Он встает с места и бьет по двери гаечным ключом. Два раза. Пленница тут же замолкает. Он вновь садится за стол. Теперь он доволен. В этот раз он не совершил ошибок. Он не преступник и никогда им не был. Он всегда честно работал. Он бы не стал делать этого, если бы его не вынудили. Если бы у него был выбор. Поэтому он доволен, что не совершил ошибок. В похищении самое сложное – это общение с родственниками. Через телефон, электронную почту и прочее его можно отследить. Но ему объяснили, как позвонить отцу Карлы Ортис без риска. Прежде чем выйти в интернет, нужно подключиться к анонимному серверу VPN, чтобы скрыть свое местоположение, а после разговора незамедлительно выключить компьютер. Остальная часть операции – пара пустяков. Единственное, что было сложно, – так это убить кобылу, чтобы та не привлекала внимание своим ржанием. Ему не нравится причинять зло невинным животным. Поэтому он смотрел в сторону, когда рассекал ей спинной мозг. Затем оставалось только отъединить прицеп и спрятать машину среди деревьев. И в этот момент он вдруг понимает, что все-таки совершил ошибку. Очень серьезную ошибку. И ее нужно исправить как можно скорее – прямо сейчас. 4 Аргумент Антония мчится на шесть шагов впереди Джона по направлению к машине, припаркованной во втором ряду на улице Хенова рядом с Площадью Колумба. Джон и не пытается соревноваться со своей напарницей в скорости. В конечном итоге, ключи-то все равно у него. Да и к тому же Джон разбирается в нюансах женской психологии и может определить, что Антония не в духе, судя по тому, что она топает по тротуару, словно по вражеским черепам. Они садятся в машину, пристегиваются. Джон кладет руки на руль в положении «десять и два» и смотрит на проезжающие от Кастельяны к бульвару Реколетос машины. Уже почти три ночи, так что машин немного. Джон знает еще одну важную деталь женской психологии: когда женщина молчит и злится, нужно у нее спросить, почему она молчит и злится. – Что с тобой? Джон ожидает услышать «ничего» – женский ответ номер один на этот вопрос, – но Антония отвечает как есть. – Взбесила эта перепалка самцов. Это она мне вместо спасибо. – Альфа-самец – это он, дорогая моя. А я педик. – Да вы оба хороши. Все мужчины одинаковые – педик, не педик. Джон мысленно ругается, обдумывает произошедшее, почесывая голову. Так в итоге и не может понять, в чем ошибся. – Я вообще-то тебя защищал, ты не заметила? Они хотели нас запугать. А свою напарницу я никому не дам запугать, даже самому Богу. – Если Парра захочет, он может серьезно усложнить нам жизнь. – Знаю. А если мы им позволим себя застращать, то будем потом у них на побегушках или они вообще нас прогонят. Эти суперполицейские разве что министра иностранных дел станут слушать. – Тут нужно действовать хитростью, ты же видел. – Хитростью… Думаешь, он купился? Вообще, конечно, правда, что он распустил свой павлиний хвост во время твоего маленького представления, но как только комплименты закончатся, он снова начнет вести себя как мудак. Не хочет он мириться с нашим присутствием. – Я привыкла так работать. – А я нет. Со мной такое впервые. И уж тем более я не привык скрывать важную информацию по делу. – Ради важной информации мы и не можем допустить, чтобы они оставили нас в стороне. – А почему бы нам не рассказать все этому Капитану Качку? Мол, так и так, мы подозреваем, что на счету того, кто похитил Карлу Ортис, уже есть одно похищение и убийство, и фиг знает, как им теперь выкручиваться. Боже, как это было бы чудесно, думает Джон, с наслаждением представляя лицо капитана Парры в подобной ситуации. – Мы ничего ему не расскажем. – Почему? – Потому что нам так сказал Ментор. – Ментор? Это не тот ли сеньор, который затащил тебя силой в это болото вранья, чтобы ты делала то, чего делать не хочешь? Антония