— Разве не должен быть ещё стрелок и механик? — Я сам по себе, сэр, — ровным тоном ответил Томми. Ему еле удавалось сдерживать поток грубостей, рвущийся наружу. — Катер полностью подстроен под меня. Если его попытаются захватить, включатся защитные системы и турели расстреляют врагов. Если же это не поможет, судно самоуничтожится. — Зачем же тебе стрелки, если есть автонаведение? — усмехнулся Эймс. — Дай-ка угадаю: Эдем не знал, кто будет врагом, а кто нет. — Они не стали рисковать первым контактом, — сказал Томми. — Протоколы нужны для самозащиты, а не нападения. — Так ты просто расходная деталь, как и всё на этом катере, — Эймс устроился на палубе, проскрипев металлическими коленями. Телохранители остались стоять. Мрачные, молчаливые, закованные в тяжеловесную чёрную броню. Ожившие статуи, а не люди. — Положим, тебе бы дали свободу. Что бы ты сделал? — Начал всё заново, — произнёс Томми, облокотившись на штурвал. — Стал бы гражданином. Подал заявку на учёбу в Медцентре. Или убежал на Нижние Уровни. Озорная улыбка осветила лицо полковника. — Мне нравится ход твоих мыслей, рулевой. — Что от меня требуется? — перешёл к делу Томми. Ему не терпелось выдворить Эймса с палубы. Сейчас бы он с удовольствием вернул все годы одиночества. Человеческое общение явно оказалось переоценено. — Я хочу, чтобы ты провёл меня… да вот, например, по этой реке. — Мой лимит — двести пятьдесят кэмэ. — Конечно. И ты, как хороший мальчик, его всё время соблюдал. Боялся смерти? Полковник прожимал все больные точки, но Томми упорно продолжал держаться. — Никак нет, сэр. — Не хотел свободы? — Хотел. Почесав подбородок, Эймс заметил: — А ведь ты мог оставить судно и уйти сам. Но не оставил. Как ты собирался убежать на Нижние Уровни, если даже отсюда убежать не можешь? Не катер привязан к тебе, рулевой. А ты к нему. Томми не продолжил спора. Аккуратно обогнув телохранителей, он пошёл заводить двигатель. Полковник не стал препятствовать. Пока Томми возился, закат обагрил мир, превратил знакомые пейзажи в усталые карикатуры. На горизонте показались корабли. Пузатые авианосцы, юркие десантники и степенные, угловатые строители с сухогрузами. Целая армада для завоевания нового мира. — Началось, — прошептал Эймс. — Дай им пару месяцев, рулевой, и они отстроят здесь огромный, уродливый мост, от Врат Города прямо до суши. Что-то в стиле ранних Коннорсов, знаешь? С грифонами и львами. Чтобы в животе ухало от величественности. Томми завёл катер и повёл его по реке. Ему скорее хотелось уплыть. «Колет пальцы, так всегда надвигается беда». Армия таких размеров да полковник-мясник во главе — ничем хорошим первый контакт с внешниками не закончится. Но какое ему дело, пока Катрина с ним? Он чувствовал каждую волну, бьющуюся о борт. Как всегда, они были единым целым. Неразлучные, словно предсказанные легендами любовники. Полковник и его телохранители не теряли времени: вводя в мобильный утилизатор схемы, они каждый раз печатали новые блюда. «А я думал, ничего кроме жидкой дряни он выдавать не может». Жестокое, омерзительное осознание пришло быстро: даже приютских кормили бы лучше, будь схемы в свободном доступе. Утилизаторам без разницы, что печатать. Но Синдикат намеренно держал неграждан на плохом пайке, чтобы заставить людей пробиваться наверх. Безжалостный прожектор, называемый солнцем, ушёл спать. Эймс, в свою очередь, убрался в каюту Томми, но молчаливые стражники не покидали палубы. Утомление настигало Марцетти, сколько он ни подбадривал себя. Наконец, путь окончился. Был тот момент утра, когда солнце уже взошло, но ещё не начало печь в полную силу. Птицы ловили рыбу, насекомые стрекотали в джунглях. Марцетти отошёл от штурвала и присел на борт, дрожа от ветра. Он прикрыл слезящиеся глаза и взглянул на проплывающие