Берри была на грани смерти в имении Капелла. Больше Мэтью этого не допустит. Он никогда с нею не сблизится. Они будут друзьями — и только. И только. Мэтью взял лупу и поднес карточку к свету, чтобы лучше рассмотреть отпечаток. Интересно, если сравнить его с отпечатком на карточке судьи Пауэрса, они окажутся одинаковыми? Нет, этот крест нести только ему. Судья давно в Каролине, с женой Джудит и сыном Роджером, — обживаются в городке рядом с табачной плантацией лорда Кента, где Натаниел будет работать вместе со старшим братом Даремом. Благослови и храни Бог этого славного человека… Однако профессор Фелл — беспощадный убийца — ничего не забывает. Мэтью поднес лупу к отпечатку пальца и прищурился. Как этот рисунок похож на лабиринт! На сеть улиц и переулков незнакомого города, что обрываются или ведут дальше, змеятся, петляют и вдруг заводят в тупик, перерезанные чертой. Через увеличительное стекло Мэтью заглядывал все глубже в лабиринт. Все глубже и глубже — в самое сердце. Ночная скачка История о Мэтью Корбетте Глава 1 Три приметы в облике ночного гостя привлекли внимание Мэтью Корбетта. Во-первых… на джентльмене был ладно скроенный серый сюртук, сорочка с жабо и темно-синий галстух. Мэтью начал обращать внимание на подобные наряды с тех пор, как благодаря раскрытию дела о Королеве Бедлама сделался местной знаменитостью — таковой его объявила «Уховертка» — и заказал своему другу Ефрему Аулзу несколько превосходных сюртуков. Во-вторых… ногти на длинных пальцах сего джентльмена были заточены наподобие маленьких острых ножей и, несмотря на безупречный маникюр, едва заметно загибались внутрь. Мэтью решил, что лучше остерегаться этих когтей, а то как бы гость не задумал вцепиться ими во что-нибудь важное. И в-третьих… вместе с джентльменом в молочный погреб Мэтью проник странный душок. Он таился под ароматом лимонного одеколона, которым гость весьма щедро умастился в тщетной попытке спрятать нежелательный запах. Он висел или, скорее, гнил в воздухе, пришло в голову Мэтью, потому как попахивало определенно тленом. Почему запах показался ему знакомым? Так, с ходу, не вспомнить. Разум его слегка осоловел, поскольку на часах было несколько минут двенадцатого: Мэтью как раз собирался задуть свечу и надеялся тут же погрузиться в крепкий сон, не омраченный образом кровавой карты профессора Фелла, которую он недавно получил. — Весьма признателен, что вы согласились уделить мне время, юный господин, — сказал джентльмен, снимая темно-синюю треуголку. — Мне крайне неудобно беспокоить вас в столь поздний час, но, боюсь, моя проблема требует вашего немедленного внимания. Мэтью просто кивнул. У джентльмена, помимо прочего, был странный акцент. Прусский? Только этого не хватало — влезть в авантюру очередного пруссака! Три свечи горели в подсвечниках, а на стене висел зажженный фонарь. В таком свете Мэтью без труда разглядел под бледным слоем пудры и румян, коими джентльмен предпочел покрыть свои щеки, костлявое остроносое лицо, а под белым париком — тонкие темные брови. Глаза казались почти такими же бледными, как пудра, но, вероятно, то был просто необычный оттенок серого. — Позвольте спросить, — заговорил Мэтью, — раз уж час в самом деле столь поздний, не можем ли мы обсудить все завтра у меня в конторе? — Ему нравилось это говорить: у меня в конторе, моя контора. — Она находится в доме номер семь по… — Адрес мне известен. Секретарь гостиницы «Док-хаус» рассказал, когда я спросил его, может ли кто-то решить мою проблему. Видите ли, я все ему объяснил. И он отправил меня к вам. «Не совсем ко мне», — подумал Мэтью, слегка дернув уголком рта. Секретарь направил этого господина в дом Мармадьюка Григсби. Тот постучал в дверь, разбудил печатника — и вот вам пожалуйста, на пороге погреба стоит Берри Григсби в старой фланелевой ночной сорочке (октябрь 1702 года выдался холоднее обычного) и с фонарем в руке, а рядом — сей надушенный лимоном господин с когтями-саблями. — К вам посетитель, — сказала Берри и украдкой скорчила недоуменную гримаску: кто, мол, он такой?! Мэтью запоздало пожалел, что не подобрал с пола хотя бы туфлю: если это подручный профессора Фелла явился пролить кровь на кровавую карту, не мешало бы хватить его чем-нибудь по голове. Но опять-таки Мэтью слегка осоловел от книги, которую решил почитать на сон грядущий, — «Сто один шахматный дебют». — Я вас оставлю, — сказала Берри. Разумеется, про карту она ничего не знала. И не должна была узнать. — Спокойной ночи, Мэтью. — Приятных снов, — ответил он. Джентльмен тенью проскользнул в погреб, снял треуголку и замер, ожидая, когда Мэтью наконец решится закрыть дверь (не держать же ее открытой всю ночь!). Пора за работу. Пора доказать Великому и Могучему Сэру Хадсону Грейтхаусу, что Кэтрин Герральд — которая, если ветер был попутный, уже благополучно добралась до Англии — не напрасно назначила Мэтью «решателем проблем». — Чем могу быть полезен? — спросил Мэтью. — Я должен передать послание своему брату. Это жизненно важно, понимаете? — Хорошо. Что ж, это легко устро… — Не легко, — перебил его гость. — Прошу меня простить, я не представился. Меня зовут Карлис фон Айссен. А вы — Мэтью Корбетт, о котором я недавно прочел в местной газетенке. Иначе ее не назвать, — добавил он и вновь дернул уголком рта. — Мой брат живет не здесь, он… Позвольте, я покажу вам на карте. Пока фон Айссен доставал из кармана сложенную бумагу, Мэтью подхватил ближайшую свечу и поднес ее ближе. — Видите? — Бумагу развернули, и наманикюренная сабля указала на аккуратный рисунок. — Эту дорогу вы называете Бостонский почтовый тракт, а отсюда, если проехать много миль по тракту на север, отходит еще одна дорога. Ведет она к реке. Здесь, на берегу, и стоит дом моего брата. — Поездка займет по меньшей мере два дня, — прикинул Мэтью. — Почему вы сами не можете передать брату послание? — Увы, по долгу службы я вынужден в данный момент оставаться здесь. — А чем вы занимаетесь? — Транспортировкой ящиков, — ответил фон Айссен. — А что в ящиках? — не мог не полюбопытствовать Мэтью. Последовал короткий ответ: — Другие ящики. На короткий миг Мэтью показалось, что он наконец вспомнил, где слышал этот аромат — вернее, запашок, — но образ тотчас ускользнул. — Послание нужно доставить как можно скорей, — продолжал фон Айссен, аккуратно складывая карту. — Это жизненно важно, — повторил он. — Я заплачу столько, сколько вы попросите. Ох-хо! — подумал Мэтью. Пожалуй, ему подвернулось одно из первых настоящих «дел», которое не только позволит показать Грейтхаусу, на что Мэтью способен, но и денег принесет. Осмелится ли он попросить крупную сумму? О да. — Десять фунтов, — сказал он. — Хорошо, — ответил гость без малейшего промедления. — Деньги у меня с собой. И вновь его рука нырнула в глубины сюртука и извлекла на свет божий черный кожаный кошель, а с ним — конверт, надежно запечатанный желтым сургучом. Гость протянул конверт «решателю проблем», который по-прежнему был в фланелевой ночной сорочке бежевого цвета. Мэтью принял конверт и стал наблюдать, как фон Айссен расстегивает кошель и считает монеты на иностранном языке… впрочем, то был не прусский, нет. Монеты — нежданное богатство — весело блеснули в свете свечи. — Итак, — произнес фон Айссен, когда монеты легли на стол сверкающей горкой. — Вы должны учесть некоторые нюансы. — Его тон изменился… стал чуть надменным… будто хозяин теперь разговаривал со слугой. — Вы правильно установили, что дорога туда и обратно займет две ночи, если ехать достаточно быстро. Смею предположить, что с этим у вас трудностей не возникнет. Далее. В первую ночь вы остановитесь в таверне Джоэла Беккета и его жены. Выбора у вас нет, поскольку на дороге, ведущей к дому моего брата, других постоялых дворов не найдется. Фон Айссен вдруг отвернулся от Мэтью и сделал полтора шага к новому окошку молочного погреба. Отперев ставни, он приоткрыл их и сквозь небольшую щель выглянул в ночь. Над его плечом Мэтью успел разглядеть на небе серебряную луну в третьей четверти, сиявшую подобно монете. В лесу, вероятно, он будет благодарен ей за свет, ибо к дому брата фон Айссена ведет отнюдь не самый проторенный путь. — Я сожалею, что вынужден просить вас… настоятельно просить… выехать в такое время, — сказал фон Айссен, закрывая и запирая ставни. — Но, увы, дело… — Жизненно важное, — закончил за него Мэтью. — Я понял. А что вы имеете в виду под «таким временем»? — Это время месяца. — Право, не понимаю, в чем тут может быть… — Мне необходимо, чтобы вы доставили послание именно ночью, — решительно и властно перебил его гость. — И чтобы никто больше к нему не прикасался. Беккетам ничего не говорите. И вообще, держите язык за зубами. Послание отдайте лично в руки моему брату. Ночью. Вам это понятно, юный господин? — Я понимаю, что послание не должно попасть в чужие руки, раз уж оно такое важное. Но почему именно ночью? — Мой брат болен. Солнечный свет причиняет ему невыносимую боль. Любой дневной свет, если откровенно. Он может выходить из комнаты только в темное время суток. — Вы тоже страдаете этим недугом? Поэтому не явились в мою контору утром? Фон Айссен некоторое время молчал. Затем выдавил крошечную улыбку, от которой его рот на секунду стал походить на резаную рану. — Да, я тоже болен. Это у нас семейное. — Сожалею. — Почему же? Вы ни в чем не виноваты. Но позвольте мне закончить. Вы покинете таверну Беккетов и свернете на дорогу, отмеченную на этой карте. До дома моего брата останется еще целый день пути. Добравшись до места, вы примете гостеприимное предложение моего брата и заночуете у него. Обратно выезжайте наутро. Все ясно? — Яснее некуда. Благодарю. — О, право, не за что. И еще… советую вам прихватить с собой пистолет. А лучше два. И будьте готовы открыть огонь. Мэтью зачарованно смотрел на монеты. Последние слова фон Айссена заставили его оторвать взгляд от этой красоты. — Что?! — Вы меня слышали. — В тех краях много индейцев?