Екатерина была счастлива. Она чувствовала, как что-то определяется в ее жизни. «Жених приехал, — рассказывала ее хозяйка любопытным соседкам, — доктор!» Юрий был мягок с ней и почти нежен. Ностальгически вспоминал их встречи, как он первый раз увидел ее, читал стихи. Свои собственные. Очень красивые, но какие-то бессмысленные. Там была такая строчка: «Время лилось июлем ягод…» Больше ничего она из этих стихов не запомнила. Потом он уехал, так ничего и не сказав, оставив ее в недоумении — а что же теперь? Она все время ожидала чего-то. Ей казалось, что вдруг откроется дверь и он войдет, непременно с цветами. Или что он ждет ее у школьных ворот. Ей даже чудилась его длинная, слегка сутулая фигура у крайней яблони. Ничего не произошло. Он не приехал и не написал. Исчез, как и раньше, бесследно. Она доучила свой класс до конца учебного года и вернулась домой. По сути, сбежала. Времена менялись, и люди менялись вместе с ними. Она стала работать в одной из районных школ города, куда устроил ее Андрей Николаевич. И вдруг однажды на улице кто-то произнес у нее над ухом полузабытое: «Как жизнь, Катюша?» Это был, разумеется, Юрий. Он изменился, слегка располнел, чуть постарел или возмужал, отпустил длинные волосы, что придавало ему поэтический вид. Длинное пальто, небрежно распахнутое, длинный шарф… «Что нового?» — «А у тебя?» Он женился. Два года уже. Как оказалось потом, в октябре, в том самом октябре, когда навестил ее в Терновке. Ни смущения, ни вины он, конечно, за собой не чувствовал. Они снова бродили по знакомым улицам. Если бы у Екатерины кто-то был, встреча эта кончилась бы ничем. Но она была одинока. В том возрасте, когда одиночество особенно мучительно. И история повторилась. Они снова были вместе. Он брал ключ у какого-то приятеля, и время от времени они проводили в чужом доме пару часов. Юрий просил ничего не трогать в чужой квартире и каждый раз внимательно осматривался перед уходом. Как-то раз, увидев томик Китса на книжной полке, Екатерина не удержалась, вытащила его и, открыв, прочитала на титульной странице: «Дорогому Юрочке в день рождения от мамы. Книга — самый верный и надежный твой друг, помни это». Она задохнулась от гнева — это был его дом, а вовсе не его друга! Он, не желая пускать ее в свою жизнь, придумал эту ложь! Боже, какое унижение! А где же его жена? А может, он и не женат-то вовсе? Подонок! Вон отсюда! Она почти бежала по улице, с трудом удерживая слезы. Так ей и надо! Ведь прекрасно понимала, что он за человек, понимала, что ни тепла, ни радости, ни любви он ей никогда не даст. Понимала, все понимала! Холодный, бесчувственный эгоист! Эстет! Музицирует, стихи сочиняет, переводами увлекается! Зубчатые колесики! Бесплоден! Бесплоден и убог! Ничтожество! Быдло! Вот именно, быдло! Потом он позвонил. Примерно через полгода. Она держалась холодно. Он — как ни в чем не бывало. «Неужели он ничего не понимает? Неужели не понимает, что ведет себя неприлично?» «Он ведет себя так, как нужно ему. А ты или принимай его таким, каков он есть, или не принимай вовсе, он ведь тебе не навязывается. Выбор за тобой», — расставил все на свои места справедливый внутренний голос. — Не звони мне больше, — сказала она тогда, гордясь собой. Все-таки она указала ему на дверь! — Тогда позвони ты мне… Она почувствовала, что он улыбается. — …veni te ad me![17] Приди ко мне! Она бросила трубку, ожидая, что он перезвонит и тогда она снова бросит трубку. Но он не доставил ей подобного удовольствия. «Играет, как кот с мышью, — однажды пришло ей в голову, — цапнет лапой и наблюдает — ждет, что будет дальше». Позже она поняла, что он вовсе не играл с ней. Ему и в голову не приходило, что его поведение оскорбительно! Потом все сгладилось и забылось. Они опять где-то столкнулись, пошли в кино, кажется. И так далее, и тому подобное… Не