— И он построил? — спросил Мэтью. — Нет. Что-то пошло не так. Стряслась какая-то беда: этого инженера убило, а стена рухнула. Словом, теперь в тех местах под водой торчат обломки бревен и кораблям к дому больше не подойти. Пара грузовых судов из Нью-Йорка попробовали — и без днища остались. — Хмм. — Мэтью нахмурился. — Говорите, Вайден умер? — Много лет назад, когда у нас еще была ферма, — кивнула Элла. — Мимо проходили похоронные дроги, а потом телеги с мебелью. Теперь в том доме никто не живет. — И уже давно, — добавил Джоэл, выдувая струю дыма под потолок. — Так что этот так называемый братец вас надул, Мэтью. Зачем, скажите на милость, вы попретесь по про́клятой дороге в дом покойника? От потрясения Мэтью схватился, кажется, за то место сюртука, где изнутри был карман на пуговице. Точно он сказать не мог, потому что перед глазами у него потемнело (и вовсе не от глинтвейна). Он услышал собственный сдавленный голос: — Про́клятая дорога? — Так ее индейцы называют. — К потолку поднялся очередной завиток дыма. — Они по этой дороге не ходят — и не пойдут, даже если иных путей к кукурузному хлебу Эллы не останется. Мы на своей шкуре испытали… — Джоэл! — Она накрыла его руку ладонью. Ее ясные голубые глаза вдруг затуманились, на них выступили слезы. — Не надо. Он взглянул на нее и улыбнулся. Пожалуй, то была самая грустная, самая сокрушенная улыбка из всех, что Мэтью выпало несчастье увидеть в своей жизни. Он поерзал на месте, предчувствуя недоброе. — Все хорошо, — сказал Джоэл супруге. — Правда. Дело-то давно было. Мы никому не рассказывали уже… много лет, верно? Надо рассказать этому юноше, иначе как его переубедишь? Он ведь все равно туда пойдет, просто чтобы самому убедиться. Да. Я считаю, мы должны рассказать. Элла молча встала и принялась убирать со стола. Губы ее вытянулись в угрюмую тонкую черту, и лицо было столь же угрюмым и бледным. — Вы не обязаны мне рассказывать, — выдавил Мэтью. — Обязан. Глядишь, спасу вам жизнь — если вы из породы упрямых дураков. — Джоэл потянулся за кисетом из оленьей кожи и заново набил трубку. Закурив, он тихо сказал: — Итак, наша ферма. Стояла как раз на той самой дороге, в нескольких милях отсюда. Наш дом, втроем мы там жили. Элла, я и наш сынок, Уилл. Славный был парень. Семнадцать годков ему было, когда… Семнадцать годков, — повторил он и ненадолго умолк. Тарелки громко звякнули в руках Эллы, когда она складывала их в лохань для мытья посуды, а из камина на прочные дубовые половицы с треском вылетело несколько искр. — Случилось это как раз после смерти Вайдена, — продолжал Джоэл. — Ни с того ни с сего… кто-то повадился драть нашу скотину. По ночам. Вцеплялись в горло, так что кровищи было кругом!.. Из чащобы по ночам доносился жуткий вой. Волки, стало быть. Приходили к нам по ночам кормиться. Но… вот что странно. Я стал вести записи, отмечал, какую скотину и когда мы потеряли. Выходило, что звери эти нападали только раз в месяц. Ну как… они могли две-три ночи подряд приходить, а потом перерыв на целый месяц. Я посчитал, что они являются аккурат в полнолуние или за пару дней до и после. Возможно, они рыскали в округе по определенному маршруту, который приводил их к нашей ферме в одно и то же время. Как знать? Волк — зверь умный. Соображение имеет. Конечно, мы с Уиллом ходили в лес с мушкетами, хотели их отстрелять, но ни одного волка так и не увидали. — Он был хороший парень, — вдруг сказала Элла, мывшая посуду спиной к ним. Мэтью не хотелось видеть ее лицо, ибо голос ее был полон муки. — Наш Уилл, — вздохнула она, словно ветер прошелестел над кладбищем. Джоэл подался вперед. Его темно-карие глаза смотрели внимательно, напряженно — будто два ружейных дула. — Я подсчитал, когда волки придут в следующий раз. Сказал Уиллу, что мы их подкараулим на пастбище. Мушкеты будем держать наготове, фонари прикроем, а как услышим, что кто-то приближается — скотина нам даст знать, — откроем фонари, прицелимся и застрелим окаянных. Итак, мы стали ждать. Просидели одну ночь, вторую. Волки не шли. Я уж решил, что они нас учуяли… учуяли наше присутствие. Но на третью ночь… Они же были голодные, понимаете? Не смогли удержаться. — Прошу тебя, — тихо произнесла Элла, как бы умоляя мужа не продолжать. — На третью ночь… Луна тогда начала убывать… животные подняли шум, забегали туда-сюда — встревожились, словом. И тут мы с Уиллом услыхали, как что-то врезалось в стену хлева ярдах в пятидесяти от нас. Внутри были лошадки, и они заржали. Что ж, рассудили