Она – Карла Ортис, наследница самого богатого человека на свете. Через какое-то время (она надеется, что это произойдет нескоро, ей не к спеху, она ведь так сильно любит своего отца, но таков закон жизни) она станет в свою очередь самой богатой женщиной на свете. А самая богатая женщина на свете в свои тридцать четыре года не может лишиться времени. Просто она сейчас не здесь. Все это происходит не с ней. Она на самом деле сейчас на скачках, вот-вот выйдет на ипподром. Проверяет подпругу на Мэгги – как всегда, два раза. Узда, сапоги. Прежде чем залезть в седло, два раза стучит каблуком об пол. На удачу. Нет, ты не там. Где же твои сапоги, шлем, хлыст? Нет, она сейчас в офисе, готовит отчет. Важный отчет. Отчет, который показывает, как хорошо она ведет дела. Итог еще одного года борьбы ради отцовского одобрения, которого все равно не получится добиться. Нет, ты не там. Где же твоя лазерная указка, компьютер, экран? Нет, она дома, рядом с сыном. Сейчас вечер, и он хочет посмотреть еще серию Удивительного мира Гамбола или Губки Боба или Спасателей. «Только одну, а потом сразу в кровать». – «А потом ты мне расскажешь сказку, мама». – «Да, потом сказку». Нет, и не там. И в этот момент ее охватывает ярость. Потому что на ней нет сапог для верховой езды, потому что она не сидит сейчас в конференц-зале за столом из красного дерева перед компьютером с презентацией Power Point; потому что она не может сейчас почувствовать запах свежевымытых волос своего сына – самый прекрасный аромат в мире. Я Карла Ортис! Все это не может происходить со мной! Посмотри правде в глаза. Все это действительно с тобой происходит. Это несправедливо. Я хорошая мать, я забочусь о своем сыне. Я хорошая дочь, хорошая работница. Я хорошая наездница. Я хороший человек. Всю свою жизнь я старалась все делать по максимуму, я всегда хорошо относилась к окружающим. Это несправедливо. Жизнь несправедлива. У меня впереди еще много всего. Я должна управлять фирмой, должна растить сына. У меня еще вся жизнь впереди. Такие вещи случается только… с другими. С какими еще другими? Карле хочется проигнорировать этот голос, звучащий из темноты, – такой четкий, такой близкий. Голос, который опровергает каждую ее мысль. Но на вопрос она все-таки отвечает. – С другими – это значит с кем-то, но не со мной, – шепчет она. И тем не менее это происходит с тобой. Все это должно происходить с кем-то другим. С каким-нибудь стариком? Или бедняком? С кем-нибудь… не важным? Карла плачет от злости и отвращения к самой себе. Потому что ей хочется ответить – да. Лишь бы на ее месте оказался кто-то другой, кто угодно. Любой незнакомец. Она настолько отчаянно этого хочет, что на секунду даже представляет себя гуляющей по набережной в Ла-Корунье. Навстречу ей движется непрерывный поток людей, а она идет сквозь толпу, выбирая того самого другого. Того, кого она запрет в темноте, чтобы самой оставаться живой, свободной и счастливой. Целой и невредимой. Все, кто встречаются у нее на пути, поворачивают к ней голову. Монахиня, мать, велосипедист, пенсионер, ведущий за руку внука. Все эти люди с их бессмысленными жалкими жизнями смотрят на нее пустыми глазами, и любого из них она бы отправила на свое место, ни секунды не сомневаясь. Она пытается схватить кого-то за руку, затем еще кого-то, чтобы затащить, затолкать в эту черноту, которая постепенно на нее надвигается. Но прохожие от нее увертываются, а она все идет и идет, и вот уже все вокруг исчезают, и Карла остается одна в темноте. Наедине с голосом. Ты вовсе не особенная. Тебе это только кажется. На самом деле особенных нет. Неправда, как раз она-то особенная. Она Карла Ортис. Под ее руководством работают тысячи людей, а через