Уши Реми становятся краснее вина. А госпожа Лафонтен сжимает челюсти так же крепко, как ложку в руке, прежде чем отвернуться и поставить опустевшую кастрюлю. Сомневаюсь, что она решила бы остаться, если бы ее сыну пришлось уйти. Так что это двойная угроза. Внимание магистра Томаса вновь сосредотачивается на мне. – Кэт, я согласен, что сегодня твоя помощь была необходима, но чем еще ты можешь помочь венатре? Думаю, его интересует, помню ли я о предупреждении. Вот только он не знает, что меня беспокоит его пропавший молоток. – Симон считает, что возможно еще одно убийство, – отвечаю я. Реми фыркает, но непонятно, из-за мнения венатре или из-за того, что я назвала его по имени. – Он говорит – возможно, Перрета не первая жертва. Архитектор поднимает бровь: – Откуда Симон знает это? – Очевидно, ему не нравится, что я называю венатре так. – Он разгадал, о чем думал и что чувствовал убийца, а еще – почему он так поступил с телом, – объясняю я. – Не представляю как, но он это понял. – Может, потому, что он и есть убийца, – бормочет Реми. – Венатре нужны карты города, – продолжаю я. – И я пообещала принести ему ваши старые экземпляры. Леди Жулиана и Ламберт Монкюиры тоже помогают ему. – И в качестве последнего аргумента я добавляю: – К тому же моя помощь потребуется не каждый день. Смотря в свою тарелку, архитектор вздыхает: – Ты тоже много работала, особенно последние несколько недель, и заслуживаешь небольшого отдыха. Можешь продолжать помогать венатре, пока строители не переберут часть лесов, на которые ты указала. Перрета заслуживает справедливости, и если мы можем помочь, то должны сделать это. Я с готовностью киваю, но магистр Томас еще не закончил. – Но у меня одно условие: ты должна возобновить свои еженедельные визиты к матери Агнес. Ей не так долго осталось ходить под Солнцем, и, по каким бы причинам ты на нее ни злилась, стоит закрыть на них глаза. Она заслуживает это после всего, что сделала для тебя. – Да, магистр, – смиренно соглашаюсь я. – Спасибо. Он одобрительно кивает и поворачивается к Реми: – А сейчас, Ремон, расскажи, пожалуйста, о новом проекте, который ты предложил. Ничто так не поднимает настроение Реми, как разговор о потолках. Но я почти не слушаю. Как бы меня ни раздражала идея отправиться к настоятельнице, я уже и так решила сделать это завтра. Мало кто путешествовал больше, чем матушка Агнес. Если кто-то и сможет рассказать мне о родине Симона из Мезануса, то только она. Глава 12 Я шагаю по залитой солнцем улице, неосознанно подстраивая шаг под ритм песни сестер Света, которая доносится из сада за восточной стеной монастыря. Их пение вместе с ароматом перекопанной земли и свежесрезанного розмарина пробуждает сотни горько-сладких воспоминаний. Я провожу пальцами по ровному слою цемента, скрепляющего каменные блоки. Даже осознавая, что благодаря этим стенам девочки вроде меня получали безопасность и защиту, я ненавидела их. Один из блоков выступает чуть сильнее, чем остальные. А где-то рядом есть углубление размером с кулак. Не раз эта скрытая лестница позволяла мне возвращаться в аббатство, минуя ворота. В последний раз я взбиралась здесь, когда магистр Томас проследил за мной, увидев, с какой легкостью мне удалось залезть на крышу трехэтажного дома, спасаясь от уличной банды. Я испугалась, что вляпалась в неприятности, решила, что те карманники обворовали его, но вместо этого архитектор спросил у матери Агнес, можно ли нанять меня. А еще где-то по другую сторону стены, за сараем, с тех пор зарыт толстый кошель с монетами. Я не знала, кто его истинный владелец, – сама стащила у карманников, поэтому и не чувствовала вины за то, что присвоила монеты себе. Я сохранила их на тот случай, когда решу покинуть монастырь. Конечно, благодаря работе на архитектора в них отпала необходимость, но все же приятно осознавать, что у меня есть заначка на черный день. Добравшись до угла, я сворачиваю направо. Главные ворота монастыря – на южной стороне. И это неспроста: южная стена больше всего освещается солнцем. Через дорогу – северная часть стены, окружающая квартал селенаэ. Я часто задавалась вопросом: что возникло раньше? Люди Ночи выбрали окраину Коллиса, несмотря на