— Вы художник? — спросила я. — Я хотел бы им стать, но… Он коротко вздохнул, разведя руками: — «Ты обезьяна, ты урод, общаться с коим неприятно…» Это тоже ваш любимый Франсуа. — Я думаю, вы немного зациклены на проблеме вашей внешности, — сказала я. — Многим плевать, как вы выглядите. — Да, но… Большинство шарахается от меня, стоит появиться на улице. Мне стало его жалко. — Если всмотреться в их черты, — сказала я, — то не найдешь много красивого… Может быть, они крепки телом, но нередко в их лицах преобладает выражение отвратительной тупости! — Вот! — Он даже подскочил в своем кресле, потирая руки. — Вот что я и хочу вам сказать! Тупость, похоть, пошлость… Почему это кажется привлекательным? — Смотря кому, — возразила я. — Большинству, моя инфанта! — горестно заявил он. — Увы, большинству нравится именно это… — Они просто к этому привыкли, — пожала я плечами. — Ежели бы они с детства слушали Марчелло, а не какую-нибудь девицу с пошлыми вкусами, пошлой внешностью, может быть, они иначе бы выглядели… Понимаете, нельзя обвинять людей в том, к чему их приучили. Есть люди, которые вообще из всех на свете фильмов предпочтут порно, но… Он как-то странно дернулся и широко заулыбался. — Но из этого не следует, что надо снимать только порно, забыв про мультики, — закончила я мысль. — Вы не понимаете, Сашенька! — тихо сказал он с печалью в глазах. — Мир устроен так, что он и сам превратился в сплошное «криминальное порно». Просто… Он отпил из бокала глоточек янтарной жидкости и договорил грустно: — Просто вы этого пока еще не заметили! Вы живете в придуманном мире, иллюзорном, созданном специально для вас, а в мире другом, грубом, реальном, животном мире все не так! Там правит бал Сатана, а танцует под какофонию скрипки толпа… Так называемый «профанум вульгус». Невежественная чернь. * * * Тамара вздрогнула и посмотрела на своего сына. — Постой, что ты только что сказал? Он едва заметно поморщился, пытаясь своим видом показать ей, что она является представительницей этой черни. — Про-фа-нум вульгус, — четко произнося каждый слог и не убирая с лица демонстративной скуки, повторил он. — Это латынь, мамочка… А почему это произвело на тебя такое оглушительное впечатление? Она не хотела говорить с ним о своих опасениях, преследованиях и прочих вещах, ибо его покой был для нее дороже всего. Ограничившись слабым пожатием плеч, она посмотрела в сторону окна, занавешенного плотными бархатными гардинами, и пробормотала: — Так, ничего особенного. Значит, вот как это звучит… — Да что звучит, мама? — теряя терпение, воскликнул он. — Ты сама учила меня, что, находясь в обществе, нельзя говорить загадками! — Я… Она не хотела, черт побери, говорить об этом при нем! — Прости, пожалуйста, Алексей! Но это касается только меня… Она поднялась со стула и произнесла: — Я вынуждена оставить вас ненадолго… Простите. С этими словами поспешно прошла в свою комнату, где, опустившись в кресло, со вздохом повторила эти странные и такие зловещие слова: — Профанум вульгус. * * * Я проводила ее взглядом. Замешательство Тамары при последних словах Алексея не укрылось от меня. Неужели? Не эти ли слова произнес неведомый преследователь? На непонятном для Тамары языке — латынь и была для нее непонятной… Или тут сыграло роль сходство? Может быть, там вообще звучало какое-нибудь «ин вино веритас»? — Вы меня не слушаете, — укоризненно заметил мой странный собеседник. — Нет, что вы… Я слушаю, — возразила я. — Да нет. Ваш взгляд направлен на дверь, за которой только что скрылась моя мать. Можно подумать, вас прежде всего интересует она. Интересно, черт возьми! До чего ж интересно! Он улыбался. Он вообще был похож на избалованного ребенка, который забавляется действием своих проделок на раздражающих его взрослых. — Послушайте, сейчас, когда моя мать нас оставила, может быть, вы все-таки доверитесь мне? И расскажете, что вас с ней связывает? Он смотрел мне прямо в глаза, и взгляд у него был не самый приятный на свете. Внутри его глаз притаился холод, и я поежилась невольно — что-то в этом парне меня насторожило! — Это вам только показалось, — попыталась я уйти от ответа. — Бросьте, — выплюнул он слова с гадливой гримасой. — Женщины все созданы для вранья, и вы не исключение! — К чему это вы? — удивленно посмотрела я на него. — К тому, что вы только и делаете, что врете, а значит, вы не исключение. Я так устал от женщин! Если бы я была какой-нибудь жестокой фурией, я бы не замедлила расхохотаться. Судите сами, передо мной сидит горбун с непомерно маленькой головкой и злыми глазами и утверждает, что он, представьте себе, устал от женщин! Но я скрыла свои чувства и даже покраснела, сказав: — Вы просто еще не встретили скорее всего нормальную женщину… Смею вас заверить, женщины врут куда меньше, чем мужчины! Кажется, мне удалось задеть тайные струны его души. Он теперь смотрел на меня с неожиданной теплотой и интересом. — Вы… А вы согласитесь принять мою дружбу? Сейчас он еще больше походил на ребенка, только теперь ребенок очень хотел, чтобы его кто-нибудь полюбил. О боже! Вот я попала-то! — Конечно, Леша! — улыбнулась я. — И вам не будет стыдно пройтись со мной по улице? — прищурился он. — Да с чего же? — развела я руками. — Вы, Леша, мне кажется, немного зациклились на собственном уродстве, которого нет. Вы извините меня за прямоту… — Ваша прямота не так унизительна для меня, как вечные уверения моей матери, что я как две капли воды похож на Давида Микеланджело, — грустно усмехнулся он. — При этом она отчего-то не рискует выйти со мной на улицу… Он отвернулся на мгновение, но потом снова посмотрел на меня с улыбкой и произнес: — В том, что я такой гадкий, виновата ведь только моя мать. И я ее ненавижу. Вас это пугает? Я покачала головой: