К тому времени, когда стемнело, кухня опустела. Здесь оставались только Лиона с Дрю, Бервик, Манчини и Оуэн. По какой-то причине герцог Хорват раньше обычного вызвал внучку в свои покои во дворце. Мальчик испытывал смешанные чувства, когда думал, каково будет вернуться в Таттон-Холл. Чтобы успокоиться, он часами укладывал сложную фигуру из плиток, слушая пересуды на кухне. Все, что обсуждалось нынче, – решение короля провести Высокий суд на Западе. Эви объяснила, так как раньше он не знал, что выездная сессия была ежегодным событием, на котором отправлялось правосудие короля. Лорды-судьи королевства будут обсуждать официальные обвинения в государственной измене, а дед Эви, герцог Хорват, был назначен верховным судьей и будет руководить судом. Хотя лорды и графы давали рекомендации королю, только король Северн выносил окончательное решение о вине и наказании, присуждаемом Высоким судом. – Не понимаю, почему я не могу просто ехать в повозке, – жаловался Манчини Бервику. – Для человека вредно слишком много двигаться! Бервик насмешливо фыркнул. – Король сказал ехать верхами с первым светом, и ты поедешь. Слыхивал я, что главный конюх вытащил старого Рибальда из стойла, чтобы посадить тебя, Манчини. Думаю, это единственный достаточно крепкий тяжеловоз. Так что не шарахайся-то! – Мои филейные части очень нежные, – ответил Манчини, держась за пузо. – Я годами не ездил верхом. Повозка мне вполне подойдет, Бервик. Давай, ты же дворецкий. И конечно, можешь что-нибудь устроить? – Мой тебе совет: бросай таскать вино из погреба и начни ездить верхом, – сардонически ответил Бервик. – Мне не нужен совет. Мне нужна повозка! Фургон! Хоть что-то! – Пфа! Тебе лучшей всего выйти во двор, прежде чем петухи прокричат. Может потребоваться лебедка, чтобы посадить тебя в седло, но мы тя посадим. У меня полно других забот. – Он отмахнулся от шпиона. – Лиона, в конюшнях есть корм для скотов, но король будет завтракать в седле. – Я думала об этом, и я приготовлю… – Незачем. Он купит пирог у пекаря по пути, когда выедет. Отправь повозки к реке, чтобы заполнить цистерну. Дождя не будет, на край, еще месяц, но король сбирается зимовать вдали от Кингфонтейна. Пора навесть порядок, уволить лишних слуг и готовиться убирать снег. Муж Лионы, Дрю, кашлянул в кулак. – Есть запас дров, подготовленных к зиме, и еще деревья, предназначенные для вырубки. Мы будем готовы, если его величество передумает. – Хороший человек, – сказал Бервик со вздохом. – Но послушай, мастер Бервик… – заскулил Манчини. – И слушать не чаю! Своих делов хватает! Переезд всего двора, и пара недель на все про все. Мы думали, что Высокий суд пройдет в Кингфонтейне, но перемены случилися, и теперь нам всем стать подчиняться. Будь во дворе до петушьего грая, человече. Оденьсь потеплей. Манчини нахмурился. – Я запомню это, Бервик. Не думай, что я забуду. – Айе, да пожалста. Еще раз пригрози, и слуги забудут набить перьями твою перину. Или выносить твой грязный ночной горшок. Думай, кому грозишься, Манчини. Теперь я ухожу. – Он взглянул на Оуэна, замялся на мгновение, как будто хотел что-то сказать, затем коротко кивнул и вышел из кухни. Дрю подошел и взъерошил волосы мальчика. – Я буду скучать по тебе, Оуэн. Знаешь, все говорят о тебе, даже за пределами дворца. Люди знают, что ты благословлен Потоком. Это что-то да будет значить. – Его взгляд был ласковым и сочувственным, и это заставило Оуэна еще больше разволноваться – что-то будет в Таттон-Холле. Дрю слегка похлопал Оуэна по плечу и покинул кухню. Было поздно, и Лиона уже припрятала поднос с ужином для Анкаретты, но осталась на кухне, чтобы привести тут все в порядок. Внезапно шум шагов по лестнице зала нарушил тишину кухни. Вбежала Эви, ее темные волосы были в беспорядке, на покрасневших щеках были следы размазанных слез. Из носу у нее текло, и она вытирала