совсем так, как раньше, правда, а в каком-то новом качестве отношения продолжались. Однажды она поймала себя на мысли, что ей нравится говорить ему гадости. Рассказывая ей какую-то историю, он сказал: «Оттянулся по полной программе». Екатерина тут же заметила, что раньше он таких слов не употреблял. Он ответил в том смысле, что, когда имеешь дело со жлобами, сам становишься жлобом. И тут Екатерина с удовольствием ударила наотмашь: — А ты и был жлобом. Хамство — твое естественное состояние! — Я хам?! — вскричал Юрий. — Ты с ума сошла! Ей удалось задеть его. Она испытала мстительную радость. — А когда ты меня среди ночи бросил на улице и ушел, это разве не хамство? — Сама виновата. Ты меня оскорбила тогда! — Сейчас я тебя опять оскорбила! Уходи! И вот он сидит перед ней, можно сказать, старый друг. Постарел, залысины обозначились, кончики губ опустились. Отяжелел, обрюзг. Но… все-таки было что-то в нем, некий артистизм, порода, шарм, что-то, что делало его интересным и незаурядным. И желанным? Трудно сказать. Может быть, самую малость… Она освободилась от него, не смотрела снизу вверх, не восхищалась. Он вызывал в ней почти родственные чувства, любопытство и, пожалуй, симпатию. Может быть, жалость. Ведь обречен на одиночество. Нет в его жизни ни тепла, ни привязанности. И не будет. А может, ему вовсе и не нужны тепло и привязанность? Есть книги, есть музыка, театр, сочиняет стихи. А «роскошь общения»? А радость единомыслия, сочувствие? А к ней он зачем приходит? — Как твои больные? — спросила Екатерина, прерывая затянувшееся молчание. Она в отличие от Юрия Алексеевича никогда не умела «держать паузу». — У меня больше нет больных, — отвечал тот равнодушно и как бы нехотя. — То есть как это нет? — Нет. Я ушел из больницы. — Почему? — Устал. Знаешь, я глубоко убежден, что социальная справедливость начинается с бесплатного медицинского обслуживания. Все остальное менее важно. — Он помолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Мне стало стыдно говорить пациентам: «Вам нужно это лекарство, но, к сожалению, у нас его нет. А вот в такой-то аптеке оно есть», зная, что никогда этот человек не сможет купить его в частной аптеке или на черном рынке. Мне надоели врачи, вымогающие деньги у больного. Есть деньги — будешь жить, нет денег — умирай. Мои родители тоже врачи. Они, наверное, последнее поколение врачей, верных клятве Гиппократа. Если бы я был не из докторской семьи, мне было бы легче. Я устал от непрофессионализма, равнодушия, отсутствия врачебной этики. — Как будто бы горечь послышалась в его голосе. — Устал, подумал и ушел. А кроме того, ты же знаешь, — продолжал он после паузы, порыв его угасал на глазах, — я никогда особенно не любил свою профессию. Он прикрыл глаза ладонью, отдыхая от произнесенной речи. — И что ты сейчас делаешь? — Екатерина, не отрываясь, смотрела на Юрия. Что-то новое появилось в нем — может, действительно устал? Сочувствие шевельнулось было в ее душе, но она вовремя себя одернула. — Разве так важно что-то делать? — Он с любопытством смотрел на нее, ожидая ответа. — А жить на что? — Ах да, совсем забыл о жизненных потребностях. О грубой реальности. Устроился тут в одно место. Вернее, устроили. Благодарные пациенты. — И что же ты теперь делаешь? — повторила она. — «И не мешает ли это тебе оставаться человеком», как сказала одна чеховская героиня. Нет, Катюша, не мешает. Наоборот, мне комфортно сейчас. Я делаю любимую работу, не испытываю отрицательных эмоций. Почти не испытываю, если быть честным и откровенным. То есть испытываю, но в гораздо меньшей степени, чем раньше. К тому же работа эта очень неплохо оплачивается. — Он, улыбаясь, смотрел на Екатерину. Какое-то даже милое лукавство сквозило в его взгляде. Он действительно переменился! Не устал, нет, а скорее, как бы это сказать… успокоился, что