов, отражающихся от стен брусчатки. Я машинально выглядываю за край, чтобы взглянуть вниз, и кажется, будто вытянутое крыло Пьера указывает на одинокую фигуру. Закутанный в плащ мужчина – в этом можно не сомневаться – явно не пьяница, бредущий домой из таверны. Скорее всего, вышел из дома мадам Эмелин или другого подобного заведения, но движется так быстро и целеустремленно, словно убегает от чего-то. Я провожаю взглядом темную фигуру, пока она не сворачивает в переулок, скрываясь из виду, а затем наступившую тишину разрушает потусторонний голос. Кто-нибудь, помогите мне. Пожалуйста. Слова проносятся у меня в голове, невесомые, словно лунный свет, но наполненные таким тяжелым отчаянием, что мне с трудом удается вздохнуть. То, что мать Агнес всегда называла моим «своенравным воображением», связывает терзаемый болью голос с убегающим. Возможно, он ограбил кого-то и бросил рыдающую от ран жертву на улице. Наткнется ли на пострадавшего ночной патруль до начала грозы? Или я единственная, кто сможет помочь бедняге? Но как мне его отыскать? – Иди домой, маленькая кошечка. Сердце колотится в груди, когда я прижимаюсь спиной к статуе и разворачиваюсь. Эти слова я действительно услышала. Но они прозвучали так тихо, что произнесший их должен был находиться где-то поблизости. Возможно, даже у меня за спиной. Но там – никого. Широко раскрытыми от испуга глазами я осматриваю портик, крышу и леса, пытаясь отыскать источник хриплого шепота: – Не стоит гулять этой ночью. Слова больше походят на предупреждение, чем на угрозу. Учитывая приближающиеся тучи и незнакомца, бегущего по улице, я склонна согласиться с этим утверждением – пока вновь не раздается безмолвный крик. Прошу. Кто-нибудь. Я поддаюсь внезапному порыву. Ноги несут меня обратно, так что вскоре я, подталкиваемая необъяснимым стремлением, спускаюсь по столбам и прыгаю по переплетенным камышовым платформам. А оказавшись на земле – бегу трусцой туда, откуда появился человек в плаще. В глубине души я понимаю, насколько глупо ввязываться в это в одиночку. Но магистр Томас, даже если Перрета ушла, никогда не согласится бродить по улицам в такое время, особенно из-за таких неубедительных доводов. Я сворачиваю на улицу, соединяющую площадь святилища с древним Храмом Солнца – святыней Адрианской империи, которая утвердила нашу религию. Хотя на табличках указано название «Путь молитвы», чаще всего улицу эту называют «Дорога удовольствия» – очень уж там много борделей. Многих девочек-сирот и подкидышей в Коллисе воспитывают в монастырях, но есть и те, кто отказывается принять обеты сестер Света. Им, к сожалению, редко удается найти достойную работу. Поэтому они оказываются здесь. Когда я прохожу мимо четвертого квартала, на меня обрушивается волна чувств, вынуждая остановиться и, хватая ртом воздух, оглядеться. Лучи яркого лунного света не только освещают улицу, но добавляют резких, угловатых теней, которые расчерчивают окружающее пространство на неровные куски. Но дрожь вызывает именно сладкий металлический привкус в воздухе. В последний раз я ощущала нечто подобное, проходя мимо мясной лавки, на крыльце которой закололи свинью. Кровь. Много крови. Но я ее не вижу. Холодный ветер щекочет опавшими листьями мои лодыжки, вынуждая опустить глаза на землю, – и я замечаю в грязи большой след. Вернее, несколько следов: они ведут в сторону святилища, но появились из темного переулка справа от меня. Я проскальзываю под навес соседнего здания, осторожно выглядываю из-за угла и тихо зову: – Эй!.. Но мне никто не отвечает. Лунный свет освещает полосой противоположную стену, и она кажется такой яркой, что все остальное просто не разглядеть. Я не помню, чтобы хоть раз бывала здесь, но странное ощущение, будто это место мне знакомо, толкает меня в скрытый тенями переулок. Тьма смыкается вокруг меня, словно занавес. Запах крови становится таким невыносимым, что мне приходится закрыть рот и нос рукой. Вторую я вытягиваю вперед, чтобы ни на что не наткнуться в кромешной темноте. Делаю один нерешительный шаг к свету, затем второй. Отпихиваю ногами какой-то мусор – вернее, мне хочется надеяться, что это мусор. А добравшись до освещенной стены – вижу дугу из алых брызг, жутко напоминающую ту, что привиделась мне при падении со спины горгульи.