его рукавом. Ей уже давно пора было быть в постели, Оуэн не видел ее несколько часов. Она была так взволнована, в таком отчаянии, что ее расстроенный вид заставил Оуэна вздрогнуть. Через мгновение она стояла на коленях рядом с ним и безумно обнимала его, и рыдала, уткнувшись ему в плечо. – Что случилось? – спросил Оуэн, немного отстраняясь, чтобы заглянуть в лицо. Ее зелено-серо-голубые глаза наполнились слезами. – Дедушка говорит, что я не могу… не могу поехать на Высокий суд! – вскричала она. – Он отправляет меня обратно на Север! Оуэн! Это нечестно! Я хочу быть рядом, когда ты увидишь своих родителей. Я хочу помочь тебе набраться смелости при встречах с королем! Оуэн! Ее лицо исказилось от рыданий, и она сжала его руки так сильно, что ему стало больно. Он даже не мог представить, что она не поедет с ним. Страх охватил его с ног до головы. Все оказывалось гораздо хуже, чем он предполагал. – Дедушка сказал, – всхлипнула она, – что ты поедешь с ним, как тогда, когда приехал сюда. Он не хочет, чтобы я видела… после того, как папа… Оуэн! Что они собираются сделать с тобой? Оуэн почувствовал слезы на глазах. Он никогда не видел ее такой уязвимой. – Не после папы… Я не могу потерять и тебя, и тебя тоже! – Ее руки сжались, их пальцы переплелись. – Мы должны были пожениться. Я думала, что именно поэтому дедушка привез меня сюда. Но он сказал… он сказал – нет. Потому что король может спустить всю твою семью по водопаду. – Она опустила голову, неудержимо рыдая. – Это нечестно! Это не ты предал короля на Амбионском холме. Это была не твоя вина! Оуэн, я не смогу этого вынести! Довольно и того, что я потеряла папу. Я так старалась быть смелой, но я не могу и тебя тоже потерять! И меня даже не будет рядом! Это нечестно! – кричала она. Лиона бросилась к ним и принялась успокаивать, обнимая Эви за плечи. – Тише, тише, малышка. Тише, тише. Ну же, милая… Ты должна быть храброй. Мы все должны быть храбрыми. Анкаретта поможет. Вот увидишь. Ты расстраиваешь Оуэна, девочка. Оуэн чувствовал, как слезы текут по его щекам. Его тоска по родителям была похожа на подземный поток под дворцом – она подпитывала его, пусть он и был в обиде за то, что они отослали его, пусть он и успел привязаться к другим людям. Но, видя горе Эви, он чувствовал себя эгоистичным и глупым. Он никогда не говорил с ней о ее проблемах больше минуты. И то, что она сказала… да, он и его семья оказались на краю водопада. Они могут упасть в одно мгновение. Снова раздался топот, громче и тяжелее, и Оуэн понял, что это старый герцог и Рэтклифф. Мужчины вошли на кухню, один выглядел мрачным и серьезным, а другой – словно его предали и оскорбили, когда бросил взгляд на Манчини. – Нет! – завопила девочка, увидев своего деда. Она тоже оказалась преданной и несчастной, но в ней все еще пылала искра неповиновения и железной воли. – Я тоже еду! Рэтклифф фыркнул про себя и скрестил руки на широкой груди, с жалостью глядя на Хорвата: – Ты имеешь дело с водным бесом. Сплошные хлопоты на твою голову. Хорват нахмурился: – Это моя внучка. Попридержи язык. Хорват медленно приблизился, как будто Эви была пугливой лошадью, готовой отскочить. – Это нечестно, дедушка! – вопила она. Потянула Оуэна за руку, как будто он был якорем, который не позволил бы течению унести ее. – Ступайте, леди Мортимер, – сказала Лиона. – Не позорьте своего деда. Слушайтесь его. Эви глянула на Лиону, как на врага. – Моя мать – леди Мортимер, – сказала она страстно, с оттенком злости. – Я – Элизабет Виктория Мортимер! – Идем, – нежно сказал герцог Хорват, опустившись на колени у скамейки. Он умоляюще протянул внучке руку ладонью вверх. – Оуэн умрет? – пискнула она, ее голос был полон скорби. Эви смотрела на своего дедушку, слезы текли из ее глаз. Герцог был суров и спокоен, но его глаза были полны боли. Он посмотрел на Оуэна, а затем