Глава 51 Он поднял испуганный взгляд на морщинистое лицо с грозным носом, глубоко посаженными смоляными ямами глаз и рассеченной шрамом левой бровью. — Добрый вечер, мистер Грейтхаус, — сказал Ефрем. — Не хотите ли к нам присоединиться? — Нет, спасибо, мистер Аулз. Я просто мимо проходил. Поскольку мне теперь хорошо известны твои излюбленные места обитания, Мэтью, я знал, что найду тебя за… — он презрительно глянул на шахматную доску, — вот за этим занятием. Хотел тебе кое-что вручить. — Он кивнул на коробочку. Мэтью взял ее в руки и потряс. Внутри что-то загремело. — Что это? — Подарок от миссис Герральд. Она его купила перед самым отъездом и просила подождать со вручением, посмотреть сперва, как ты раскроешь тайну той леди — миссис Суонскотт то бишь. Ну а я решил заодно глянуть, как ты справишься со вторым делом. Мэтью кивнул. Он понятия не имел, что в коробочке, а вот второе дело он только что благополучно раскрыл — загадку «Клуба старых дев» и пропавших кокосовых пирогов. Участницы клуба на совместные деньги приобрели знаменитый «орех фараона» — кокос, — и лучшая стряпуха клуба Грэнни Фаркасон испекла из него два пирога. Она положила их на подоконник остывать и занялась другими делами, а через минуту глядь — пирогов уж нет. Сперва обвинили соседку, большую (во всех смыслах) любительницу печенья. След из крошек и прочих подсказок привел Мэтью к странствующему трубадуру, временно поселившемуся в тени мельницы на Уиндмилл-стрит: оказалось, его дрессированная обезьянка научилась снимать цепь и разгуливать по городу, пока хозяин спит. Зверек уже слопал один из похищенных пирогов, а несъеденный кусок второго спрятал в трухлявом бревне. Трубадур тут же организовал для дев бесплатное выступление и флиртовал напропалую, чем вынудил нескольких давних участниц пересмотреть свои обязательства перед клубом. Словом, эта история с деньгами, обезьянкой и двумя кокосовыми пирогами закончилась как нельзя более благополучно. Не бог весть какая загадка, но все интереснее дела, над которым работал сейчас Грейтхаус: зажиточный хозяин верфи попросил его проследить за супругой, заведшей себе молодого любовника. Впрочем, работа есть работа, Грейтхаус ни на что не жаловался и заверил Мэтью, что скоро слава об их бюро разойдется по городу, дел станет больше, а сами дела будут интереснее. — Можно открыть? — спросил его Мэтью. — Да, но, думаю, миссис Герральд хотела, чтобы ты это сделал в одиночестве. — Понимаю, — ответил Мэтью. На самом деле он не понимал, а сказал так из вежливости. — Опять за свое, — проворчал Грейтхаус. — Вежливый ты наш. — Открою дома, так и быть. — И выспись хорошенько. — Хадсон окинул взглядом зал «Рыси», чересчур благообразный для его взрывного нрава. — Хотя в этом склепе особо не разгуляешься. — Он пошел к выходу, потом остановился и вернулся к столу. — Да… Мэтью. Я не привык разбрасываться комплиментами, но должен сказать, что наше бюро гордится тем, как ты справился с делом миссис Суонскотт. Я по-прежнему считаю, что риски были слишком высоки, но — да, ты утер мне нос. — Это в мои намерения не входило. — Ну и славно. Еще хочу заметить, что я написал Кэтрин подробнейший отчет по делу Масочника и Саймона Капелла. Можешь не сомневаться, она безотлагательно обсудит оные злодеяния с представителями закона Англии и всей Европы. В ближайшем будущем твое имя и трудовые заслуги войдут в мировую летопись славных дел. — Он ухмыльнулся. — Ну, как тебе мои напыщенные речи? Очень полезно владеть таким языком — чтобы деловые письма писать. — Вам не идет. — Ага, вот и я так думаю. Потому отныне все письма писать будешь ты. Если, конечно, нам не придется взять на работу секретаря, однако пока я такой необходимости не вижу. — Грейтхаус умолк, но удаляться не спешил. — Знаешь, у славы ведь две стороны, плохая и хорошая. Если кое-кто еще не обратил на тебя внимание, то скоро обязательно обратит. — Я об этом думал, да. — Просто предупреждаю. — Предупрежден — значит вооружен, — ответил