Он снова был хорош собой. Серый сюртук в тонкую черную полоску, серый жилет — это платье успешного адвоката вместе с черными, начищенными до блеска туфлями досталось ему в подарок от бюро «Герральд». Хадсон Грейтхаус закатил истерику по этому поводу, но Мэтью уперся рогом — а когда Мэтью упирался рогом, даже стрелки на серебряных часах, снятых с побитого тела Саймона Капелла, останавливали свой бег. Часам, кстати, тоже досталось, но… Они по-прежнему ходили. После того как Тревор принял ванну, побрился, постригся, несколько дней хорошо ел и относительно хорошо спал, лихорадочный огонь в его глазах поугас, а острые черты осунувшегося лица немного сгладились и даже приобрели некоторую округлость. Никто никогда не разглядел бы в этом молодом человеке с решительной поступью, опрятными ногтями и копной черных волос, аккуратно причесанных на пробор, убийцу трех человек: он был похож на преступника не больше, чем Саймон Капелл — на ректора университета. Вдруг Тревор запнулся, и лицо его омрачила тень неуверенности. Он покосился на Мэтью… один лишь Мэтью мог разглядеть всю глубину стыда и душевных терзаний в его глазах. Миссис Суонскотт охнула, увидев призрака. Ее спина на мгновение одеревенела, лишь пальцы стискивали и отпускали подлокотники кресла, стискивали и отпускали… Затем она решила покинуть свой трон и начала медленно подниматься на ноги. Из глаз хлынули слезы, прежде сдерживаемые плотиной разума, и она очень четко произнесла: — Сын мой! Рамсенделл и Хальцен одновременно кинулись к пациентке, чтобы в случае чего предотвратить падение, ибо все ее тело забила крупная дрожь. Однако ноги ее не подвели, она уверенно стояла — подобно иве, чей ствол гнется и гнется к земле, никогда не ломаясь. Тревор без слов одолел разделяющее их расстояние — Мэтью навсегда запомнил этот путь, пускай близкий, но невыразимо трудный. Сын обнял мать, мать положила голову на плечо сыну и зарыдала. Тревор тоже рыдал, ничего не стыдясь и не боясь, и, если сейчас кто-нибудь осмелился бы сказать, что этих людей не связывают кровные узы, Мэтью без раздумий пришиб бы этого человека, будь он хоть в десять раз сильнее Хадсона Грейтхауса. Ему пришлось отвернуться, подойти к окну и выглянуть в сад, что был единственной отдушиной и спасением этой леди. Королевы Бедлама не стало, царство ей небесное. — Пойду, пожалуй, — сказал Рамсенделл, подходя к Мэтью, — заварю всем чаю. Тревор помог матери сесть на стул рядом с кроватью и пододвинул себе второй стул. Он стиснул ее руки в своих ладонях и молча слушал, как она грезит наяву. — Твой отец, — сказала она, — вышел прогуляться. Ненадолго, скоро вернется. — Глаза ее вновь наполнились слезами. — Он сам не свой от волнения, Тревор. Это из-за… из-за… — Рука вспорхнула ко лбу, точно бабочка. — Прости, я сегодня плохо соображаю, сынок. Извини меня. — Все хорошо, — заверил ее Тревор бесконечно ласковым и терпеливым голосом. — Это ты меня прости. Я обещал приехать, но не успел. Простишь? — Простить… тебя? — озадаченно переспросила миссис Суонскотт. — За что? Ты же здесь! Ох… так горло пересохло, даже говорить не могу. — Чаю? — Рамсенделл протянул им обоим по чашке. Миссис Суонскотт взглянула на врача и нахмурилась, пытаясь понять, кто это такой. Затем она окинула взглядом комнату, и даже Мэтью увидел, как в голове у нее складывается, разворачивается, подобно свитку, некая картинка. Или, скорее, разматывается длинная нить, уводящая в неизвестный темный коридор. Чтобы вернуться к понятному и знакомому, миссис Суонскотт просто посмотрела на Тревора и сделала глоток чаю. — Твой отец… — повторила она, — скоро вернется. Вышел прогуляться. Столько тревог у него… — Да, знаю, — кивнул Тревор. — Погляди на себя! — На печальном лице старухи забрезжила улыбка. — Какой ты красавец! Скажи… как дела у Маргарет? — У Маргарет все хорошо, — решил соврать он. — Какой чудесный день! — Она вновь повернула голову к окну. — Мой сынок там лежит. Мой малыш. Ох… Что-то страшное пришло ей на ум: она опустила голову и ссутулилась под невыносимым сокрушительным бременем. Какое-то время она молча сидела в этой позе, а остальные присутствующие терпеливо ждали. — Ничего не делайте, — спокойным тоном произнес Рамсенделл. Прошло секунд пятнадцать или двадцать. Потом миссис Суонскотт вдруг резко втянула воздух — словно забыла, как дышать, — подняла голову и улыбнулась сыну, обратив на него пустой, выжженный дотла взор: — Твой отец вышел прогуляться. Скоро, очень скоро. Расскажешь ему про Маргарет. Ох! — Мэтью решил, что ее вновь потрясла некая мучительная мысль, но миссис Суонскотт положила руку на колено Тревора. — Совсем забыла. Как ты добрался? Благополучно? «Ответ короля» тебе понравился? — Да, мама, очень. — Я рада. Так… а зачем ты приехал… просто хотел навестить?.. Совсем я плоха, Тревор, ничего не помню. Такая старая стала, скоро в могилу лягу… — Мама. — Он поставил ее чашку на столик и опять стиснул ее руки в ладонях. — Послушай меня. — Слушаю. Тревор помедлил, и она