мы, дверь-то заперта, волкам туда не пробраться. Но один из них — нет, не один, сразу несколько — начали с голодухи кидаться на стены. Уилл побежал к хлеву. Я крикнул ему, чтобы подождал, но бегал он резво. Фонарь, понятно, открыл, и в его свете я увидел… какие-то силуэты… очень крупные. Я увидел вспышку на конце его мушкета и услыхал выстрел, а потом — вой раненого зверя. Только он был не совсем звериный. Он был… я до сих пор не пойму. Беккету пришлось замолчать. Он отложил трубку и провел рукой по лицу. Мэтью увидел, что она дрожит. — Я увидел, как… что-то накинулось на него. Тварей было двое или трое. Фонарь Уилла упал. Я побежал к нему, и… как только я открыл свой фонарь… меня сшибло с ног. Будто пушечное ядро в меня попало, такой это был сильный удар. Я рухнул на землю ничком и выбил два зуба. Что-то огромное, тяжелое — очень тяжелое! — прыгнуло на меня и прижало к земле. Я чувствовал его когти на своих плечах. Мушкет… мушкет я выронил. И тут закричал мой сынок. — Ох, — вырвалось у Эллы, которая стояла, не двигаясь, возле лохани. — Я попытался встать, но не смог даже пошевелиться. А потом… я почуял дыхание этой твари на своем загривке, и, клянусь… Богом клянусь! — воскликнул Беккет. — Это создание издало такой звук… будто человеческий голос… Если у горы лезвий да мышц вообще может быть голос. Оно сказало: «Нет». Я отбивался как мог, но потом обнаружил, что моя правая рука — которой я стреляю — сломана. По сравнению с этой тварью, сидевшей на мне верхом, я был как пустой мешок. И мне пришлось слушать, как моего сына раздирают на куски. Слава Богу — слава Всемогущему! — он недолго мучился. Вновь Беккет умолк, на сей раз в его глазах блестели слезы. — Они задрали двух коров, — продолжил он, когда смог. — А моего мальчика… раскидали по всему пастбищу. Знаете, как это страшно… попасть в ночной кошмар и не мочь проснуться… Ты пытаешься, пытаешься, кричишь сквозь стиснутые зубы, но проснуться не можешь. Знаете, каково это? Я теперь знаю. — Он сделал глубокий, мучительный вдох. — Когда ко мне подбежала Элла, все было кончено. Она увидела, что эти твари сделали с Уиллом, — я не успел ее остановить. Потом еще недели две она молчала — ни слова не могла выдавить. Вот что мы пережили на той дороге, вот что она сотворила с нами… и с нашим мальчиком. — Черт побери, — тихо произнес Мэтью, потрясенный этой историей до глубины души. — Господи, это ужасно! — Да, — кивнул Беккет. — Эти твари… Они нас учуяли и попытались увести подальше от скота. Мне кажется… если бы Уилл не подстрелил одного, они бы его не тронули. Ведь и тот, что прижал меня к земле… Он мог прикончить меня в один миг, но не стал. Говорю же, они умные. Коварные. Но боже мой… когда им это угодно, они могут убивать, еще как могут. Словом… мы похоронили Уилла и бросили ферму. Думали переехать в Нью-Йорк, но наши знакомые как раз выставили на продажу эту таверну. Элла поначалу не хотела жить близко, но… Так я могу время от времени ходить на его могилу. Просто встаю рядышком и что-нибудь рассказываю. Но хожу я туда только днем и возвращаюсь всегда засветло. Живем мы сейчас хорошо. Нам нравится приносить пользу, помогать путникам, да и заработок достойный. В наших окнах всегда горит свет. Прости, Элла, — сказал он своей жене, которая по-прежнему стояла недвижно, — но я решил, что должен все рассказать этому юноше. — Он уставился на Мэтью красными глазами. — Дело было двадцать лет тому назад. Иногда мне кажется, что вчера. Вы меня понимаете? — Да, конечно. Но… вы все время называли тех, кто на вас напал, тварями. Не волками. — Потому что я точно не знаю, кто это был. Вот что еще… Я немножко научился по-индейски понимать. Один из тех, что к нам ходит, неплохо знает английский. Так вот, у индейцев слово «про́клятый» означает еще и «больной». Вот какая это дорога. Больная. Безумная. А если вы поедете в тот пустой дом на речном обрыве — засветло не доберетесь, точно вам говорю, даже если тронетесь в путь с первыми лучами солнца, — это будет поступок безумца. Или самоубийцы. Там никто не живет, но в полнолуние индейцы по-прежнему слышат вой из глубин леса. Те твари до сих пор там, хотя уж двадцать лет минуло. Теперь вы все знаете. Мэтью потерял дар речи. Конверт в кармане вдруг показался ему тяжелым, как могильная плита. А монеты, что остались у него дома в кошеле, — не иначе как плата Харону? — Женушка моя стряпает отменно, — сказал Беккет. К нему потихоньку возвращалась прежняя благожелательность. — Мэтью, давайте