– Я собиралась сказать «злилась». И это правда. Настоятельница беззаботно откидывается на спинку кресла. – Злость – форма гордыни. Не знаю, права ли она, но, если честно, мне все равно. Мне лишь жаль, что из-за этого пострадала Маргерит. – И ты постригла волосы? – спрашиваю я. Эта мысль вызывает боль. Я всегда завидовала золотистым волнистым локонам подруги, которые легко укладывались в прически, в отличие от моих темных непослушных кудрей. Маргерит смеется: – На самом деле нет. Мне разрешили сохранить их до осени, чтобы еще немного подросли. – До осени? – переспрашиваю я. – Почему… ох… Крупная торговая ярмарка Коллиса. Со всех уголков Галлии съезжаются мастера, в том числе и изготовители париков. – Ты сможешь выставить их на аукционе. Мать Агнес кивает: – На эти деньги мы купим новый ткацкий станок. Сможем больше ткать. Аббатство обеспечивает себя самостоятельно и даже получает прибыль от продажи ткани, которую ткут сестры и послушницы. Но станок здешний – старше самой настоятельницы. – Я рада внести свой вклад, – говорит Маргерит. И я в этом не сомневаюсь. – Сестра, – говорит настоятельница, – вы сможете пообщаться с Катрин в следующий раз. А сейчас не могла бы ты принеси нам чаю, пока мы будем обсуждать ее текущие дела? Я фыркаю. Она ведет себя так, словно мы будем договариваться о цене на шерсть. – И немного имбирного печенья, пожалуйста, – добавляю я, садясь на длинный жесткий диван справа от настоятельницы. – Как продвигается расширение святилища? – спрашивает мать Агнес, как только дверь за Маргерит закрывается. Пока подруга не вернется и не уйдет снова, настоятельница будет вести разве что светскую беседу. – Через несколько недель начнут сводить потолок, – рассказываю я. – Каменщики всю зиму обтесывали камни для арок. Когда Маргерит возвращается с подносом, я все еще описываю, как установят блоки под остроконечной крышей. Подруге требуется несколько минут, чтобы аккуратно поставить блюдце, чашку и печенье перед настоятельницей, а затем налить чай и сладкие сливки. Передо мной она ставит медовый напиток, который я люблю больше, и, подмигнув, оставляет тарелочку со стопкой печенья. Все это время я обдумываю, как начать разговор о том, что мне хотелось узнать. Все три мужа матери Агнес жили в других странах, так что она, скорее всего, повидала больше мест на континенте, чем магистр Томас. Когда последний муж умер, состояние вдовы – и отсутствие у нее наследников – привлекло внимание самого короля. Он уже был женат, но ничего не мешало ему отдать леди Агнес за одного из своих приближенных. Поэтому ее вызвали ко двору, но, остановившись по пути в аббатстве Солис, чтобы отдохнуть, она решила остаться здесь насовсем. Написала королю очень милое письмо, в котором рассказала, как Солнце обратилось к ней во сне и велело остаться и служить сестрой Света. Имущество, таким образом, перешло под управление религиозных властей Коллиса. Новоиспеченную сестру тут же назначили настоятельницей аббатства, и эта должность сохранится за ней до самой смерти. Даже королевский указ не мог отменить этого. За последующие сорок лет благодаря матери Агнес молитвенная община из дюжины сестер превратилась в место, где девушки обучались большему количеству профессий, чем где-либо на континенте. Большая часть учениц попадала сюда из созданной матерью Агнес школы для девочек-подкидышей, большинство из которых прямо со школьной скамьи отправлялись в монастырь. Да, подобная вербовка – не лучший ход, но жизнь редко предлагает хорошие варианты девочкам-сироткам, таким как я и Маргерит. – Я слышала, что произошло убийство, – говорит мать Агнес, как только двери закрываются вновь. – И что ты в этом замешана. Не знаю, откуда она получает информацию, но всегда точную. – Расскажи мне, – поднося чашку к губам, продолжает она. – Почему градоначальник назначил венатре расследовать смерть этой бедняжки? – По двум причинам, – отвечаю я. – Преступление оказалось ужасным, и Удэн