Особое внимание Мэтью привлекла одна работа, производимая над старыми судами: с них скалывали названия. Те, кого кормило море, обязаны были почитать королеву Анну, а для записи нарушителей в порту всегда имелся чиновник с блокнотом и карандашом наготове. Потому все корабли со словом «король» в названии надлежало переименовать в «королев». Суда сидели килями в грязи в ожидании зубила и нового — более политически угодного — прозвания. Мэтью внимательно наблюдал за этой работой с палубы «Меркурия», после чего вернулся мыслями к удивительной новости, которую обрушил на них с порога Мармадьюк Григсби воскресным вечером, когда усталые путники возвратились из Уэстервика. — Потрясающая история! — воскликнул печатник. — Утром в церкви преподобный Уэйд поднялся на кафедру и объявил, что душа его давно не знает покоя и разрывается между долгом перед паствой и долгом перед семьей, каковую он создал вместе с покойной супругой. Посему он принял непростое решение — тут он надолго замолчал, словно до сих пор еще его обдумывал, — до последнего хранить верность жене и поступить так, как хотела бы она, даже памятуя о последствиях. Собравшись с духом, его преподобие сообщил, что его старшая дочь, Грейс, сейчас при смерти. И можешь представить, где она лежит, Мэтью? — Не томите, — ответил Мэтью, кладя в чашку с горячим чаем ложку сахару. — В доме Полли Блоссом! Немыслимо! — Белые брови его пустились в пляс. — Пастор во всеуслышанье объявил, что Грейс… как бишь он выразился?.. была дочерью улиц, однако сумела найти путь домой. Глядя в глаза всем собравшимся, он сообщил, что уже нанес ей визит в том самом доме и будет посещать ее до тех пор, покуда она не преставится. Мало того, он намерен отпевать ее и похоронить на кладбище, на участке по своему выбору. Ты, конечно, представляешь, как взбесились старейшины! Едва бунт не учинили! — Представляю, — сказал Мэтью. — Констанция при этом присутствовала, она сидела в первом ряду со своим женихом. Ну, ты его знаешь, одноухий здоровяк. — Знаю. — Судя по всему, их предупредили заранее, иначе они не стали бы молчать, но остальной народ в церкви как с цепи сорвался! Одни старейшины кричали про богохульство, другие — просто развернулись и вышли, и видел бы ты, как задрали носы жители Голден-Хилла! Ох, это было бы даже смешно… — тут Григсби помрачнел, — когда бы не было так печально. Боюсь, Уильяма Уэйда мы больше не увидим. — Как знать, — возразил Мэтью, — характер у него все-таки очень сильный, и он многое сделал для церкви Троицы. Если прихожане встанут на его защиту — а они должны встать, и я буду в их числе, — вполне может быть, что он выстоит в этой буре. Григсби обратил на него озадаченный взгляд: — Почему меня не покидает чувство, что тебя это не удивляет? — А что должно было меня удивить? Что наш пастор — в первую очередь человек? И что любой человек, достойнейший и недостойный, может стать жертвой обстоятельств? Или я должен подивиться, что тот, кто учит людей прощению и любви, оказался способен прощать и любить? Скажи мне, Марми, чему тут удивляться? Печатник пожал непропорциональными плечами и удалился к себе — впрочем, не без ворчанья и пары причудливых гримас, сопровождаемых едва слышным раскатом китайского гонга. Глядя на возникающий впереди город, Мэтью думал, что мог бы быть добрее к Григсби, однако его до сих пор трясло при мысли о каверзном плане печатника выдать за него внучку (и внучку, кстати, трясло не меньше). Нельзя просто посадить двух людей рядом и ждать, что они переплетутся корнями, точно растения. Нет, это должен быть долгий процесс, полный