облака. Нет, Вне ему определённо нравилось. И он быстро привык к такой жизни после высылки из Города. В конце концов, что ещё оставалось делать? Но сейчас, когда Эймс сказал о возвращении домой, Марцетти признался себе: ему нужно обратно. Жизнь в стенах, какой поганой она ни была, всё же выглядела единственным разумным существованием. Имеющим цель и смысл. Человек должен быть среди людей, а не зверей да зелени. Он должен начать всё сначала. Он должен стать лучше. Эймс поднялся на палубу, зевая и потягиваясь. Томми спросил себя, а может ли искусственное тело затекать? — Почему ты остановился? — Конец пути, — сказал Томми. — Дальше этого места я никогда не ходил. Эймс подошёл к приборным панелям и усмехнулся. — Двести пятьдесят километров и сто метров. Рисковый ты сукин сын. Телохранитель подал сумку, и полковник выудил ключ. Марцетти впервые такой видел. Угловатый, будто состоящий из одних граней, он испускал тепло. Рубка окрасилась в лазурный цвет. В приборной панели Эймс нащупал отверстие и сунул ключ внутрь. Тут же внутри замка зажглось маленькое солнце, заставив Томми шарахнуться от жара. Но ничего больше не произошло, костёр потух. «Неужели показалось?» — Огонь в пробирке, — прошептал Эймс. — Вот что эти твари умеют. Повернувшись к Томми, полковник произнёс: — Вот и всё. Теперь ты с нами, больше не отрезан от большого мира. Лимит исчез. Ты свободный человек. Внутри Томми всё оборвалось. В глазах потемнело, перехватило дыхание. Он потянулся к сердцу. Оно, как ни странно, стучало с обычным темпом. Перспективы, возможности, страхи и мечты вылились в одну-единственную фразу: — Зачем? Эймс засмеялся, но в его взгляде сквозило сомнение. Томми знал это наигранное выражение. Вспомнил себя, объясняющего девушке, почему отказался от родительских прав. — Всё ты хочешь знать, рулевой. Помни: знание преумножает печали. Веди дальше. Эймс махнул рукой в сторону штурвала, и Марцетти повиновался. Катер возобновил ход. Но Томми не мог успокоиться. «Почему он это сделал? Когда приплывём обратно, снова включит ограничение?» — Вы сказали, что это не золото, — произнёс Томми, чтобы отвлечься. — Именно. Эдем подарил мне обычное тело. Функциональное, строгое, но в стиле остальных экзальтов — металлическое. В золото меня окрасили по приказу короля, когда решилось, что я возглавлю экспедицию. — И вы согласились? — Я хороший солдат, — сказал полковник. — Я всегда выполняю приказ. — Даже когда говорят истребить целую Семью? Эймс покачал головой, мечтательно воззрившись вверх. — Я не хотел убивать Карциусов. Но в тот раз приказывал не король, а его Правосудие, Доминик Роско. Крепкая правая рука, такой и кровь проливать не страшно. Да и потом, из-за Карциусов половину Старого Города оккупировали придурки в шляпах. Ничего против шляп не имею, но будь ты там, ты бы меня понял. Стрелки совершали преступление против моды. И я выполнил свой долг. Томми всмотрелся в лицо полковника. Он смеялся и издевался. Его изрезанное морщинами лицо превратилось в кожаную фиглярскую маску. Да, Эймс много улыбался. Но человеческая ненависть оставила свой отпечаток. Полковник показался Томми старым, почти что древним. Реликтом эпохи, когда лояльность ценилась выше трезвого ума. Мир двигался дальше, пока Эймс утопал в прошлом, беззаветно выполняя приказы. И теперь оставалось только смеяться над собственной наивностью. — На Нижних Уровнях — вот там неудобно вышло. Но король отдал приказ. И Анора просто его проговорила. Хорошая у Карла дочка. Понятливая, умная, не боится запачкать руки. Хотел бы и я такую. Конечно, её бы не заставил играть перед всеми образ злющей суки. Эймс вздохнул, на его губах появилась улыбка. — Они пообещали, что хорошенько отплатят. Кто-то должен был стать всеобщим пугалом. И мне пришлось играть