спросила: — В чем дело? — Я хотел кое-что сказать. Про себя, мама. — Хорошо. Он подался вперед: — Я ненадолго приехал. У меня есть важные дела. Понимаешь? — Дела? Нет, я в делах ничего не понимаю, всеми делами занимается твой отец. Он скоро… — Миссис Суонскотт опять вынесло на те же скалы. Она умолкла и несколько секунд смотрела перед собой, потом наконец пришла в себя. — Ты адвокат, — сказала она. — Отец тобой очень, очень гордится. — А я горжусь нашей семьей, — ответил Тревор. — Вместе мы многого добились. Далеко пошли, верно? — Далеко ушел? Нет, он скоро вернется. Тревор вопросительно посмотрел на врачей, но те, как и Мэтью, были лишь молчаливыми свидетелями этой встречи. Сыну миссис Суонскотт предстояло самому найти путь домой. — Отец, вероятно, задержится. Она не ответила. — Он… не вернется, — сказал Тревор и тут же добавил: — То есть не скоро вернется. — Ну что ты, конечно он вернется. Обязательно. — Мама… кое-что случилось… Беда. Несчастный случай, возможно. Я точно не знаю, но я должен тебе сообщить. Кажется, случилась беда. Она поднесла палец к его губам. — Ш-ш-ш, — сказала она. — Ты просто его не знаешь. Спроси кого угодно, Гордона спроси, он тебе скажет. Николас выходит на прогулку, когда… Когда его что-то гложет. Какие-то неприятности. Да, у него неприятности, поэтому он пошел прогуляться и подумать… — Она проглотила вставший в горле ком. — У него неприятности. — Да, — сказал Тревор. — А какие, ты знаешь? — Не знаю… он что-то говорил… про вино… — Миссис Суонскотт помотала головой, пытаясь выбросить из нее дурные воспоминания. — Николас в последнее время очень тревожится. К нам приходил его адвокат. Мистер Примм. Вроде бы… вроде бы он с нами ужинал, да, и сказал… — Она поморщилась, точно от удара, и далеко не сразу нашла в себе силы договорить. — Сказал, что нам нужно это доказать. Доказать. Очень важно доказать… — Она вдруг посмотрела на свои руки и растопырила пальцы. — Ох, ну надо же. Давно пора почистить кольца! — Мама? Посмотри на меня. Пожалуйста. Она опустила кисти рук, на которых не было ни одного кольца. — Видишь вон того молодого человека? — Тревор показал на Мэтью. — Да. — Миссис Суонскотт наклонилась поближе к сыну и прошептала: — К слову о несчастных случаях… — Его зовут Мэтью Корбетт. Он мой друг, мама. У меня теперь будет очень много дел, просто невпроворот, и я не смогу навещать тебя так часто, как хотел бы. Возможно, мне вообще не удастся больше приехать. — Он заметил, как ее лицо подернулось рябью смятения. — Даже не знаю, сколько это продлится. — Ты ведь очень успешный и занятой адвокат, — кивнула миссис Суонскотт. — Дело того стоит. — Мэтью будет иногда тебя навещать, хорошо? Он может сидеть и слушать, что ты говоришь, или сам говорить, если тебе захочется его послушать. А еще он прекрасно читает вслух. — Тревор стиснул ее ладони. — Хочу, чтобы ты знала: когда с тобой Мэтью, я тоже рядом с тобой. Когда он тебе читает — думай, что это я читаю. Когда ты с ним говоришь — я все слышу. Понимаешь? — Мне кажется, ты немного не в себе после долгого путешествия. — Миссис Суонскотт освободила одну руку и нежно прикоснулась к его щеке. — Но если тебе так спокойней, будь по-твоему. Мы с отцом ничего не имеем против общества твоих друзей, пусть иногда заходит. Останется ли он на ужин? Мэтью услышал ее вопрос и ответил: — Да, мадам, останусь. — Он ведь не… приживала? — спросила она Тревора шепотом. — Нет, он вполне респектабельный джентльмен. — Хорошо. Впрочем, иначе и быть не могло, он ведь твой друг! — Миссис Суонскотт погладила его щеку, — должно быть, точно так она гладила своего маленького, смышленого и трудолюбивого мальчишку, в котором видела такие чудесные задатки. — Уже поздно, да? — спросила она. — Поздно для чего, мама? — Для всего, милый. Видишь, какая я древняя старуха. А у тебя вся жизнь впереди, столько радости: Маргарет, дети. Никогда об этом не забывай, Тревор, кем ты можешь стать, какое тебя ждет будущее. Знаешь, твой отец во многом еще мальчишка — мне кажется, он никогда не повзрослеет. Просто удивительно, насколько вы с ним похожи. Как такое может быть? — Не знаю, — последовал ответ. — Я лишь знаю, что любил… люблю отца и люблю тебя. Я всегда буду вас любить, в моем сердце вы на первом месте. — О! — Она ласково потрепала его подбородок. — Так все сыновья говорят, покуда у них не родятся собственные дети. Тревор на мгновение опустил голову. Мэтью понял, как ему удалось столько времени скрываться под маской Эндрю Кипперинга, а тому — под личиной Масочника: когда Тревор вновь поднял глаза, он улыбался беззаботно и радостно, словно душа его никогда не знала тревог. Он поцеловал мать в щеку, и та сказала: — Очень уж я утомилась от этого, прилягу. От чего именно — она не объяснила, но Тревор помог матери лечь в постель и накрыл ее одеялом. Она взяла его за руку и улыбнулась. — Обещай, — сказала миссис Суонскотт. — Что? — Обещай… что перед уходом зайдешь на кухню и попросишь Присциллу налить тебе тарелочку куриного супа.