удивленно хлопает ресницами. – Да, он, – отвечает она, как обычно, не уловив сарказма. Джон раздраженно фыркает. – Я просто хочу сказать, что ты не обязана играть в его игру. – У него есть свои причины. – Всю эту фигню про преступника-одиночку и про справедливость ради убитого мальчика – все это, хоть и с натяжкой, можно было принять раньше, когда на кону была только неприкосновенность частной жизни родителей, которых нужно уберечь от скандала. Но сейчас все по-другому. Сейчас на кону человеческие жизни. Карлы Ортис и ее шофера. Потому что, черт возьми, он тоже пропал, – говорит Джон, хлопая по рулю. Это хороший аргумент: Джон видит, что Антония им прониклась и погрузилась в раздумья. Инспектор принимается считать машины, проезжающие в обоих направлениях. Люди спешат, у всех своя жизнь, все куда-то едут, и где-то их ждут другие люди. Господи, как же я устал. Когда он успевает насчитать одиннадцать машин в северном направлении и шесть в южном, Антония отвечает. – Мы пока не можем ничего рассказывать. То, что Парра выяснил относительно шофера, – вполне вероятная причина похищения. У шофера есть мотив, средства и возможность. Будет лучше, если мы что-нибудь сами выясним, прежде чем рассказывать им про убийство в Ла-Финке. Даже если мы хотим это сделать. – Ты вот не хочешь. Антония пожимает плечами. – Обычно, если уж меня зовут, значит, все настолько сложно, что остальные, скорее всего, облажаются. В одном она права, думает Джон. Капитан Качок небось прямо кончает, представляя свою фотографию на первой полосе газет, где он изображен героем, спасающим наследницу самого большого состояния в мире. Уместный вызов в нужный момент. Вопрос ведь не в том, станет ли общественности известно о похищении Карлы Ортис или нет, вопрос лишь в том, когда станет. А если преподнести ему еще и то, первое дело… – Ладно, я тоже не доверяю Парре, но это ты сказала, что его теория про шофера может быть похожа на правду. Ты действительно считаешь, что он мог похитить Карлу Ортис? – Нужно все проверить, прежде чем решать, что делать. Но если окажется, что шофер жив, я приглашу тебя на еще один сэндвич микст с яйцом, – мрачно улыбаясь, говорит Антония. – И что мы будем делать сейчас? – спрашивает Джон, заводя машину. – Для начала что-нибудь поедим. Я умираю от голода. – Сейчас четыре часа утра. – Вперед, поехали. Карла Когда Эсекиэль уходит, когда возвращается тишина, время исчезает. Мы настолько к нему привыкли, мы настолько погружены в повседневную реальность, сложенную из работы, еды, разговоров, сна, что воспринимаем время как нечто само собой разумеющееся. Естественная смена дней, мелкие проблемы, радости, разочарования – вот и весь наш видимый горизонт. И время становится нашим обезболивающим в этой неизбежной реальности. Все, чем мы являемся, к чему прикасаемся, о чем размышляем, чем обладаем, чему мы причиняем вред и что причиняет вред нам, – все это существует в определенном «здесь и сейчас», которое начинается с нашей кожи и заканчивается нашими мыслями. Когда у Карлы забирают время, все что у нее остается, – это жестокая реальность. Кроме нее нет ничего: ни внутри, ни вовне. Принять эту реальность настолько сложно, что всю жизнь мы пытаемся от нее бежать. Наше общество, наша культура, наш мозг – три столпа образцового инженерного искусства, служащего одной единственной цели: уход от непреложной человеческой телесности. Побег из телесной тюрьмы, которая постепенно рушится. Когда время исчезает, у тебя словно пелена спадает с глаз. И это невыносимо. Кто угодно в подобной ситуации почувствовал бы то же самое. А уж Карле Ортис, которую оберегали, лелеяли, воспитывали как принцессу, как будущую королеву, выносить это еще тяжелее. И вот Карла лежит в позе эмбриона, заткнув уши, и отрицает действительность. Так проще.