Ж: За час до полуночи. Жулиана не пропускает ни единого слова. Даже того, что говорит сама. И я замечаю еще кое-что: даже если Симон не врач, он знает довольно много врачебных методов и терминов. Возможно, весьма начитан, хотя в комнате нет ни единой книги. С: Спасибо, Жулиана. Что произошло потом? У: Она так и не пришла в пивную, поэтому я решил пойти домой. Дурное предчувствие разматывается у меня в животе, как лента с катушки. Самый короткий путь от той пивной проходит через площадь святилища. С: Ты видел или слышал что-то по пути домой? У: Ну… Скорее всего, дело в сконии. С: Судить об этом позволь мне. Что ты видел? У: Селенаэ. Мужчина стоял в тени. И смотрел на крышу святилища. Записи Жулианы передают прерывистость речи Удэна и, возможно, страх, а моя тревога только усиливается. С: Что он делал? У: Он… Он словно разговаривал с одной из статуй демонов на крыше. И, как только закончил, демон улетел. Галлюцинации от сконии часто начинаются с того, что человек действительно видит или слышит, а затем превращаются во что-то нереальное. Если Удэн действительно видел селенаэ, то, значит, за мной наблюдали – и следили, – еще когда я находилась у святилища. Не сомневаюсь, Удэн и правда видел, как я стояла рядом с Пьером. А как только отошла от горгульи, его одурманенный разум истолковал это как взлет статуи… Лента беспокойства в моем животе вспыхнула на одном конце, и огонь быстро расползся по ее изгибам. Я догадывалась, что прочту дальше. Следующий вопрос задал Ламберт, о присутствии которого я даже не догадывалась. Л: Селенаэ что-то говорил? У: Он сказал: «Иди домой, маленькая кошечка. Не стоит гулять этой ночью». Глава 8 Я роняю листы и закрываю рот обеими руками, чтобы сдержать крик, который так и рвется из легких. Невероятно. По-другому и не скажешь. Ведь на крыше святилища я услышала именно эти слова. И голос селенаэ. Вот только он говорил со мной и позже. Но и первый, и второй разы с трудом поддаются пониманию. Невероятно. Симон подходит ко мне, опускает руку на плечо. Не ожидала такого знакомого жеста от незнакомца, но я благодарна ему за успокоение, которое он дарит. – Жулиана, – говорит он, – не могла бы ты принести немного успокаивающего чая? – Сию минуту. Она уходит, но я едва замечаю это. Пока я молчу, Симон осмеливается заговорить снова. – Мне очень жаль, мисс Катрин. Не ожидал, что это так напугает вас. Он считает, будто я испугалась, что за мной наблюдали. И я не стану разубеждать его. – Вы могли бы описать селенаэ, которого увидели в толпе, или узнать его? – наклоняясь вперед и демонстрируя озабоченность, спрашивает Ламберт. Да, могла бы. Не думаю, что найдется много людей с такими же шрамами, как у него. Но я сомневаюсь, что у него были злые намерения. На самом деле он пытался защитить меня. Иначе зачем бы просил – да еще дважды – вернуться домой? «Не стоит гулять этой ночью». – Я… не уверена, что узнала бы его, – заикаясь, говорю я. – Было очень темно. А я так расстроилась, обнаружив… тело. Передо мной появляется чашка чая. Исходящий от нее пар наполнен резким запахом корня валерианы и других трав, которые мне не удается распознать. – Вкус лучше, чем запах, – добродушно обнадеживает Жулиана. Чай обжигает язык, но вкус у него определенно цветочный. Я делаю несколько медленных глотков, давая теплу окутать меня. С каждым вдохом кажется, будто тело становится легче, будто вскоре я воспарю в воздух. А голова вот-вот коснется стропил. – Как вы сейчас себя чувствуете, мисс Катрин? – спрашивает Симон. – Лучше. Я улыбаюсь и вновь подношу чашку к губам, но венатре так быстро выхватывает ее, что расплескивает горячий чай себе на пальцы и мне на колени. А затем подносит напиток к носу и принюхивается. – Всю ночь настаивался? – метнув взгляд на Жулиану, спрашивает он. Та нервно переплетает тонкие пальцы, и меня поражает, насколько хорошо видны костяшки. – Я налила из горшочка, – говорит она. – Слишком крепкий? Симон переводит взгляд на меня. – Без сомнений. Я никогда не видел настолько быстрой реакции. – С ней все будет в порядке? – Ламберт вглядывается в мое лицо. Когда он моргает, короткие пушистые ресницы взметают мелкие пылинки, которые тут же принимаются танцевать в солнечном свете, льющемся из окна. – Я в порядке, – встреваю я. Мне даже с трудом удается вспомнить, что меня так взволновало. Симон хмурится и отставляет чашку в сторону. – Она выпила не больше четверти, так что вряд ли стоит волноваться. – Он перекидывает ногу через скамейку и садится поперек нее. – Но сомневаюсь, что она сможет долго отвечать на вопросы. Я хмурюсь от раздражения, пробивающегося сквозь туман спокойствия. – Пожалуйста, перестаньте говорить так, будто меня здесь нет. – Прошу меня простить, мисс Катрин, – извиняется Симон. – Кэт, – хрипло поправляю я. Язык кажется таким же тяжелым, как камни святилища. Светлые брови сходятся над переносицей. – Что? – Все зовут меня Кэт. – Приходится собирать все силы для каждого слова. – Когда я слышу «мисс Катрин», мне кажется, что вы говорите с кем-то другим. Уголок рта Симона слегка приподнимается в улыбке. – Хорошо, Кэт. Может, ты видела или слышала что-то еще прошлой ночью? Я слышала отчаяние Перреты и слова селенаэ. А еще – видела кровь на стене святилища, в точности такую же, как пятна в переулке. Или оттуда была видна стена переулка? Я трясу головой, чтобы избавиться от этих мыслей. – Я видела, что сотворили с Перретой, – скрываю я правду за размытой формулировкой. – С Перретой. – Симон выпрямляется, осознав, как легко ее имя выскользнуло из моих уст. – Ты знала ее раньше? Ответ вырывается прежде, чем я успеваю себя остановить: – Она иногда приходила к магистру Томасу. Ох, не следовало мне этого говорить.