ли! — Так что же ты все-таки делаешь? — Таперствую. Играю то есть на фортепьянах. В ресторане. — Что? Ты в ресторане? Ты? — Ну что ты заладила, Катюша: «Ты! Ты! Ты в ресторане!» Рестораны есть разные. Есть кабак, а есть ресторан! В кабаке играют калинку-малинку, пьют водку и бьют друг другу морды. А там, где я, все совсем иначе. Туда приходят не просто богатые люди, а очень богатые, мультибогатые. Те, которые делают не только деньги, но и политику. Там устраивают деловые свидания, заключают сделки. Они говорят, что под классическую музыку им думается легче. Такие вот необыкновенные люди, эти не просто новые русские, а новые новые русские. — Мафия? — Что ты хочешь от меня услышать? Тебе, как всегда, хочется расставить точки над «i». Классовое чутье проявить. Изволь. Да, я думаю, это мафия! Всесильная, всепроникающая, устанавливающая законы. — Законы джунглей! — А вот тут-то, Катюша, ты не совсем права! Законы, может быть, и жесткие, по принципу — сильный всегда прав, но не забывай, что в нашей стране законы никогда не работали. Мафиозные законы работают, они жизнеспособны, а смягчение их — дело времени. Заканчивается дикий период первоначальных накоплений. О нем еще классики писали. Ничего нового не происходит. Все уже было когда-то. Все было, Катюша. Подрастает младшее поколение, молодая генерация, получившая престижное образование, зачастую за рубежом. Она-то и станет деловой элитой страны. Ему работающие законы в первую очередь нужны. А ты сама кому услуги оказываешь в своем бюро? Я уверен, у нас с тобой одни и те же клиенты! Вот так! — Юрий говорил непривычно мягко, терпеливо, не раздражаясь, как с ребенком или… «Придурком», — подумала Екатерина. Воцарилось молчание. Екатерина не узнавала Юрия. Исчезли непримиримость, недовольство всем миром, высокомерие. Бунтарство исчезло. «Сломался он, что ли?» — пришло ей в голову. Теперешний Юрий Алексеевич был, бесспорно, приятнее прежнего, но… это был совсем чужой человек, которого она не узнавала. Он смотрел на нее испытующе, с легкой усмешкой, словно читал мысли. — В некоторых европейских странах, — начал он свою любимую фразу, — существует странный обычай. Там обед подают так поздно, что никогда не знаешь, поздний ли это обед или ранний ужин. — Ты голоден? — спохватилась Екатерина. — Катюша, Катюша, ты забываешь, где я теперь работаю. Там голодных нет. От кофе, если не трудно, я бы не отказался. Юрий выпил две чашки кофе, посидел еще около часу, задремал слегка. Потом посмотрел на часы: — Неужели три? — и засобирался домой. — Я позвоню, — сказал он, прощаясь, и коснулся губами ее щеки. Невероятно! Она почти заснула, когда раздался телефонный звонок. «С ума сойти!» — простонала Екатерина, нащупывая телефонную трубку. — Катюша, — услышала она знакомый голос, — я уже дома! — А я уже сплю! Ты знаешь, который час? — О, уже четыре! Да, поздновато, извини. — Какого черта тебе нужно? Мне завтра рано вставать! — Уже сегодня, — поправил Юрий Алексеевич. — Какая ты грубая, Катюша! — Пошел вон! — Тебе замуж нужно, Катюша, причем срочно. Ты на глазах превращаешься в мизантропическую старую деву. Я тебя не узнаю! А она было решила, что он переменился! — Не звони мне больше! — завопила Екатерина. — Я не хочу тебя видеть! — Слышать, — поправил Юрий. — А замуж за меня пойдешь? — Что? Что ты сказал? — Я спросил, пойдешь ли ты за меня замуж, — раздельно выговорил Юрий, — но я понимаю, вопрос серьезный, и девушке полагается подумать, хотя бы для виду. Даже если она согласна. Я подожду. Но недолго, имей в виду. Екатерина бросила трубку. Через минуту телефон снова зазвонил. — Спокойной ночи, любимая, — услышала она, — помни, я жду. — И короткие сигналы отбоя. — Спи, — приказала себе измученная волнениями сегодняшней ночи Екатерина, — все ответы и решения — завтра, завтра, завтра! Глава 6