роль, чтобы король правил дальше. Но с тех пор всё покатилось под откос. Газеты топтали меня, но не короля. Топтали так, что люди поверили: хуже меня только Стрелки. — Казнь полторы тысячи душ — чем не злодейство? — настал черёд Марцетти бить по больным местам. На удивление, Эймса это не проняло. — Да, пожалуй. Я могу сколько угодно здесь оправдываться, но сделанного не воротишь. Всё-таки, я выполнил свой долг. И теперь я здесь, собираюсь объединить расколотый мир. В теле, которое мне не принадлежит. Они ведь убили меня, знаешь? — Они? — Народ, которому я служил. Подложили бомбу в машину. Я даже был мёртв в течение пятнадцати минут. Но король надавил на Эдем, и меня вернули к жизни. В этом вот монстре, — Эймс постучал кулаком по кирасе. — Одна радость — неожиданными газами мне теперь никого не напугать. Вся пища в шлакоблоках вынимается из желудка, стоит только поднять нагрудник. — Таких подробностей не надо, — процедил Томми. — Голова ведь ваша? — А ты что, боишься, что в экспедиции я её потеряю? — сострил Эймс. — Или что с моих плеч снимут тяжесть ответственности? Что шея больше не будет соединять мозг и задницу? Телохранитель за спиной Томми хрюкнул. Марцетти отчётливо захотелось сбросить с борта лишний груз. — Нет, рулевой, голова моя. Всё, что от меня настоящего осталось. А этот… механизм, — Эймс скривил губы, — мне неприятен. Пусть он доказывает богоизбранность нашего народа. Наше право на утраченные после Освобождения земли, как сказал король, когда предложил возглавить экспедицию. Но мне кажется, что святым было бы и мясо. — Иногда нам приходится мириться с обстоятельствами, чтобы жить дальше, — произнёс Томми. — Что же, мне грех жаловаться. Уйти во Вне — заманчивое предложение, чего говорить. Король действительно мне отплатил. Оставить такой след в истории — честь для любого. — Не для меня, — заметил Марцетти. Эймс внимательно на него посмотрел. — Мне кажется, твой штифт позитивной реморализации не работает, что бы там ни заливали умники из Башни. Никакого от тебя позитива. — На вашем месте я бы радовался. Лучше я, чем очередная марионетка полиции. Или вы уже с ней не враждуете? — Мы всегда будем врагами, — серьёзно произнёс полковник. — Для того Эдем и создал Башню. Чтобы держать Синдикат под контролем. «И они делают работу из рук вон плохо». — Был один человек из Башни, которого я мог бы назвать другом… не знаю, смогу ли продолжить это делать. Забавная всё-таки штука, наша память. Мы так легко забываем хорошие поступки, зато всегда помним плохие. Возьми, например, курьеров. Ты знаешь, что их воспоминания нельзя использовать как вещественное доказательство в суде? Нам говорят, что они всегда передают свою жизнь во всей её полноте. Но они могут умышленно не вспоминать какие-то детали. К тому же, научно доказано, что с годами наши воспоминания меняются. Ведь по факту, момент прошёл, того мига больше не существует, во всей вселенной он никогда больше не повторится. Он существует только в нашей памяти, да и то детали либо вымываются, либо заменяются. Поэтому, если взять воспоминания курьеров об одном событии в разное время, ты получишь совершенно разную картину. И даже тогда они умудряются лгать. Конечно, они не редактируют свою память, но могут изо всех сил думать, будто события произошли немного по-другому. Намеренно забывать некоторые детали. И, самое смешное, они могут забыть о том, что они помнят, полностью дискредитирую свои же показания и снимки памяти. Будь у меня солдат со способностями курьера, я бы ни за что не сделал его своим самым доверенным человеком. Эймс нахмурился, будто одна только мысль причиняла ему боль: — Но есть люди, которые считают, что только курьерам можно доверять. Что же, разубеждать их нет смысла. Другой вопрос: а верят ли нам курьеры?