признался, что, хм, проводил тот вечер в ее компании. Настоятельница глубокомысленно кивает: – Вот почему ни граф, ни его сын не ведут расследование. – Верно. Хотя Ламберт Монкюир помогает. – Я постукиваю пальцами по краю своей чашки. – Венатре, Симон, их дальний родственник, но он очень умный и знает толк в раскрытии преступлений. И я помогала ему, потому что нашла тело в ту ночь. – Катрин, что ты делала на улице посреди ночи? – становясь серьезной, спрашивает мать Агнес. – Осматривала святилище, – объясняю я. Ей никогда не нравилось мое увлечение лазаньем, даже когда я жила в аббатстве. – Мы отстаем от графика, к тому же я хорошо вижу в лунном свете. – Насколько хорошо? В ее тоне появляются такие нотки, от которых волосы у меня на затылке встают дыбом. – Достаточно, чтобы делать свою работу как следует. Несколько секунд в комнате царит тишина, если не считать тяжелого дыхания матери Агнес. – Тебе не следует выходить на улицу ночью, – наконец говорит она. – Это небезопасно, и убийство – тому доказательство. Я поразмыслю, не написать ли магистру Томасу, что я думаю о его поручениях для тебя. В первый год после того, как я покинула аббатство, ему каждую неделю приходили язвительные письма от настоятельницы. Сомневаюсь, что он обратит внимание на очередное. – Расскажи мне об этом Симоне, – просит настоятельница, уткнувшись в чашку. – Что о нем рассказывать? – не ожидая такой смены темы, спрашиваю я. Ее глаза с бесцветными ресницами смотрят на меня не мигая. – Ну же, Катрин, может, я и ослепла, но все еще прекрасно слышу. Он тебе приглянулся. Я прокручиваю в голове наш разговор, пытаясь вспомнить, что такого сказала. Только то, что Симон раскрывает преступления и очень умен. Два замечательных качества. Но когда в мыслях возникает его нерешительная улыбка и то, как он заботился обо мне, в груди неожиданно разливается тепло. Как, во имя Света, она почувствовала это? – Он красивый? – наслаждаясь моей внезапно возникшей неловкостью, спрашивает она. – Ну, довольно приятный, – бормочу я и, поняв, что она ждет от меня продолжения, вздыхаю: – Светлые волосы. Рост чуть выше среднего. – Описания выходят довольно скупые. – Не слишком худой, но и не полный. Светлокожий. На два года старше меня. – А глаза? – Светло-голубые, как у сестры Аликс, – отвечаю я, умолчав о небольшом карем изъяне. – Значит, полная твоя противоположность. – В ее тоне слышатся веселые нотки. – Я не коротышка, – возражаю я. Даже без туфель на каблуке, которые надела сегодня к моему выходному платью, я выше большинства женщин и многих мужчин. – А еще у него тоже вьются волосы. Настоятельница фыркает: – Беру свои слова назад: вы похожи как близнецы. Ни больше ни меньше. – Она моргает, вновь переходя на серьезный тон: – Неужели его внешность отвлекла тебя от самого важного – его характера? Щеки тут же начинают гореть. – Он кажется порядочным. – Неплохо для начала. Я вздыхаю. Как описать Симона? Я провела рядом с ним несколько часов и не уверена, что узнала его лучше, чем в первую минуту знакомства. – Он добрый, но держится настороже. И, кажется, ему не нравится зависеть от Монкюиров. – Мы когда-нибудь встретимся с ним? Я съеживаюсь от этой мысли. – Думаю, ваши предположения о нас с Симоном слишком хороши. Я его почти не знаю. – Пора действовать. – Он из Мезануса. Вы когда-нибудь слышали это название? – Конечно. – Настоятельница берет имбирное печенье и, откинувшись на спинку кресла, макает его в чай. – Это деревня со знаменитым Светочем на побережье Приции. Реми оказался прав насчет Приции. Но, если святое место назвали Светоч, значит, там произошло какое-то чудо. – Кто там умер? – Принцесса, сбежавшая с острова на западе Бринсуллии несколько сотен лет назад. – Мать Агнес замолкает на мгновение, чтобы попробовать откусить печенье теми несколькими зубами, что у нее остались, а затем вновь макает его в чай. – Отец догнал ее в Мезанусе, но она отказалась возвращаться с ним, и он ее убил.