волнующих открытий. А дальше… дальше пусть все случится само собой. Однако Григсби заслуживал доброго отношения уже хотя бы потому, что вложил столько усилий в облагораживание молочного погреба. Купил хороший письменный стол, приличную кровать, повесил книжные полки — которым, Мэтью надеялся, недолго придется пустовать, — даже застелил земляной пол ковром! А еще установил надежный замок на дверь. Жаль, конечно, нет окна… Но теперь, в общем и целом, это действительно его собственное маленькое имение, и ни одно съемное жилье не обошлось бы ему дешевле. — Мистер Корбетт? Мэтью обернулся и увидел упитанного белобородого мистера Хаверстро, а рядом — его столь же упитанную и, к счастью, безбородую жену по имени Джанин. Минувшим вечером выяснилось, что супруги Хаверстро — уроженцы Нью-Джерси и владельцы мельницы неподалеку от Стони-Пойнта — намереваются погостить несколько дней у своего старшего сына, который вместе с семьей живет в Филадельфии. Поскольку мистер Хаверстро частенько там бывал, он подсказал Мэтью, где лучше всего переночевать. — Очень приятно было познакомиться, — сказал Хаверстро, на прощанье протягивая ему мозолистую руку. — Надеюсь, ваша поездка сложится наилучшим образом. Говорите, вы здесь по какому-то правовому вопросу? — Да, сэр. — Что ж, желаем удачи. Не забудьте заглянуть в «Приют сквайра» на Честнат-стрит, там отменная говядина! Неплохо кормят и в «Синем якоре», если вы любите рыбу. А постоялый двор миссис Фонтейн ничем не хуже хваленого «Маркет-стрит-лодж», зато не в пример дешевле. — Спасибо, сэр! Миссис Хаверстро украдкой пихнула мужа в живот (Мэтью сделал вид, что ничего не заметил). — Ах да! — воскликнул мельник, краснея. — Я все хотел спросить. Вы женаты? — Нет, сэр. — Ага, ясно. Ну а… девушка на примете у вас есть? Мэтью понял, куда клонит мистер Хаверстро. Сейчас он скажет, что у друга его друга есть шестнадцатилетняя красавица-дочка, которая мечтает выйти замуж и нарожать детей. Мэтью улыбнулся и сказал: — В настоящее время я наслаждаюсь свободой и не намерен с нею расставаться. Взгляд мельничихи сразу потух. Хаверстро кивнул: — Будете рядом — заглядывайте в гости! Когда его жена отвернулась, он незаметно показал Мэтью оттопыренный вверх большой палец. «Меркурий» ошвартовался, и Мэтью вместе с остальными пассажирами спустился по сходням на дощатый причальный настил. Неподалеку играл скрипач — под ногами у него стояла чашка для подаяний, — чуть дальше плясали две маленькие девочки, а родители подыгрывали им на барабанах. Что в Нью-Йорке, что в Филадельфии — одна картина. Мэтью направился к перекрестку Уолнат-стрит и Четвертой, где, по словам Хаверстро, располагался дом миссис Фонтейн. Речной туман по-прежнему застилал все вокруг, но Мэтью увидел, что город весьма похож на Нью-Йорк: дома из красного кирпича и серого камня, церкви с деревянными колокольнями, пешеходы, спешащие по своим делам, и множество повозок и карет на дорогах. Заметил Мэтью и приятную отличительную особенность — рассаженные вдоль тротуаров деревья. Вскоре ему стало ясно, что и сами улицы здесь расположены иначе: план города представляет собой сеть длинных прямых улиц, протянувшихся с севера на юг и с запада на восток, в то время как Нью-Йорк местами застраивался беспорядочно и хаотично. Пройдя еще один квартал, Мэтью понял, что у такой городской планировки, в остальном весьма удачной, есть один существенный недостаток. Из тумана вынырнула запряженная двумя лошадьми и груженная сеном телега. Она неслась с такой скоростью, что Мэтью запросто мог угодить под копыта, если бы вовремя не отскочил на тротуар, благодаря Бога за целые кости. По длинным прямым улицам велик был соблазн пустить лошадей во весь опор, что многие кучера и делали, — и горе зазевавшимся пешеходам! Сняв комнату у миссис Фонтейн, побрившись и съев легкий завтрак, Мэтью взял саквояж и отправился на Маркет-стрит — искать контору Икабода Примма. Солнце начинало пробиваться сквозь серую мглу. Благодаря указаниям одного портного на углу Маркет-стрит и Четвертой найти нужное здание не составило Мэтью никакого труда: оно находилось в квартале от ателье на восток, рядом с красивейшей церковью Иисуса Христа, утопающей в тени зеленых вязов. «Икабод Примм, юрист», — гласила медная табличка на калитке. Мэтью поднялся по шести ступеням крыльца к массивной деревянной двери, открыл ее и увидел за письменным столом в передней молодого секретаря. Атмосфера была тихая и мрачная, как в склепе, стены — цвета черного чая. Секретарь молча ждал, пока Мэтью закроет за собой дверь и подойдет к столу. — Чем могу помочь, сэр? — Я хочу встретиться с мистером Приммом, если это возможно. Глаза молодого человека за стеклами очков казались холодными угольками, и наряд Мэтью явно не произвел на него ни малейшего впечатления. — Простите, вы насчет?.. — Мне просто нужно с ним побеседовать, отниму у него буквально пару минут. — Хм. — Секретарь скрестил на груди тонкие руки. Мэтью сразу признал в нем маленького человека, внезапно почуявшего власть. — Мистер Примм — человек занятой, сэр. Сейчас он с клиентом и вряд ли освободится в течение часа. Сейчас посмотрю… — Он открыл толстый журнал и сделал вид, что водит пальцем по списку запланированных встреч. — Нет, прошу прощения, но нет. Сегодня у мистера Примма нет свободного времени, и нового клиента он принять не сможет. — Секретарь поднял голову и безрадостно улыбнулся. — Быть может, вы придете завтра? — Завтра утром я сажусь на пакетбот до Нью-Йорка. — О, Нью-Йорк, говорите? Я сразу заметил, что вы не местный… — Вполне допускаю, — учтиво произнес Мэтью. — Однако я все же надеюсь, что мистер Примм уделит мне пять минут. Сегодня. Неужели это невозможно? — Увы, сэр, невозможно. — Секретарь взял в руки перо и с деловитым видом занялся тем, чем якобы занимался до прихода посетителя. Мэтью надеялся, что до этого не дойдет. Но вот дошло. И как-то слишком быстро. Он открыл саквояж, достал оттуда свиток с портретом и положил его на стол перед секретарем. — Если вы дорожите своим местом, — спокойно сказал он, — вы передадите это мистеру Примму. Я подожду. Молодой человек развернул свиток и озадаченно взглянул на портрет — он явно видел изображенную на нем женщину впервые. — Насколько я понимаю, в этом есть какой-то тайный смысл? — Понимайте, как вам угодно, — ответил Мэтью уже с холодком в голосе. Он решил обойтись с этим досадным препятствием на дороге так, как обошелся бы Хадсон Грейтхаус. — Только будьте любезны, прямо сейчас оторвите свою понималку от стула и ступайте покажите портрет мистеру Примму. Плевать я хотел, с кем он сейчас, и через две минуты ему тоже будет плевать, уж поверьте. — Для пущей убедительности он выудил из кармана серебряные часы и открыл крышку. Что-то все-таки проняло секретаря — то ли тон, то ли часы, — ибо он схватил со стола рисунок Берри и зайцем взлетел по лестнице, у подножия которой помещался письменный стол. В ожидании его возвращения Мэтью завел часы. Минуту спустя раздался звук открывшейся двери и топот сапог по лестнице. Мужской бас прогремел: — Не мог же я просто сидеть сиднем и терпеть побои! Средь бела дня, в моем любимом трактире! Надо вызвать старого хрыча на дуэль, вот что, и к чертям ваши суды! — Думаю, это не самый разумный выход из ситуации, адмирал, — донесся голос секретаря, уже скорее раздосадованный, нежели властный. Секретарь шел по пятам за человеком лет семидесяти в мундире с медалями на груди и в огромной двууголке с кокардой. Под глазом у адмирала красовался синяк. — Мистер Примм обещал мне час! То ли я совсем выжил из ума, то ли час теперь длится десять минут! — возмущался адмирал, которого настойчиво вели к выходу. — Да, сэр. Уверен, мистер Примм все устроит наилучшим образом. К тому же мистер Примм считает, что ваши время и деньги можно потратить на куда более полезные дела; незачем вам торчать у него в кабинете и часами обсуждать какую-то мелкую потасовку. — Мелкую потасовку?! Этот старый морской чертяка едва глаз мне не выбил, и вы называете это «мелкой потасовкой»? А о моей репутации вы подумали?! — Разумеется, сэр, ваша репутация для мистера Примма превыше всего. — Секретарь открыл дверь, выпроводил за нее морского волка и ядовито прошипел Мэтью: — Поднимайтесь! Мэтью взял саквояж, поднялся по лестнице и очутился перед очередной дверью. Хотел постучать в нее, но потом передумал — напрасная трата времени. Его ведь ждут, в конце концов. Он сделал глубокий вдох, набрался храбрости и повернул дверную ручку. Человек, сидевший за главным письменным столом у широкого окна, даже не поднял головы и вообще не подал виду, что заметил посетителя. На темно-зеленом бюваре перед ним лежал развернутый портрет Королевы Бедлама. Кабинет юриста являл собой образец опрятности и порядка (или, как сказала бы Берри, памятник тугозадости). На стене даже висело два портрета серолицых, явно склонных к запорам аристократов, а книжные полки были заставлены толстыми фолиантами в блестящих, будто недавно натертых воском кожаных переплетах. Вдоль правой стены на пьедесталах стояли три гранитных бюста неизвестных, но, очевидно, почитаемых господ, причем лица всех троих были повернуты ко входу — они словно оценивали каждого, кто осмеливался пересечь сей августейший порог. На полу лежал мышиного цвета ковер, а в серебристых лучах солнца не смела порхать ни одна пылинка. Напротив письменного стола помещался свободный стул, на вид не слишком удобный. В углу, за спиной мистера Примма, возвышалась, отбрасывая тень на его стол, гранитная статуя Фемиды с завязанными глазами, с мечом в одной руке и весами в другой. Мэтью подумал, что в этом мавзолее она смотрится весьма органично, ибо и человека за столом легко можно было принять за статую. На Примме был черный сюртук в тонкую серую полоску и белая, застегнутая под горло сорочка. Черный галстух был завязан на шее безобразным узлом — мечта душегуба. На голове у Примма сидел высокий белый парик с тугими буклями, обрамлявшими вытянутое лицо под слоем белой пудры. Мэтью решил, что в жизни не видел такого длинного носа и такого маленького рта; то был даже не нос, а бульвар и не рот, а какая-то безделушка. Потому Мэтью совсем не удивился, когда услышал высокий и одновременно тихий голосок Примма, — вероятно, такому и вовсе не требовался рот; туго поджатые губы почти не шевелились. — Даю вам пять минут. — Спасибо. Сожалею, что прервал вашу беседу с адмиралом. — Это почетное звание. Мы тешим его честолюбие. — А-а, — протянул Мэтью и подождал — не предложат ли ему сесть? Разумеется, предложения он не дождался. Примм по-прежнему не отрывал взгляда от портрета. Тонкие длинные пальцы его скользили по бумаге, повторяя изгибы угольных линий. — Я хочу знать, кто эта женщина, — сказал Мэтью. — А вы сами кто будете?