Мэтью. — Во-во. Слушай… скоро мы с тобой начнем осваивать рукопашный бой. В конце этой недели, пожалуй. — Ладно. — Не сказать чтобы Мэтью мечтал освоить сей навык. С кем тут драться — с дрессированными обезьянками? Но тут ему невольно вспомнился пруд с бордовыми портьерами. — Чем раньше — тем лучше. — Советую заранее наведаться в аптеку и запастись мазью, — порекомендовал Грейтхаус. — От боли в мышцах и так далее. Мне тоже заодно купи. Спокойной ночи, господа, — попрощался он, а потом крикнул Мэтью с другого конца зала: — Не жги понапрасну свечи, лун… — Он осекся. — Лягте сегодня пораньше, мистер Корбетт. И с этими словами он наконец отбыл. Мэтью взял таинственную коробочку и встал из-за стола. Он пообещал Ефрему замолвить за него словечко перед Берри, глянул напоследок на шахматную западню и отправился домой. Вечер был чудесный. На небе горели миллионы звезд, и прохладный ветерок предвещал наступление осени. Из ближайшего трактира доносились звуки скрипки и смех, на улицах было полно людей. Пройдя на восток по Краун-стрит и миновав перекресток со Смит-стрит, Мэтью увидел справа зеленый фонарь констебля; слева приближался еще один. По всей Смит-стрит на каждом углу были установлены деревянные фонарные столбы. Проект по освещению городских улиц еще не был завершен, но и самые маленькие свечки помогают развеивать тьму. Чуть дальше по левую сторону улицы Мэтью увидел новенькую вывеску «Кофейни на Краун-стрит». Свет в окнах пока не горел, однако Роберт Деверик намеревался открыть свое заведение в течение месяца и обслуживать посетителей до поздней ночи. Он не подчинился родной матери (проявив тем самым поистине Персееву смелость) и вопреки ее воле решил остаться в Нью-Йорке. По-видимому, он захотел применить полученное образование в деле и открыл фирму по импорту кофе — вместе с неким молодым человеком, недавно приехавшим из Лондона, который придумал (ну надо же!) добавлять в кофе ароматизированные сливки. Мэтью от всей души желал Роберту успеха и надеялся однажды попробовать сей диковинный напиток. Он шагал в сторону гавани. Повернув направо, к дому, он увидел, что к нему стремительной поступью приближается сама Полли Блоссом. На ней было пышное платье со множеством нижних юбок, шляпка с пером и белые перчатки, поверх которых сверкали многочисленные кольца. Она шла, опустив голову и чуть ссутулившись, как будто размышляла о своей роли в спасении преподобного Уэйда. Мэтью приблизился к ней, коротко кивнул и, не останавливаясь, сказал: — Добрый вечер, мадам. Слишком поздно он разглядел длинные светлые кудри парика и лошадиное лицо под ними. — Добрый вечер, сэр, — ответил лорд Корнбери. Вслед за совершавшим вечерний моцион нью-йоркским губернатором летел громкий цокот высоких французских каблуков по английской мостовой. Мэтью приложил неимоверное усилие воли, дабы не бросить ему вслед: «Отменные туфельки!» Сделав еще несколько шагов вдоль гавани, он глотнул ночного воздуху и окинул взглядом дома, лавки, трактиры и сияющие фонари Нью-Йорка. Ему вдруг пришло в голову, что подлинная Королева Бедлама — это город на острове между двух рек. В этом городе, население коего вскорости составит более пяти тысяч человек, есть губернатор в юбке, священник, любящий проститутку, печатник, который лбом колет орехи, главный констебль, застреливший мальчика, судья — бывший чемпион по теннису, прачка, коллекционирующая чужие тайны, и судебный медик, коллекционирующий кости. Есть цирюльник, который держит у себя в заведении белку по кличке Камнеломка, портной, способный установить личность покойника по внутреннему карману его сюртука, и чернокожая великанша, готовая отложить в сторону лиру лишь затем, чтобы тебя придушить. Если б городу можно было присваивать женские качества, каковые порой присваивают кораблям, то Мэтью сказал бы, что оная Королева Бедлама восседает царственно на своем троне и хранит тайны в золотом кубке. Она может улыбаться, когда ее подданные плачут, и рыдать, когда они