стоящее здесь аббатство, или монастырь специально построили между их кварталом и остальным городом. Но, думаю, даже мать Агнес не знает этого. Переплетенные лозы покрывают и внешнюю стену, и большинство домов и окон, выходящих на север, закрывают своими зелеными руками узкие аллеи, ведущие в район селенаэ. Нежные белые и фиолетовые лунные цветы распускаются только по ночам, когда люди Ночи стараются не выходить из своего квартала. Белый цветок сжался в бутон, Скрывшись от солнца и чуждых глаз. Каждый селенаэ спешит домой, Когда ты решишь раскрыться для нас. Я напеваю внезапно возникшую в голове песню, когда звоню в колокол аббатства. Дети учат ее едва ли не первой, но я не вспоминала о ней уже несколько лет. Дожидаясь, пока мне откроют, невольно выискиваю в просветах между листьями в форме сердца хотя бы намек на то, что человек со шрамом наблюдает за мной. И продолжаю напевать мелодию, словно это сможет защитить меня. Шаркая ногами, в мою сторону направляется женщина, и она мало похожа на ту, что когда-то научила меня петь эту песню. В трех шагах от ворот она вытягивает скрюченную, как клешня, руку вперед, чтобы нащупать решетку, а закрытые пеленой глаза смотрят мимо меня. – Кто там? – хрипло спрашивает она. – Это я, матушка, – отвечаю я, не зная, какой ожидать реакции. Наш последний разговор вышел довольно неприятным. Но теперь уголки губ на морщинистом лице поднимаются вверх, словно солнце на рассвете, а глаза озаряются светом, хотя взгляд у матери Агнес все такой же отрешенный. – Катрин? – Да, пришла проведать вас. Радость на лице настоятельницы вызывает удивление, но вскоре редкие брови приподнимаются, а рот изгибается в скептической ухмылке. Так мать Агнес больше походит на себя. – Ты чего-то хочешь, – заявляет она. – Магистр Томас сказал, что вы нездоровы. – Выражение ее лица не меняется, отчего у меня вырывается вздох. – И я пришла, чтобы извиниться. – Хм. Видимо, тебе очень сильно хочется узнать то, за чем ты пришла. Настоятельница достает связку ключей из-под серой шерстяной мантии, быстро отыскивает нужный, но ей приходится повозиться, чтобы попасть в замочную скважину. Как только ржавая калитка открывается со скрежетом, я вхожу в арку и несколько раз моргаю, чтобы привыкнуть к полутьме после яркого солнечного дня. Мать Агнес закрывает и вновь запирает калитку, пристегивает связку ключей к поясу. Мне хочется смягчить этот неловкий момент шуткой. – Вы не ошиблись в моих мотивах, – говорю я. – Я почуяла запах имбирного печенья сестры Луизы еще у самого святилища. Тонкие губы матери Агнес подергиваются, пока мы идем по мрачному коридору. – Ну, раз уж ты проделала этот путь, то заслужила кружечку чая. Настоятельница ведет пальцами по стене, как я несколько минут назад, но не поддавшись эмоциям, а для того, чтобы знать, где повернуть, и не пропустить дверь в свою гостиную. Когда мы входим, из-за стола, заваленного бухгалтерскими книгами и пергаментами, вскакивает девушка. – Катрин! – выдыхает она, и на ее лице появляется намек на озорную улыбку. Я закатываю глаза: – Все еще Кэт. Ты первая начала меня так называть, помнишь? – Конечно помню. Маргерит бросает обеспокоенный взгляд на настоятельницу, и в этот момент я понимаю: она в полном облачении сестры Света, ее волосы скрыты под белым платком, а талию обхватывает поясок из бисера. – Когда ты дала обет? – спрашиваю я. Мать Агнес направляется к потертому мягкому креслу, делая вид, что не слушает наш разговор, но я хорошо ее знаю. – В середине зимы, – отвечает Маргерит. – Как и положено. Церемония проводится в самый короткий день в году, символизируя, что сестра должна наполняться Светом в каждый последующий. – И ты не позвала меня? Маргерит заламывает свои изящные руки, когда в разговор вмешивается мать Агнес. – Я сказала ей, что она должна передать приглашение лично. – Настоятельница опускается на свое место. – Но ты так и не появилась здесь, чтобы получить его. Голубые глаза подруги наполняются слезами, но Маргерит всегда плакала только за других. И довольно часто – из-за моих наказаний. Что ж, судя по всему, ничего не изменилось. Я вздыхаю. – Прости, Марга. Я просто… – Поддалась гордыне, – заканчивает мать Агнес. Я хмурюсь: