Ефрем поднял над доской вторую ладью и со вздохом ее передвинул — как будто без всякого коварного умысла. Мэтью увидел, где его ладья окажется через два хода, и предусмотрительно убрал короля. Так, опять ему приходится исключительно защищаться. Нехорошо это, учит Грейтхаус. Были у Мэтью и другие тревоги. В ходе облавы в имении Капелла задержали двоих мужчин — одному за сорок, другому под шестьдесят, — явно работавших там учителями. Тот, что помоложе, сознался, что умеет шантажировать — «коров доить», как он это назвал, — и знает множество методов вымогательства. Мужчина постарше оказался финансистом, и единственным его преступлением был дар вести столь пространные речи об иностранных валютах, обменных курсах и состоянии международного рынка свиных потрохов и редких драгоценных камней, что допрашивающим захотелось заткнуть ему рот горячей кочергой. Оба признались, что не раз видели, как провинившихся юношей убивают и хоронят на кладбище, которое они готовы были показать Лиллехорну, однако история их найма оказалась до того сложной, что распутать сию паутину можно было лишь одним способом — нанеся визит в Лондон и погрузившись в его преступный мир, да и то не факт. Беда же заключалась в том, что Мэтью видел в имении не двоих, а минимум четырех людей, которых принял за «учителей». Третьего мужчины и женщины с синим зонтиком и след простыл. Ефрем допустил ошибку. Простую, но характерную. Мэтью съел его слона черным конем и увидел проблеск света в конце тоннеля. Его соперник покачал головой: — Ох, надо было ладьей идти! «Ага, пытаешься сбить меня с толку, — решил Мэтью. — Вздумал натравить меня на ладью! Ну уж нет, не на того напал». Еще одна загадка ела его разум поедом — исчезновение графа Антона Маннергейма Дальгрена. В тот день Мэтью оставил Тревора Кирби под тенью дерева, вернулся в дом и прошел через разгромленную столовую на террасу — вооруженный шпагой и с твердым намерением вытащить Дальгрена из пруда с рыбками. Портьеры по-прежнему плавали в пруду, а вот графа там не было. Мэтью и еще четверо констеблей обыскали дом, пристройки и конюшни, но никого больше не нашли. Коварный гренадер как будто расправил кожистые крылья и улетел в родную Пруссию — настолько бесследно он исчез. Мэтью показалось в высшей степени удивительным — практически невозможным, — что человек с подобными травмами мог так быстро сбежать. На ум в очередной раз пришло слово «демон». Ефрем хотел было походить ладьей, но замешкался: — Знаешь, я ведь с тобой не просто поужинать хотел. — Ага. Поужинать и в шахматы сыграть. — Ну… не совсем. — Он сделал ход ладьей, которая теперь грозила белому коню. — Я хотел спросить… Как ты думаешь… — Он поерзал на стуле. — Да не томи ты. Ефрем откашлялся: — Как думаешь, если я приглашу Берри Григсби на Бал Молодых Львов, который состоится в следующую пятницу, она со мной пойдет? — Что? — Берри Григсби, — повторил Ефрем. — Бал Молодых Львов. В следующую пятницу. Что думаешь? Мэтью опешил. — С каких это пор ты состоишь в клубе «Молодых львов»? — С прошлого месяца. Как мне двадцать один стукнуло. Ох, не смотри так на меня, Мэтью! В «Молодых львах» вполне порядочные люди состоят, сыновья всяких ремесленников и… — Я прекрасно знаю, кто там состоит. — А какие они танцы устраивают! В следующий раз будут в «Док-хаусе» плясать. — Прелестно! — Мэтью походил королем. — Ты зачем так пошел? Совсем сдурел? — Черная ладья съела последнего белого коня. — Я просто пытаюсь уложить в голове, что ты зачем-то вступил в клуб. Ведь ты сам был против клубов и без конца твердил, какая это пустая трата времени! — Нет, Мэтью, — возразил Ефрем. — Это ты твердил, а не я. Ходи давай. — Так, ладно, подожди. Ты хочешь позвать Берри? Зачем? Ефрем засмеялся: — Похоже, у тебя что-то с головой, Мэтью. — Да вроде я проверял, все нормально. — Слушай. — Ефрем выдвинул пешку. — Ты что, Берри не видел? Не говорил с ней? Она очень красивая девушка, и в ней столько… столько… ох, не знаю, какое слово тут подобрать, но мне это очень нравится. Она другая, Мэтью. Такая… волнующая! Да, лучше все равно не скажу. — Волнующая, — повторил Мэтью, выдвигая собственную пешку. — Вот-вот! Я однажды видел, как она сидит на набережной и рисует. Это было в то утро, когда я наступил на черную кошку и упал в колодец. Ага, смейся, смейся, друг называется. Она помогла мне вылезти, и я сидел… мы сидели и болтали, очень долго. Мне нравится, как она смеется, нравится ее запах… — Когда ты успел ее понюхать?! — Да брось, ты же понимаешь! Порой стоишь рядом с девушкой и учуешь ненароком запах ее волос, кожи… Берри пахнет очень приятно. — Когда мы виделись в последний раз, пахло от нее не слишком хорошо. — Прости? — Забудь, это я так… — Мэтью попытался усилием воли сосредоточиться на игре и не сумел. Пешки, ладьи и короли окончательно смешались у него перед глазами. — Ты не ответил на вопрос, — напомнил Ефрем. — Как думаешь, согласится она со мной пойти или нет? — Понятия не имею. Откуда мне знать? — Да вы живете практически в одном доме! Едите за одним столом! Что с тобой такое?! — Он с грохотом обрушил ладью на доску. — Шах и мат. — Не может быть! — возмутился Мэтью. Тут перед глазами у него прояснилось, и он наконец увидел смертельный треугольник: черная пешка, конь и ладья окружили его короля. — Ах ты черт! — Думаю пригласить ее на бал и тут же подарить цветы. Как думаешь, ей понравится? — Не знаю! Да мне плевать — хоть сорняки ей дари! Мэтью окинул Ефрема внимательным взглядом. До него наконец дошло, зачем его друг разоделся в пух и прах: темно-синий сюртук, белая сорочка, жилет… Каштановые волосы с проседью на висках больше не походили на воронье гнездо, а были аккуратно зачесаны назад. Словом, теперь Ефрем вполне мог сойти за «молодого льва», которого ждет блестящее будущее именитого нью-йоркского портного. Если Ефрем еще не влюбился по уши в Берри Григсби, то явно был к этому близок. — Фух! — Мэтью залпом осушил свою кружку. — Чего? Слушай, Мэтью, ты и впрямь не в себе. Я про цветы говорил. Какие, думаешь, ей нравятся? — Цветы есть цветы, чего тут думать. — Так-то оно так, но… может… она тебе рассказывала, какие любит. Розы, или гвоздики, или лилии… — Ефрем пожал плечами. — Я в растерянности. — Он быстро поправил очки на носу и наклонился к Мэтью. — Ты бы какие ей подарил? — Ничего не понимаю в цветах. — А ты подумай. Наверняка ей какие-то нравятся… Что бы ты подарил на моем месте? Мэтью подумал. Что за нелепость! Откуда ему знать, что нравится Берри?!. Абсурд. Он провел рукой по лбу и поморщился, задев пару не до конца заживших царапин. — Ну… не знаю… я бы ей подарил… полевые! — Полевые цветы? — Да. Сходи в поле и собери букет. Мне кажется, такие цветы ей понравятся больше, чем розы, гвоздики… и все в таком роде. — Превосходная идея! — Ефрем радостно хлопнул рукой по столу. — Решено, подарю полевые! За них и платить ничего не надо. Так, хорошо, а какого цвета? — Цвета? — Ну да. Голубые, желтые, красные… Какой она любит цвет? Мэтью пришло в голову, что это самый странный их разговор за все годы дружбы с Ефремом. Однако по сияющему взбудораженному лицу приятеля он понял, что Берри Григсби в самом деле произвела на него неизгладимое впечатление. Ну и бред! Сама мысль, что эти двое вместе пойдут на Бал Молодых Львов и будут там танцевать!.. А со временем, глядишь, и не только танцевать — при условии, что стрела Купидона попадет точно в цель. — Ну, есть соображения? — не унимался Ефрем. — Да, — поразмыслив, ответил Мэтью. Он глядел на шахматную доску и на фигуры, загнавшие в западню его короля, но видел лишь пятьдесят футов трухлявых досок на пирсе и залитые солнцем пастбища Брюкелена на другом берегу реки. — Ты когда-нибудь заглядывал в топку кузнечного горна? — Заглядывал. Однажды у меня ячмень выскочил на правом глазу, а от ячменя хорошо помогает сухое тепло. Если долго смотреть в топку, прямо чувствуешь, как он… — Ефрем умолк. — А какое отношение топка имеет к полевому букету? — Это ответ на твой вопрос про цвета. Сердце земли. — Сердце… чего? — Ефрем нахмурил брови. — Мой тебе совет: полегче с сидром. Вдруг на стол рядом с Мэтью легла узкая коричневая коробочка длиной дюймов десять, перевязанная белой лентой.