с вами присядем у камелька, и вы мне расскажете все как есть. Зачем вам понадобилось в тот дом? — Не дом, а чирей на лице земли, — вставила Элла. Сидя с Беккетом в приятном свете и тепле очага, Мэтью мучился совестью и чувством долга: ехать или не ехать? Рассказывать или не рассказывать? — Я еду с поручением, — наконец произнес он. — Джентльмен, представившийся братом некоего фон Айссена, который якобы здесь живет, попросил доставить ему послание. Я не вправе рассказывать вам, что это за послание, и вообще открывать какие-либо подробности. Но одно скажу: письмо должно быть доставлено ночью. Трубка заняла свое прежнее место во рту Беккета. Он вынул ее, выдул под потолок густое облако дыма, которое стало закручиваться в воздухе, потянулся к очагу и поворошил угли. — Это смертный приговор, — сказал он. — Коли вы поедете к обрыву — живым не вернетесь. Глава 3 С первыми лучами солнца Мэтью оказался перед непростым выбором. День обещал быть солнечным и ясным. Птицы чирикали в ветвях, на небе не было ни облачка. При свете солнца окружающий лес казался приветливым, ничуть не зловещим, однако Мэтью знал что пробраться через эти дремучие заросли может только индеец. Что же делать? Хотя кровать с пуховой периной в одной из комнат для гостей была вполне удобная, спал он плохо. Утром он умылся, побрился, поменял сорочку и чулки, после чего позавтракал с Беккетами яичницей и ветчиной. Хозяева добродушно и весело болтали, как будто и не рассказывали ему минувшей ночью о своем погибшем сыне и про́клятой дороге. Мэтью заново упаковал вещи в саквояж и надел суконное пальто, поскольку утро выдалось прохладное. Он заплатил за постой одной из монет, полученных от фон Айссена, и сел верхом на Сьюви. Джоэл и Элла вышли попрощаться. Что же делать? — Мы скоро поедем в Нью-Йорк, — сказал Джоэл, обнимая супругу за плечи. — Женщине магазины подавай. — Да, — сказал Мэтью, а сам продолжал гадать: что же делать? — Счастливого вам пути, — попрощалась Элла. — Было очень приятно с вами поболтать. И еще один вопрос не давал ему покоя: как на его месте поступил бы Хадсон Грейтхаус? Мэтью явно собрался прыгнуть выше головы. Причем намного выше. У него попросту нет опыта в подобных делах. Мать честная! Нет, надо скакать обратно в Нью-Йорк — причем во весь опор… Раскатистый голос Хадсона у него в голове произнес: «Лучик ты мой лунный, малахольный. Так я и знал». Джоэл шагнул вперед и погладил Сьюви по холке. Затем поднял голову, щурясь на яркое утреннее солнце: — Вы ведь все равно туда поедете, верно? — Я… Он умолк, не в силах ответить на вопрос, который вполне мог решить его судьбу. Но ведь у него с собой два пистолета, к наступлению темноты он их достанет и зарядит! Впрочем… у Джоэла с сыном тоже было два ствола — и как им это помогло? А потом слова сами сорвались с его губ, как он и ожидал. — Я не могу иначе, — сказал он. — Что ж, я вас предупредил, — ответил Джоэл и тоже погладил Сьюви, после чего отошел к жене. Лица у обоих были отрешенные. Беккеты действительно предупреждали. — Удачи вам, — сказал он на прощанье, когда муж с женой уже отвернулись. С этими словами Мэтью подстегнул Сьюви и поскакал на север. Вскоре он увидел впереди нужную дорогу. Она была узкая — почтовая карета и та с трудом пройдет. По обеим сторонам рос такой густой лес, что даже солнце было ему не указ: яркий свет здесь превратился в тусклую зеленую мглу с оранжевыми и красными вкрапленьями лиственных деревьев, сцепивших руки-ветви в двадцати футах над головой Мэтью. Сам воздух пах не свежей зеленью, а древней прелью из-под корней и лоз. Мэтью натянул поводья и замер у въезда в этот зловещий туннель — ибо дорога в самом деле напоминала туннель. Впереди она уходила чуть влево, а дальше поднималась в гору. Сьюви под ним заворчала. Она тоже все чувствовала. Впрочем, Мэтью сам не до конца понимал, что чувствует. Просто на него что-то давило, словно на плечи ему повесили десяток суконных пальто. Он не может иначе. Так ведь? Хадсон Грейтхаус на его месте поехал бы. Не успел Мэтью пуститься по дороге хотя бы мысленно, как руки его сами хлестнули поводьями, и Сьюви поскакала вперед по-настоящему. Чуть дальше надо будет остановиться и приготовить оружие. Он ругал себя последними словами: следует поворотить лошадь и вернуться в Нью-Йорк, ведь он пока не готов к поручениям такого рода… однако он уже выходил живым из многих переделок, и весьма опасных. Даже смертельных. Шрам от медвежьих когтей на лбу — живое тому свидетельство.