— И не думал! Вам показалось! — В голосе его как будто слышалась издевка. — Вы совсем не уродина, а наоборот, очень даже… — Но я же слышала! Я не идиотка! — повысила голос Екатерина, отмечая где-то на втором плане сознания абсолютную иррациональность происходящего, необъяснимую, какую-то ослепляющую ярость, которую вызывал в ней этот человек, и приказывая себе остановиться… но было поздно. — Вы сказали, что я уродина! — Ну, если вам так хочется, извольте! — Ситников, в свою очередь, повысил голос и поднял руки, словно сдаваясь. — Да, сказал! И могу повторить еще раз, — он смотрел на нее в упор, — уродина! — И вдруг протянул руку, схватил ее за волосы и дернул! — Да вы… в своем… уме? — Екатерина даже стала заикаться. — Да как вы смеете? — Страх, мутный и липкий, медленно пополз по спине… Кульминацией этой странной сцены стал пронзительный звук сирены, от которого они оба вздрогнули. — Моя машина! — Ситников вскочил и бросился вон из комнаты. Оставшись одна, Екатерина чуть не заплакала опять, но не о безвременно погибшем Галкине, а от жалости к себе. Почему он все время говорит ей гадости? Даже придя к ней, куда его никто не звал… «А откуда он знает мой адрес?» — вдруг пришло ей в голову. И, повинуясь импульсу, схватила телефонную трубку, подумав: «Только бы она была дома!» Видимо, ее молитва была услышана, и после пяти длинных сигналов раздался родной Галкин голос с не менее родной интонацией — кого еще там несет? — Галюсь, это я! — Катюша, что случилось? — В голосе Галки испуг. — А я тут думала… — Ничего не случилось! — перебивает ее Екатерина. — Позвони мне минут через десять, ладно? — Куда позвонить? — Домой! Я дома. Я не могу говорить! Поняла? Позвони через десять минут! — Катюша, что происходит? — Галка, похоже, не на шутку испугалась. — Ничего! Ну все! Жду звонка! — Ты не одна? — долетают до нее последние Галкины слова, и она кладет трубку, так как наблюдаемый через окно Ситников поднимается по ступенькам крыльца. — Очень чувствительное устройство, — говорит он, входя в комнату как ни в чем не бывало, — достаточно проехать рядом другому автомобилю, как оно срабатывает. — А разве вы водите машину? — говорит Екатерина, тоже как ни в чем не бывало. — Иногда. — А помните, вы сказали, что не можете отвезти меня домой, потому что не было вашего шофера? Ситников смотрит на нее непонимающим взглядом, потом, вспомнив, объясняет: — Шофер был нужен по причине того, что я, кажется, выпил тогда и не мог вести сам. Но я не говорил, что не могу водить машину. Они молчат, не глядя друг на друга. — Хотите чаю? — говорит Екатерина. Вопрос — дурацкий, принимая во внимание предыдущую сцену — нелепо повисает в воздухе. — Чай — это хорошо, — не сразу отвечает Ситников. — Или кофе? — Или кофе. Вес равно. «Да звони же ты наконец!» — мысленно обращается Екатерина к телефону. Словно сжалившись над ней, телефон подает голос. Екатерина хватает трубку: — Да! — И, прикрыв микрофон, непринужденно обращается к Ситникову: — Александр Павлович, будьте добры, поставьте чайник, я сейчас! — И снова в трубку: — Да, я вас слушаю! Кто это? — В ответ на Галкины крики «Что случилось?», привстав с дивана, Екатерина наблюдает, как Ситников выходит в коридор, преследуемый Купером, безошибочно толкает кухонную дверь и они оба скрываются за ней. — Алло! Алло! — кричит Галка. — Все в порядке! — шипит Екатерина, ловя малейшие звуки из кухни — звяканье чашек, звук льющейся из-под крана воды… — Позвоню позже! — Она бросает трубку. Возвращается Ситников, садится на свое место на диване. Оба молчат. Екатерина подавлена. Больше всего ей хочется, чтобы он наконец ушел. — Как зовут этого доктора? — говорит она, чтобы прервать тягостную паузу. — Джек Кеворкян. — Так он считает, что у человека есть право на смерть? — Да. — Ситников угрюм и тоже не расположен разговаривать. — А право на убийство? — лезет напролом Екатерина. — На какое убийство? — На любое убийство! — О чем вы? — Ситников внимательно смотрит на нее. — Вы знаете о чем! — вырывается у Екатерины. — Не знаю! И мне не нравится тема разговора! — Мне тоже! Давайте о чем-нибудь другом. Ну, например, кто ваш любимый писатель? — Писатель? — Ну да, писатель. Или нет, давайте лучше о… детективах. Вы любите читать детективы? Какие вам больше нравятся — с кровью или без? — Как-то не думал об этом, — цедит Ситников, с ненавистью глядя на Екатерину. — А цветы? Какие цветы вам нравятся? Белые лилии, например? Как вы относитесь к белым лилиям? — Хватит! — орет Ситников, вскакивая. — Вы совсем свихнулись из-за ваших дурацких игр! Я запрещаю вам совать нос в мои дела! Не подходите близко… ко мне! К моему дому! Обратитесь к врачу! — К Кеворкяну? — Идиотка! — Он выбегает из гостиной, секунду-другую возится в прихожей, потом Екатерина слышит, как хлопает входная дверь, и видит, как он несется вниз по ступенькам крыльца. Черно-красный клетчатый шарф, как знамя побежденного, волочится по снегу. — Право на смерть, — бормочет Екатерина, — удобно… все, кто умерли, тоже имели право на смерть… а на жизнь? Из глубокой задумчивости ее вывел смеющийся голос, почти пропевший: — Екатерина Васильевна, вы что, роль репетируете? На пороге очаровательным видением стояла, неслышно войдя в комнату, Вероника Юлиановна. В легкой шубке, накинутой на плечи, белом пуховом свитере, светлых брюках, красивых коричневых сапогах на низком каблуке, благоухающая, улыбающаяся… — Да нет, — Екатерина почувствовала себя довольно глупо, — просто задумалась. — А почему у вас дверь не заперта? И звонок не работает? — Почту брала и, наверное, забыла запереть. — Ну, тогда здравствуйте. — Вероника, не дождавшись приглашения, шагнула в комнату. — А у вас тут очень мило! Домик кажется совсем маленьким снаружи, а внутри очень даже… просторно. О, да тут и чай готов! Только не говорите, что вы меня ждали! — Она смеется, сыплются знакомые хрустальные бусинки… — Он уже остыл, — говорит Екатерина, кляня себя за неумение найти легкий беззаботный тон, хотя бы в силу законов гостеприимства. Ее слова прозвучали так печально, что Вероника снова расхохоталась: — Да Бог с ним, с этим чаем! Я пошутила! Екатерина улыбнулась в ответ и вздохнула. — Я была в вашем районе, у нашей старинной знакомой, маминой приятельницы, завезла кое-какие продукты и рассказала последние сплетни — она работала у нас до прошлого года, знает всех. А сейчас болеет и почти не выходит. Екатерина откровенно любовалась ее оживленным, нежным лицом и легкими, светлыми, удивительно красивого овсяного тона волосами. — Садитесь, пожалуйста, — спохватывается она наконец, — кофе? Чай? — С удовольствием! — смеется Вероника. — Кофе, если можно. Они вместе уносят чашки с остывшим чаем на кухню. Вероника двигается легкой танцующей походкой. «А может, и не сорок, — думает Екатерина, — не может быть, чтоб сорок! Она же совсем как девочка». Она благодарна Веронике за то, что та ни о чем не спросила. — Екатерина Васильевна, — говорит Вероника, помешивая свой кофе, — я к вам с деловым предложением. Думаю, мы с вами могли бы заключить договор о сотрудничестве. Мне нужны ваши «королевские охотники». Правда, у меня контракт с другой фирмой, но после того, что случилось, я собираюсь отказаться от их услуг. — Она выжидательно смотрит на Екатерину. — Это несколько неожиданно. — Екатерина, как опытный бизнесмен, не торопится соглашаться. — Я навела о вас справки. Я знаете, какая крутая! Ни за что не куплю кота в мешке! — Она смеется. — У вашего бюро блестящая репутация. А кроме того, мне страшно нравится его название. Сами придумали? Впрочем, что это я! Конечно, сама! Правда? — Сама, — отвечает Екатерина, чувствуя, как в нее перетекает Вероникина легкость и жизнерадостность. — Ох, совсем забыла! — восклицает Вероника. — У меня же подарок для вас! — Она достает из сумочки уз кую, в форме вытянутой пирамиды, белую с серебром коробочку. — Это те самые духи, которые вам понравились. Помните? Ну-ка, как его зовут? Эссеи Мияки! Вот как! «Врет она все!» — вспоминает Екатерина слова Юрия Алексеевича.