какое-то время (она надеется, что это произойдет нескоро, ей не к спеху, она ведь так сильно любит своего отца, но таков закон жизни) на нее будут работать сотни тысяч. Когда она выходит на улицу, ее поджидают у входа папарацци. Каждый ее жест, каждое слово, каждый новый костюм порождает новости, фотографии, комментарии. Ее отец влиятельный человек со связями. Прямо сейчас об ее исчезновении говорят все мировые СМИ, это самая обсуждаемая тема. #ГдеКарла или, может, #ВернемКарлу. Вся Испания будет жить только ее поисками, внимательно анализировать малейшие зацепки. Целая страна будет поддерживать войско, которое соберет отец, чтобы спасти ее. Еще чуть-чуть, и ее воображение станет осязаемой реальностью. Это вопрос нескольких часов, может быть, минут. Сюда ворвется толпа людей в форме, они выбьют эту металлическую дверь и заберут Карлу, вернут ее к сыну. Отец будет ждать снаружи в окружении журналистов. Карла предстанет перед ними с усталым выражением лица, но при этом со спокойным взглядом и гордо поднятой головой. Она поприветствует их легкой, но уверенной улыбкой. Чтобы сразу стало ясно, что ее не удалось сломить. Фотография обойдет весь мир. И спустя несколько месяцев, когда это будет целесообразно, она даст свое первое интервью, в котором расскажет какой-нибудь проверенной журналистке о своих испытаниях. И это станет отличной рекламой для ее бренда, для одежды, которую носят сильные женщины во всем мире, и продажи тут же резко вырастут, и отец наконец-то будет любить ее больше, чем сводную сестру. Это вопрос нескольких часов. Может быть, минут. 5 Пароль Следуя указаниям Антонии, Джон подруливает к бару неподалеку от площади Эмбахадорес. Снаружи – скопище такси. Внутри – стадо голодных таксистов. Отвратное заведеньице, на тараканьей лапке висящее над перспективой быть закрытым санитарной инспекцией. Даже передача «Кошмар на кухне» отказалась бы от съемок в этом месте, думает Джон. Но как только приносят заказ – все предрассудки летят к черту. Инспектору Гутьерресу подают пиво ноль-три и перченый антрекот размером чуть ли не с полкоровы, и это тут же примиряет Джона со всем человечеством. Антония же довольствуется сырно-мясным сэндвичем и несвежим пинчо[15] с тортильей[16], подогретой в микроволновке. Бог ты мой, как же плохо питается эта девочка. Странно, что при этом она такая стройная. Видимо, голова у нее потребляет немало топлива. – Кстати, – говорит Джон, когда они заканчивают есть, – что это за удостоверение ты ему показала? – Оно подлинное. Ну, то есть насколько вообще может быть подлинным ничего не значащий кусок пластика. Ментор мне несколько таких достал. – Твой друг – темная лошадка. – Да он сукин сын. Чую, дальше последует «но», думает Джон. – …но то, что он делает, то, что мы делали… было не напрасно. Каждый раз. Конечно, не без издержек, – говорит она, и ее лицо омрачается. На какое-то время они оба замолкают, и звучит лишь телевизор, включенный на «Канале 24». – Ты не хочешь об этом говорить? – Нет, это личное, – отвечает Антония. И вдруг начинает смеяться. – Что тебя так веселит? – Ничего. Ты просто сегодня назвал меня своей напарницей. Я что, больше для тебя не бремя, от которого нужно как можно скорее освободиться? Джон скрещивает руки на груди. Вопрос серьезный, тут нужно подумать. Антония Скотт, конечно, замкнутая, невыносимая самодурка, с ужасным вкусом в том, что касается еды; к тому же она непредсказуема и вполне вероятно, что вообще с приветом, ну или, по крайней мере, близка к этому. Но. – Да, так и есть. Раз уж мы во все это ввязались, буду помогать тебе до конца. Да и в Бильбао меня никто особо не ждет. Разве что маменька с лото и кокочас. – У тебя что, нет напарника в комиссариате?