смеются. Она видит все людские слабости, победы и трагедии, мудрость и безумие. Она играет в кости, пьет от души и порой пускает в ход кулаки. Вот она, Королева Бедлама, перед ним, в синем, как ночь, платье, расшитом желтыми бриллиантами фонарей. Вот она, безмолвная в своей задумчивости и громко заявляющая о своих желаниях. Вот она, на краю Нового Света. Мэтью зашагал дальше. Свое временное жилище он теперь считал домом. Да, в молочном погребе по-прежнему был земляной пол, но основную его часть закрывал превосходный темно-красный ковер. Уют создавали небольшой письменный стол, просторная книжная полка, куда еще поместилось бы немало книг, удобная кровать и хорошее, пусть и потрепанное кожаное кресло, которое для него раздобыл Григсби. На стене были крючки для одежды, а под ними помещалось овальное зеркало с умывальником и принадлежностями для бритья. Из-за этих удобств на полу совсем не осталось места — и мышке негде развернуться, — но, к счастью, в погребе не водились ни мыши, ни… еще чего не хватало… тараканы. А недавно здесь появилось окно. Сквозь открытые ставни и стекла Мэтью мог видеть гавань и кусочек залитой лунным светом реки, а днем — брюкеленские зеленые луга на другом берегу. Григсби согласился разместить в «Уховертке» бесплатные объявления для каменщика, плотника и стекольщика, а Мэтью частично оплатил их труд с первого гонорара, полученного за раскрытие дела миссис Суонскотт. Да, пусть не роскошный особняк и не имение, но это его дом. Хоть и на время. Мэтью некогда было заниматься поисками другого жилища, да он и не мог пока себе этого позволить. Окно превратило погреб в настоящий дом. Теперь добавить бы крохотный камин, а то вряд ли зимой в этом летнем доме будет так же уютно и тепло. Войдя к себе, Мэтью засветил две свечи на умывальнике у двери, затем одну на письменном столе и еще одну — на подоконнике, поскольку заметил свет в кухонном окне напротив. Он снял сюртук, повесил его на крючок, расслабил галстух и сел в коричневое кожаное кресло у окна. Сорвал с коробочки белую ленту и уже хотел открыть подарок миссис Герральд, когда в дверь постучали. — Секундочку! До входа он добрался за три секунды. Положив коробочку на умывальник, он открыл дверь и увидел на пороге Берри Григсби. Она держала в руке фонарь и была в просторном зеленом халате — готовилась ко сну, стало быть. Свет играл на ее аккуратно причесанных медных локонах, умытое лицо сияло румянцем, ясные голубые глаза сверкали. Под благотворным влиянием времени ее царапины, синяки и порезы почти исчезли, если не считать двух глубоких ран, заклеенных пластырями, однако ученикам школы на Гарден-стрит, где она с первого сентября работала помощницей директора Брауна, очень хотелось знать, с какого дерева она упала. Целую неделю после случившегося Берри не разговаривала с Мэтью да и на вторую перемолвилась с ним лишь парой слов. Безусловно, он понимал, что девушка, пять часов бродившая по лесу с конским навозом на лице, имеет полное право обижаться на того, кто втянул ее в эту историю (хотя навоз-то она смыла в лесном озере примерно в миле от ворот имения). А фермер-голландец ван Хюллиг, не говоривший по-английски, в тот день определенно выучил слово «Помогите». — Здравствуй, — жизнерадостно сказал Мэтью. — Ага, — ответила Берри. — Я увидела твою свечу. — Она вручила ему кувшин. — Спасибо. Мэтью привык набирать себе перед сном кувшин воды из ближайшего колодца, а иногда — как сегодня — Берри делала это за него. — Нам тебя не хватало за ужином. — А. Ну да. Я встретился с другом — Ефрема Аулза помнишь? — Это парень, который наступил… — …На кошку, да. Нелепая история. Он пригласил меня поужинать, и я сразу после работы пошел в «Галоп». — «После работы»! Какой ты деловой. — Ну да. Это ведь мое дело. В общем, мы заигрались в шахматы и… ты меня поймешь: за рисованием время тоже летит незаметно, да ведь? — Конечно. — Ага. — Мэтью кивнул и потупился, не зная, куда деть глаза. Берри тоже кивнула, а потом сказала: