— Да. Начнем, пожалуй, с фунта стерлингов. — Капелл подождал, пока Мэтью прочувствует всю немыслимость предлагаемой суммы. — Пора вытаскивать тебя из погреба. По моему разумению, это неплохое начало. — Хорошо, — сказал Мэтью, поскольку желал вернуться в Нью-Йорк целым и невредимым. — Я постараюсь вам помочь. — Молодец, так держать! И насчет блокнота тоже поразведай, если удастся, ладно? Ушки на макушке! — Ладно. — Пожалуйста, никому не слова. Ты ведь не хочешь увидеть старика Саймона у позорного столба? — Нет. — Вот и славно! Давай за это выпьем. Джереми, открывай новую бутылку! Мальчик у тележки откупорил очередной винтаж, разлил густой красный напиток по двум чистым бокалам и подал их Мэтью и Капеллу. — За победу! — произнес тост Капелл. Мэтью не знал, какая битва им предстоит, но на всякий случай тоже поднял бокал, пригубил вино и поставил бокал обратно на стол. — Но-но! — возмутился Капелл. — Пей до дна, юный Корбетт, до дна! Мэтью решил, что выбора у него нет, и допил вино. Слава богу, ужин близился к концу — скоро можно будет подняться к себе и лечь спать. Но тут в столовую вновь вошли слуги с огромным тортом в белой глазури, каким-то фруктовым пирогом и блюдом обсыпанного сахаром печенья. Завидев сладкое, мисс Леклер ненадолго оторвалась от своего дела — сдирания штанов с бедного Эванса — и, испустив восторженный вопль, пьяно шатаясь и смахивая с лица выбившиеся пряди, поспешила к торту. Пока она ела его пальцами, не потрудившись даже отрезать себе кусочек, Эванс подтягивал штаны, граф Дальгрен бормотал и махал шпагой, а Капелл, в очках которого полыхало пламя, следил за происходящим с едва заметной улыбкой на тонких губах. Вот где истинный Бедлам, невольно подумал Мэтью. Перед ним поставили огромный ломоть торта размером с кирпич, хотя в желудке у него не нашлось бы места и для самого мелкого камешка, а рядом уложили кусок пирога, сочившийся вишневым сиропом. Мэтью заметил, что в столовой изрядно потемнело: Дальгрен порубил уже немало свечей. В воздухе стоял невыносимо едкий запах свечного сала и дыма, а в горле, после того как улеглась винная терпкость, появился странный сернистый привкус. Судя по всему, винтаж, которым его напоили, оставлял желать много лучшего. Мэтью услышал, как мисс Леклер засмеялась с набитым ртом, а Эванс пробубнил что-то нечленораздельное. Щурясь сквозь витающий в воздухе дым, он наблюдал за механическими движениями Дальгрена, похожего на заводной автомат. Что ни говори, а граф превосходно владеет шпагой… Пруссак скользил по комнате, а шпага в его руках, подобная ослепительному солнечному блику, вертелась и разила воздух. Дальгрен явно умеет правильно ее держать и уж большой палец точно не оттопыривает, подумалось Мэтью. Чудовищно огромная тень графа на стене в точности повторяла движения хозяина. Мэтью неожиданно сообразил, что наблюдает за поединком Дальгрена с собственной тенью. Она не повторяла движения графа, а двигалась сама и ловко парировала удары. Вот это уже интересно, мысленно порадовался Мэтью, заметив какую-то диковинную красную дымку на краю поля зрения. Минутку, услышал он собственный голос — или то была лишь мысль? Прозвучала она как эхо со дна колодца. Тогда он повторил сказанное, получилось «Мину-у-утк-к-ууу». Поморгав осоловевшими веками и взглянув на Саймона Капелла сквозь подступающую красную мглу, он увидел, что из ворота его сорочки лезет вторая голова, похожая на огромную бородавку, и на этой новой голове открывается единственное око с красным зрачком, похожим на горящий фитиль свечи. Полыхающий зрак уставился на Мэтью, и вдруг под ним растянулся в широкой улыбке алый рот с сотней тонких, как иголки, зубов. Сердце Мэтью тяжело забилось и затрепыхалось в груди. На лбу выступил холодный пот. Он хотел заглянуть в истинное лицо Капелла, ибо остатками разума понимал, что это лишь наважденье, никакой головы нет, однако отвернуться было решительно, абсолютно невозможно. Чья-то рука о семи пальцах потянулась к нему, и голос, горячим воском ожегший уши, проговорил: «Не противься, Мэтью, не упрямься». Ему не хотелось поддаваться наважденью, но ничего другого не оставалось, ибо в следующую минуту, или секунду, или иной промежуток времени он почувствовал, что падает в пропасть, только внизу не голубая река, а белая глазурь торта. Тело его сползло со стула, он услышал злобное хихиканье и свист клинка в воздухе, а потом все исчезло. Он остался один в темноте. В этом маленьком царстве тьмы ему пришло в голову, что на Капелла зелье не подействовало. Как же такое может быть, если они оба пили из одной непочатой бутылки? Любопытно, подумал он, а его тело начало уплощаться и растягиваться, превращаясь в своего рода воздушный змей. Мэтью заходил на посадку. Что-то стремительно приближалось к нему снизу, но он не знал, что именно. Потом он ударился о какую-то мягкую поверхность, и чей-то мужской голос вдалеке произнес: «Он весь твой, милая, только не убей его», а потом на него накинулся дикий зверь: горячее дыхание ударило в шею, острые когти вонзились в плечи. Кажется, с него стягивали брюки… А может, сдирали кожу? Мэтью открыл рот, думая закричать, но чей-то пылающий рот схватил его крик и разодрал на куски скрежещущими зубами. Затем рот принялся яростно сосать его губы, словно задумал их оторвать, а потом вместе с когтями двинулся куда-то вниз. Достигнув места назначения, рот начал сосать так сильно, что ягодицы Мэтью поднялись в воздух и там зависли. Сквозь едва приоткрытые веки он видел мерцание свечей и свирепую тень с растрепанными волосами, усевшуюся на него верхом. Поясница хрустнула, зубы щелкнули, мозг задребезжал в черепе. Потом его схватили, резкая боль пронзила чресла… Мэтью боялся, что пульсирующее влажное чрево завяжет его член в узел, такой могучей хваткой вцепилось оно в его естество. Тень долбила и долбила его, не зная ни усталости, ни пощады. Несмотря на наркотическое забытье, лихорадку отвердевшей плоти и ступор разума, Мэтью прекрасно понимал, что с ним делают. Его бросили на растерзание Чарити Леклер, дабы на время утишить бешеное чрево, и теперь ему оставалось лишь стиснуть зубы и терпеть. Его швыряли, молотили, топтали, возбуждали и долбили — вновь и вновь, без передышки. Пол стал потолком, а потолок — полом; в какой-то миг кровать треснула, и весь колыхающийся мир пополз куда-то в сторону. Губы сосали его губы, одна рука дергала волосы, другая мяла мошонку, и горячие бедра, едва не ломая кости, остервенело ерзали по его чреслам. Мэтью наполовину сполз с кровати, но какой именно половиной?.. Светлые кудри болтались у него перед глазами, влажные перси прижимались к груди. Кошачий язык то и дело лизал губы. Удары женского лобка о чресла выколачивали из Мэтью ритмичные утробные звуки, прерывавшиеся лишь изредка, — в эти мгновения уши его пронзал сладострастный вопль бесноватой леди. Затем, после короткой передышки, длившейся не более восьми секунд, Мэтью схватили за лодыжки и стащили вместе с простынями на пол, где мисс Леклер продолжила демонстрировать искусство разврата. Мэтью готов был поклясться, что чувствует, как его душа рвется вон из тела. После множества извержений жизненной энергии — вероятно, тому поспособствовало коварное зелье — он начал стрелять одним лишь воздухом. Леди все кричала и кричала. Дабы сдержать очередной крик, она принялась жевать его правое ухо, словно кукурузный кекс. Мэтью превратился в облачко пара, в привидение; наблюдая сквозь полусомкнутые веки за этой вакханалией в оранжевых тонах, он думал, что мисс Леклер есть чему поучить Полли Блоссом: такие штучки та видела, пожалуй, лишь в опиумных снах. Наконец — ох, неужели! — долбежка начала ослабевать. Тело на груди Мэтью отяжелело, казалось, от него поднимались клубы пара, как от раскаленной крыши после дождя. Шею его свело судорогой, поясницу ломило. Глаза, точно пушечные ядра, катились по опустошенному полю брани. Он погрузился в забытье. А потом резким рывком был возвращен в мир живых. Мэтью мотало из стороны в сторону, и он сперва решил, что ненасытная нимфа вновь принялась за работу, но, разлепив опухшие веки, увидел вокруг себя салон кареты. Было раннее утро; на востоке только-только показалось красное солнце. Он сообразил, что на него кое-как натянули прежнее платье и теперь везут обратно в Нью-Йорк. Сиденье напротив пустовало. Он услышал треск кнута и ощутил вибрацию кареты, влекомой на юг четверкой лошадей. Тут заднее колесо попало в особо глубокую яму: пятая точка Мэтью оторвалась от сиденья и резко опустилась обратно. При этом часть веса пришлась на больное яичко, отчего Мэтью едва не произнес имя Господа всуе. Надо каким-то образом зафиксировать себя на сиденьях, подумал он, не то его побитая мошонка не переживет поездки. Лошади резво скакали вперед, и карета трещала, стонала и хрипела на ухабах. Чувство было до боли знакомое. Тьма вновь поднялась и поглотила Мэтью. Очнувшись — опять-таки с ломотой и немилосердной болью во всех частях тела, — он заморгал от яркого света. Видимо, прошло часа два. В голове по-прежнему стоял туман, глаза слипались. А винтаж-то оказался забористый, подумал Мэтью. Но нет, нет… мозг отказывался работать как следует. Мэтью поднял руки и потер виски, пытаясь разогнать ленивую кровь. Дело не в вине, дошло до Мэтью, иначе на Капелла тоже подействовали бы его чары. Видимо, отравой смазали стенки бокала. Да. Отрава была в бокале — с тем расчетом, чтобы вино из непочатой бутылки налили обоим, но жертвой стал лишь один. Непонятно только, зачем это было сделано. Разве что остальные присутствующие отдали Мэтью на милость Чарити Леклер, дабы поберечь собственную шкурку. Если эта ненасытная бабища ведет себя так каждый вечер, она, должно быть, уже почти свела их всех в могилу. Что ж, зато теперь сомнений нет: он точно не девственник, пускай произошедшее этой ночью скорее напоминало разбойное нападение, нежели плотские утехи. А больше всего Мэтью боялся, что через несколько дней (или иной промежуток времени, который понадобится его телу и уму для восстановления сил) он начнет предаваться фантазиям о том, каково это — вновь повстречать мисс Леклер в спальне, только на сей раз трезвым, а не под действием парализующего зелья. Возможно, у хозяина имелась и другая причина, рассуждал Мэтью, подскакивая вместе с каретой на каждом ухабе. Его опоили затем, чтобы не шастал ночью по владениям, пока хозяин спит. Чарити Леклер была лишь глазурью на торте. Ерунда какая-то. Эта история про сирот, работающих по хозяйству и на винодельне… Разумеется, на вчерашнем пиру их тоже обслуживали сироты. Но какое до этого дело Масочнику? Мэтью вспомнил, как его обокрали, и машинально схватился за карманы: часы и ключ были на месте. У Сайласа есть дурная привычка, говорил Капелл. Привычка, ну-ну. Он усилием воли вытряхнул из головы мысли и попытался уснуть, ибо изможденное тело его требовало отдыха. Вскоре колеса кареты покатили по знакомой грязи: наконец-то Нью-Йорк! Серебряные часы показывали тринадцать минут одиннадцатого. Пятничным утром улицы города, как всегда, полнились спешащими по делам телегами, экипажами и пешеходами (Мэтью поймал себя на том, что мысленно называет эту толчею «нью-йоркской»). Лошади теперь шли шагом, но упорно двигались к месту назначения. Когда карета повернула на набережную, Мэтью ощутил явственный запах дыма. Собственно, в самом запахе не было ничего удивительного — на многих здешних предприятиях что-то жгли, — однако по мере приближения к дому Григсби воздух помутнел и пожелтел. Значит, в самом деле пожар. Мэтью высунулся из полукруглого окна кареты и с ужасом увидел, что пламя полыхает возле дома печатника и оттуда же валят клубы дыма. Горит молочный погреб! Мэтью заорал кучеру: «Я выйду здесь!» — распахнул дверцу и выскочил наружу. Колени тотчас подогнулись, пах пронзила острая режущая боль, и он едва не рухнул наземь, но его влекло вперед вопреки силе земного притяжения. Да, сомнений быть не могло: горел молочный погреб, а с ним — и нехитрые его пожитки. Впрочем, Мэтью еще с улицы увидел, что пламенем объято вовсе не его миниатюрное имение; огонь и дым валили из колодца за погребом. С колотящимся сердцем Мэтью подошел, вернее, приковылял поближе и увидел, что костер жгут печатник с внучкой. В руках оба держали грабли, которыми прибивали спрыгивающие на траву языки пламени. — Что такое?! — спросил Мэтью. Берри, обернувшись, взглянула сперва на его землистое лицо, а затем опустила глаза на пах, как будто поняла, где он провел ночь. — Мэтью, ты вернулся! — заулыбался румяный от жара Григсби. В cедом хохолке его застряли хлопья пепла, а нос был перепачкан сажей. — Где ты был? — В отъезде, — ответил он. Берри отвернулась и прихлопнула поползшую по траве когтистую лапу огня. Пепел взмывал над костром и витал в воздухе серым снегом. — Что вы жжете? — Хлам, — ответил Григсби и многозначительно подергал бровями. — По вашему приказу, сэр. — По моему приказу? — О да, сэр. Надеялись угодить хозяину дома. — Хозяину до… Мэтью умолк, ибо заглянул в костер и увидел в красном пекле сплавленную мешанину очертаний, в которой угадывались контуры бывших ведер, инструментов, ящиков и неизвестных предметов, завернутых в пылающую рогожу. Тут взгляд его упал на дырявую мишень для стрельбы из лука — за секунду до того, как соломенное ее нутро вспыхнуло синим пламенем. Первым желанием было вырвать из рук Григсби грабли и кинуться на огонь; вторым — схватить ведро воды, стоявшее неподалеку, и попытаться спасти то, что еще осталось от мишени. Однако мешковина уже полыхала вовсю и было поздно, слишком поздно. — Что вы натворили?! — услышал Мэтью собственный крик, полный такого неизбывного страдания, что Григсби с внучкой в страхе обернулись: уж не сам ли он загорелся? Очки печатника сползли на кончик потного носа. Он пальцем задвинул их обратно, чтобы получше разглядеть искаженное ужасом лицо Мэтью. — Ты же сам меня попросил! — недоуменно воскликнул Григсби. — Я убрал из погреба весь хлам. — И весь этот хлам сожгли?! — Последнее слово он едва не прокричал. — Вы спятили? — А как еще я должен был поступить с мусором? Запчасти для пресса и краску я, естественно, оставил, а все остальное сжег. Господи, Мэтью, ты, случаем, не болен? Выглядишь прескверно. Мэтью отшатнулся от костра и едва не хлопнулся на пятую точку. Ох, только не это! Если он снова отдавит себе мошонку, придется усадить его в тачку и покатить в городскую больницу на Кинг-стрит. — Мэтью! — подлетела Берри. Рыжие кудри ее растрепались, на подбородке и лбу чернели пятна сажи. Глубокие голубые глаза, казалось, видели его насквозь. — Что такое? — Пропал, — обреченно выдавил он. — Пропал? Кто пропал? — Он был там, в мишени для стрельбы. Я его туда спрятал. — Мэтью понимал, что несет околесицу, но собраться с мыслями не мог. — Я спрятал его внутри! — Похоже, он пьян! — объявил Григсби, прибивая к земле клочок вылетевшей из костра рогожи. — Очень важная была вещь, — продолжал бормотать Мэтью. Ему казалось, что его вновь опоили зельем Капелла: картинка перед глазами то расплывалась, то опять прояснялась. — Я ее берег. А теперь она сгорела. — Да что ты берег? — спросил Григсби. — Не пойму — ты не рад, что я освободил твое жилище? Берри отложила в сторону грабли и взяла Мэтью за руку. — Успокойся, — сказала она голосом решительным и отрезвляющим, как пощечина. Мэтью заморгал и уставился на Берри с разинутым ртом. В горле стоял привкус пепла. — Идем со мной, — велела она и потянула его за собой в сторону дома. — Я все вычистил! — крикнул Грисби ему вслед. — Купил коврик и новый письменный стол! Ах да, сегодня приходил слесарь, старый замок вскрыли! В кухне Берри усадила Мэтью на стул и налила ему воды. Он непонимающе смотрел перед собой, пока Берри не сунула чашку ему в руки. — Пей, — сказала она.