снова на свою внучку. – Не знаю, – прошептал он. От этого стало еще хуже. Черная пропасть, казалось, разверзлась под Оуэном, угрожая проглотить его. Он вспомнил, как приехал в Кингфонтейн, как сидел позади герцога на коне. Вспомнил ощущение заброшенности, одиночество, страх заговорить с кем-либо. – Ну же, девочка, – мягко подтолкнул ее герцог Хорват, его рука была готова принять ее руку. Она уставилась на своего дедушку, не в силах устоять перед его нежностью. Он не принуждал. Но если бы она не подчинилась ему, человеку, облеченному властью, это возымело бы последствия. Ее свобода была бы ограничена. Возможно, ее ждал разрыв с близкими. Оуэн видел борьбу в ее глазах, и ее трясущиеся распухшие губы выражали вину и страдание. Наконец она встала и взяла дедушку за руку. Рэтклифф снова фыркнул и первым вышел из кухни. Оуэн думал, что его сердце разобьется, когда Эви уходила. Она оглянулась, ее губы дрожали. Лиона вытирала глаза, она успокаивающе похлопала Оуэна по плечу, когда очередная слеза скатилась по кончику его носа. И вдруг Эви сделала нечто поразившее всех. Она схватилсь за дедов кинжал, висевший на поясе, и выдернула его из ножен. Затем она высвободила руку и двинулась к Оуэну. Взялась за косичку, ту, с воткнутым белым пером, и отрезала, прежде чем кто-либо смог ее остановить. Она бросила кинжал, крепко обняла Оуэна, прижала влажные губы к его щеке и сунула отрезанную косу в его руки. – Будь храбрым! – вызывающе прошипела она ему на ухо. Страдание и отчаяние словно испарились. Когда она отстранилась, ее горящие глаза твердо смотрели в его глаза, в них была воля, настолько сильная, что способна была ворваться в его собственную и затопить то, что от нее оставалось. Она стиснула косу в его руках, ее пальцы глубоко впивались в его ладони. Очертания рта стали жесткими и яростными. Она словно обезумела. Затем она поцеловала его еще раз, повернулась и пошла обратно к деду, пнув кинжал сапогом, так что он с грохотом пролетел по всей кухне. Даже Манчини смотрел на нее с благоговейным ужасом и уважением, когда она уходила. Рэтклифф ненавидит меня, это видно невооруженным взглядом. Дни Рэтклиффа сочтены, и другой встанет, чтобы занять его место. Это буду я, если все пойдет хорошо. Когда человек балансирует на краю пропасти, порой все, что нужно, – небольшой толчок. Он сказал, что шпионы соберутся в гостинице «Холивелл Инн», когда мы доберемся до Бистоуна. Он сказал мне, потому что не верит, что я готов отстать от прочих. А я и не собираюсь идти в ногу с прочими. Он также намекнул, что в книге Танмора есть кое-что о Кискаддонах – обоих родителях мальчишки. Если бы я только мог достать книгу, чтобы узнать, что к чему. Не сомневаюсь, что Анкаретта надеется, что я украду ее. Если она еще не сделала этого сама. Доминик Манчини, шпион при дворцовой кухне Глава тридцать вторая Слабость На кухне остались только Оуэн и Манчини. Тусклый свет исходил от мерцающих углей в хлебных печах и единственного фонаря, свисавшего с крюка. Оуэн закончил строить свой шедевр, но не хотел его опрокидывать. Ему казалось, что если плитки не упадут, то ему не придется уезжать утром на Запад. И он не столкнется со своей судьбой и судьбой своей семьи. Он гладил косичку, ощущая мягкость и тепло, исходящие от волос. Маленькое белое перышко напомнило ему, как Рэтклифф ворвался в ураган кружившего пуха, который они выпустили в комнате Эви. Воспоминания о перьях, прилипших к лысине Рэтклиффа, почти заставили его засмеяться. Но вызвали не больше мимолетной улыбки, так мрачно было все впереди. Манчини сидел на своем обычном месте, засунув руки за пояс, постукивая башамаком по полу в такт какой-то песне. Он ждал Анкаретту. И выглядел изрядно довольным собой. – Я никогда не приглядывал за детьми, – сказал Манчини не то Оуэну, не то самому себе, покусывая ноготь. – Я был бы ужасным отцом.